Часть 1 (1/1)

Тучи подражают облакам, имитируя воздушность, покрывают небо кофейной пленкой с кровавым оттенком, а Кибом думает, что небо, заполоненное тучами, тоже может быть красивым. А еще может быть красивым поле, на которое падает не совсем тонкая, но все же полоска света, плавно переходящая в тень, а затем во мрак. Там, где наверху есть просветы, внизу есть свет, а там, где все сплошь усеяно резиновой воздушностью – внизу остывшая без солнечного тепла трава.Кибом смотритв окно, задумавшись над чем-то своим, изредка кидая вкрадчивые взгляды на сидящего рядом Джонгхена.Такое небо —сейчас это редкость. Когда в системе происходит сбой, и природа являет свое истинное лицо, когда изящные, но безжизненно металлические самолеты по неизвестной простым смертным причине перестают рассекать небо, разгоняя любые признаки непокорности природы, только тогда можно увидеть красоту несовершенства. В любое другое время, аэростражи строго следят за чистотой красоты. Небосвод должен быть стерильно чистым, бассейно-голубым, и Солнце обязано святить с определенной яркостью. И от этого уже тошнит, причем давно.Кибом знает, что он уверенный в себе человек. Ки знает, но сейчас постоянно облизывает губы, иногда пожевывая сухую корочку, их покрывающую, и нерешительно спрашивает:—Почему они сказали, что я потерял память? Я все прекрасно помню. Я помню, кто ты, и помню, где находится малый дом, куда мы сейчас направляемся, и помню, что там нас ждут Джинки, Тэмин и Минхо. Почему, Джонги? —Джонгхена передергивает от ласкового к себе обращения. Парень хмурится, пытаясь придумать ответ, переводит взгляд с дороги, где стройными, идеальными рядами движутся автомобили, на зеркало, в котором отражается непривычно уязвимый Кибом.—Выборочная амнезия, знаешь. Ты ведь слышал об этом, — давит из себя улыбку.—Тогда что именно я забыл? Расскажи мне, Джонги, - Ки и сам не понимает, почему с губ все время срывается это ?Джонги?. Более того, он еле-еле сдерживает совсем несуразное ?малыш?, вовремя снова прикусив губу. Уже даже до крови.Кибом и Джонгхен смотрят друг на друга через зеркало, и так отчего-то совсем не легче. ?Наверно, это из-за нового супер-пупер материала, из которого оно сделано?, - думает Джонг, а потом оттаивает от морозных слов Кибома и обжигающего льда его нежного ?Джонги? и, резко переведя взор на дорогу, рявкает: ?Я не знаю, Кибом, не знаю. Ты же забыл. Может быть, это то, что ты нам не рассказывал. Может быть, это то, что ты от нас скрывал?, — парень не может сдержать рвущееся наружу негодование, но Ки, не успев прочувствовать ярость в голосе друга, бросается вперед, цепляясь пальцами за спинку кресла Джонга, и, почти на ухо ему, истерично срывается:— Но я ничего от вас не скрывал. Ничего и никогда не скрывал. Джонги, малыш, расскажи мне. Я так не могу. Они держали меня там, вроде бы заботились обо мне, а мне там было плохо. И никто ко мне не приходил, Джонги. Черт, —Ки трясется, его пронзает мелкая дрожь от бессилия, которое будто бы уже просачивается в клетки кожи, и никто ему не хочет помочь, все от него отворачиваются. Даже Джонг. Даже почему-то ?Джонги?.Кибом не дает Джонгхену ничего сказать, впивается ногтями уже в плечи парня и продолжает кричать, делая голос все более и более жестоким.— Почему, черт подери, просто нельзя мне все рассказать?! Ты думаешь, так поступают друзья? Ты действительно думаешь, что это нормально? Что я должен был такого сделать, чтобы заслужить такое? Почему меня никто не навещал? Джонгхен, черт, ты меня вообще слушаешь? Отвечай же! — Кибом чувствует, как каменеет тело Джонга под его руками, Кибом так же видит, как закипает лава во взгляде Джонгхена:— Отпусти меня, Ким Кибом. И не смей на меня больше орать. Ты. Во всем. Виноват. Сам. Не ищи ответа на свои вопросы у нас, ясно? И тем более не пытайся их выбить, детка, слишком хиленький для этого. Убери свои руки и продолжай мечтательно смотреть в дали, иначе поедешь обратно.Джонгхен говорит это все так жестко, вбивая каждую букву в сознание Кибома, и Бом не может противостоять. Не потому что в принципе не может, он помнит, что это в его власти – влиять на Джонга, но не сейчас. Сейчас это все слишком неожиданно.Парень погружается в свои раздумья, пытаясь разобраться, где правда и ложь. Непогода за окном не помогает: она сбивает с толку вместе с первыми каплями ржавого дождя. Длинная, острая капля врезается в стекло автомобиля, и Кибом от неожиданности отшатывается. Дождя не было уже, наверное, лет пятнадцать, если ему не изменяет память. Хотя, кто знает – его память сейчас этакая вертихвостка: у нее свои законы, так что Кибом не может быть уверен даже в том, что это погода – не норма.Кроваво-красные капли падают на землю, кое-где разбавляемые капельками цвета гнилого персика. Хотя, фрукты не пропадали тоже уже очень давно. Можно даже ради эксперимента попробовать посмотреть, что станется с едой, если сохранить что-нибудь от смотрителей – спрятать куда-нибудь, но вряд ли удастся. От них вообще невозможно ничего спрятать. Это как-то совсем несправедливо: никто не знает, какова реальная ситуация в городе, стране, планете, вселенной, в конце концов. Какая-то правда просачивается вниз только вместе вот с таким вот дождем. А ведь капли этого самого дождя, те самые – гнилые, ржавые, - в некоторых местах разъедают идеально гладкое покрытие, оставляя темные крапинки на белой дороге.Перед парнями открывается три пути: верхний мост, наземная дорога и подземный туннель. Можно обогнуть дорогу и заехать наверх, продолжая наслаждаться непогодой, которая на самом деле единственно настоящая в этом мире погода. С наземного пути, в принципе, тоже