Часть 1 (1/1)

У меня нет денег, и я психически неустойчив. Идеален для Нью-Йорка - вхожу в подготовленные для меня пазы с мягким щелчком, не могу пошевелить рукой, не могу повернуть голову. Я приезжаю на такси в Нижний Манхэттен с мыслью о том, что хочу встретить здесь свою любовь, но мне приходится написать ее на желтом стикере и скомкать и бросить себе под ноги, едва я вылезаю из пропахшего карри салона, потому что у меня уже есть любовь - кошелек женщины, которая влюблена в меня.Которая сняла для меня квартиру в Нижнем Манхэттене и обещала приехать завтра, потому что соскучилась по моему телу, по моему голосу, по моим стихам - она помнит наизусть два или три, а все остальные, если честно, были не мои - Ричарда Бротигана. Я пишу музыку - с нотами на короткой ноге. Со стихами сложнее, а обволакивать Бротигана нотным станом - в этом что-то есть, может, потому что его стихи ужасны и не годятся для пения, а я, что умелый пластический хирург, подрубаю им ноги или вытягиваю на дыбе шею. И они звучат.Ключи она мне дала только от двери квартиры, и я стою у подъезда, под коротким жестяным козырьком, и у меня мокнет от приветственного нью-йоркского дождя рукав. Я слишком широк для этого места ожидания. Не гожусь для него, не гожусь для того, чтобы даже учиться ждать. Перебираю номера квартир, давя на кнопки домофона, и первые два раза меня обрывают, сначала сказав, что не ждут никаких посылок, потом - что к ним уже пришли все, кого они ждали (это почему-то слышать очень унизительно), но в двести шестой наконец-то что-то живое, спрятанное под табличкой "К. Хаммел". Сладкий сонный голос (в десять утра в четверг), похмельная осиплость и запах сигарет из микрофона прямиком мне в лицо.- Конечно, - обещают мне с оглушающим зевком, - я впущу вас.Когда я поднимаюсь мимо двери двести шестой, я все еще думаю о том, что хочу встретить любовь, потому что, как я слышал от своих приятелей, после того, как любовь умирает, в организм приходят слова. Мне нужны слова, чтобы моя музыка не была голой. Чтобы ее раскупали, рвали на куски, напевали во время мытья полов и ежевечерней мастурбации. Иначе говоря, я собираюсь наполнить любовью ванну своего сердца, искупаться, а потом вынуть затычку.Я научился быть циником у своего брата. Он живет в городе героиновых ангелов и снимается в рекламе разорившегося банка. Не думаю, что он когда-нибудь станет известным актером, потому что у него есть странная и смешная привычка - тыкать пальцем во всякого, с кем он заговаривает. Когда ты играешь Ромео, не стоит тыкать пальцем в Джульетту.У двести шестой я останавливаюсь, потому что, возможно, мне стоит позвонить моей женщине, той, что с кошельком, и за этой дверью живет кто-то восхитительный, кто может позволить себе спать до десяти в четверг. Я готов бороться за шанс искупаться в любви - я полон решительностью до краев, и мне нужно позвонить.Я скребусь в дверь, как полицейская собака, почуявшая в чемодане контрабандную марихуану. Слышу шаги - легкие, антично-босые, и когда дверь открывается, я искренне жду появления Елены, или Вирсавии, или Эсфири.Но вижу совсем не то.Он похож на деток Уорхола - измочаленный, в потеках туши и с жирным мазком помады на подбородке. Прекрасный. Птичьей лапкой сдвигает со лба на блестящие от лака волосы атласную маску для сна и наклоняет голову к костлявому плечу, а я пялюсь на белоснежный поток простыни вокруг его бедер и немо гадаю, обнажен ли он - и такие же белые у него ноги, как шея, плечи и грудь.- Я не хотел вас будить, - а из его ключиц можно пить вино.- Но вы разбудили, - нежно говорит мне детка и придерживает простыню, прижавшись ногой к косяку. - На самом деле это было весьма кстати.У него голубые глаза - и синяки под ними в тон, и я почти уверен, что он принимает наркотики, но также я почти уверен в том, что мне на это плевать.- Мне срочно нужно позвонить, - клавесин его ребер растягивает кожу, когда он глубоко вдыхает (мне сразу становится неудобно из-за принесенного из такси запаха карри) и кивает с улыбкой упавшего с небес ангела. - Но в моей квартире еще ничего не подключено.- Вы можете воспользоваться моим телефоном, - говорит он торжественно, отойдя в сторону. Простыня волочится за ним шлейфом, опутывает ноги, и я немного надеюсь на то, что он упадет - а я успею его подхватить и прижать к отсыревшему с одного бока пиджаку, и облапить всего, и очаровать. Но он переступает собственный хвост и ведет меня через пустыню гостиной к обломку мещанского уюта - журнальному столику о трех львиных ногах.- Вы тоже недавно переехали? - я толкаю беседу вперед, потому что это кажется мне важным - говорить. Слова, я очень ценю их.Он оглядывается на меня через плечо и смотрит так пораженно, что я тянусь к ширинке, чтобы проверить, застегнута ли она.- Я живу здесь год, - медленно проговаривает он. - Или полтора.Я хочу сказать что-то еще - про неожиданные дизайнерские решения, влияние андеграунда и что-нибудь еще, что может поразить такую детку Уорхола, но в этот момент на меня набрасывается кот, и слава богу.- Какое славное животное, - я прижимаю к себе гибкое горячее тело, ожиревшее от хорошей жизни в ногах у моего античного наркомана.- Безымянный бродяга, - легко улыбается он, отобрав у меня кота. - Не думаю, что имею право давать ему имя.Он несет его в закуток кухни, и в какой-то момент мне кажется, что сейчас затолкает в холодильник, чтобы оставить там, чтобы заживо заморозить, чтобы съесть на ужин кошачью отбивную - кто их знает, этих героиновых деток. Но он достает бутылку молока, говоря что-то своим мраморным голоском, и я честно пытаюсь слушать, но зрение жрет ресурсы остальных органов чувств - я во всей бездонной утренней яркости вижу его розовые колени, сукровичную кляксу на щиколотке и синеву вен, опутывающую хилые руки.- Как у "Тиффани", - его лицо перерезает мечтательная улыбка.- "Тиффани"? - переспрашиваю я, надеясь, что он вернется к своим последним словам и вежливо их повторит.- Иногда такое бывает - нападает грусть, - он проходит мимо меня, лакая из бокала для мартини молоко, и я, чувствуя, что вот-вот умру от душащей меня любви (а я уже уверен, что это любовь, та самая, после которой остаются в организме слова), пытаюсь выкарабкаться из немого болота.- Тоска? - уточняю зачем-то, такой гордый словарем синонимов в своей голове.- Нет-нет, именно грусть, - поправляет он меня, в своей простыне похожий на обломок мрамора, ставший произведением искусства только наполовину. - Тоска - это совсем другое, ты тоскуешь, бывает, от того, что набрал вес, или вовсе просто так.Он заводит пластинку, падает на софу, снова мелькнув розовыми коленями в складках простыни, и говорит, что от грусти, черной, как нутро недельного висельника, его спасают витрины "Тиффани", и что, найди он в жизни местечко вроде этой ювелирной Мекки, непременно дал бы коту имя и накупил себе мебели.Чем больше слов сыплется из его хорошенького рта, тем больше он становится похож на заводную куклу. Его лицо затягивается тонкой корочкой пластика, глаза стеклянно блестят, упав в молоко и плавая там зрачками вверх, а язык шевелится и шевелится, распрямляясь, как пружина в музыкальной шкатулке. Замолчав, он мертво смотрит перед собой несколько секунд. Кажется, он не дышит.- Вы хотели позвонить, - очнувшись, говорит моя новая (откровенно говоря, первая) любовь.- Да, - я подхожу к нему, сажусь с ним рядом, такой огромный и влюбленный с головы до ног. - Меня должны были встретить. Ведь сегодня четверг, сейчас десять утра, верно?Он рассеянно кивает, вылавливая глаз из бокала.- Я только что из Рима, - я хочу сказать, что видел там сотни его копий в пыльных музеях и что ни одна не может сравниться с ним настоящим, потому что это те самые слова, которые нужно говорить, когда ты влюблен и глуп, но он встряхивается и смотрит на меня с ужасом.- Четверг? Не может быть! Не может быть, что сегодня четверг, - говорит он так жалобно и капризно, будто в моих силах отменить сегодня четверг, сделать его субботой или вторником.- Что плохого в четвергах? - спрашиваю я у его лопаток, мазнувших прямо перед моим носом.- Ничего, - он прячется от меня в ванной комнате, говорит сквозь шум воды и мои мысли о его голых ногах. - Кроме того, что мне трудно за ними уследить. Обычно по средам я не ложусь спать, потому что в четверг без четверти одиннадцать у меня важная встреча, а опоздать никак нельзя.И когда я готов зайти в ванную комнату, чтобы сказать ему, что сегодня он может отменить все свои встречи, потому что - тут мне нужно придумать важную причину, и что-то подсказывает мне, что мое признание в любви (а я даже не знаю его имени) недостаточно тяжеловесно, - тогда он просит меня поискать под кроватью его оксфорды из крокодиловой кожи. Я застываю на пороге и любуюсь тем, как он заталкивает в свой рот зубную щетку.- Нужно привести себя в порядок, - говорит он синякам под глазами. - Разве можно явиться в Синг-Синг в таком виде?Потом он бьет себя по щекам, пока они не идут лихорадочным румянцем, пока он не становится похож на одну из немецких фарфоровых статуэток - маленького светловолосого пастушка.- Черные, оксфорды черные, - говорит он, быстро взглянув на меня в отражении. - Они точно должны быть под кроватью.- Синг-Синг, - медленно повторяю я, с благоговением представив его там - в окружении огромных потных заключенных, жертвенную пташечку среди голодных псов.- Да, идиотское название, - он взмахивает расческой, приглаживает волосы на висках, смотрит на себя придирчиво и ласково, и я все-таки сбегаю, потому что это так же интимно, как акт мастурбации. Из его спальни, из-под кровати, я слушаю его рассуждения о нарядных детишках и их красивых, как весталки, мамах, которые приходят вместе с ним навещать заключенных, и ревниво думаю о том, что он ходит к своему дружку, который подсадил его на героин, и держит его за руку отведенные им на беседу минуты и улыбается ему, потому что до сих пор любит.Природа любви за последние минуты развернулась передо мной во всей красе.- И кого же вы там навещаете? - я возвышаюсь перед ним с левой туфлей в правой руке. - Клянусь, там была только одна.Он недоверчиво щурится, по его лицу бегут трещинки, но я не могу отрицать, что он выглядит здоровее, чем три минуты назад, когда я оставил его перед зеркалом. Готов поклясться капиталом своей женщины, что он накрасил ресницы и запудрил неприглядно-эротичные синяки под глазами.- Я скажу, но только если вы умеете хранить секреты. Вы умеете? - его брови - они выщипаны по нижней линии и карандашными штрихами тянутся к вискам. Я влюблен, влюблен уже тысячу раз. - Вы наверняка его знаете, про него писали в газетах.Он вытряхивает вторую туфлю из корзины с мертвыми цветами, смахивает с нее сухие лепестки и говорит, покусав губу:- Это Сэнди Райерсон. Милейший старик, он говорит, я напоминаю ему его племянника.- Давно вы с ним знакомы? - в моем животе поселяются обеспокоенные ежи. - Не поймите неправильно, но он не кажется мне подходящей компанией для вас.- Мы познакомились после того, как его посадили, - легкомысленно брызжет мой сделанный из тончайшего фарфора друг. - Нас свел его адвокат, если только он действительно адвокат, потому что, знаете, у него нет своего кабинета, лишь телефон с автоответчиком. Мы встречаемся с ним в забегаловке после того, как я получу от Сэнди очередной прогноз погоды.Его пальцы скользят в петли галстука, затягивая узлы, и острый белый воротничок сорочки врезается в звонкую шею, а губы округляются, растягиваются, смыкаются в жемчужную нитку, и иногда их лениво ласкает язык.- Прогноз погоды? - спрашиваю я, очнувшись. - Вы передаете прогноз погоды из тюрьмы?Секунду он смотрит на меня остро и неприязненно, но потом нежно улыбается.- И я получаю за каждое такое сообщение сто долларов.Он набрасывает на плечи пиджак и выходит из комнаты, не дожидаясь, когда я поползу на коленях за ним. Мое внимание приковывают его крокодиловые оксфорды - еще никогда я не думал, что обувь может быть сексуальной.- В этой истории с Райерсоном что-то не так, - я все еще смотрю на матово блестящие каблуки его туфель.- Это всего лишь сводка погоды, - рявкает детка, привстав на цыпочки. Он сдергивает с крючка ключ и оборачивается ко мне. - В Палермо снег, на Кубе ураган...И мы оба делаем вид, что это и правда всего лишь сводка погоды.Я пытаюсь поймать для него такси - это кажется мне достаточно чарующим жестом, чтобы он запомнил меня и это утро (на тот случай, если ходить полуголым перед незнакомцем для него не слишком непривычно). Но первые две машины проезжают мимо нас, а потом он залихватски свистит, сунув в свой красивый влажный рот ухоженные пальцы, и, клянусь, я бы так никогда не смог.Такси тормозит, окатив мои ботинки грязными брызгами. Я думаю, стоит ли мне выругаться, но не успеваю принять решение - из машины вылезает та, кого я меньше всего хочу сейчас видеть. Моя женщина, та, что с кошельком. Она мокро расцеловывает меня в обе щеки (я чувствую на себе сочувствующий и лукавый взгляд детки) и говорит:- О Блейн, поверить не могу, что пережила эти три недели.- Это мистер Хаммел, - сиплю я, вывернувшись из ее наманикюренной хватки. - Мой сосед, он помог мне сегодня попасть в подъезд.Она протягивает ему руку, энергично встряхивает ее, после секундной заминки представившись моим декоратором, и детка - нацепив на нос солнечные очки, хотя погода все еще паршивая и в воздухе висит морось, - садится в машину.- Я так тороплюсь, - он взмахивает рукой на прощание и хлопает дверцей, приказав таксисту ехать на вокзал.Я смотрю вслед машине и чувствую, как наполняется любовью ванна моего сердца.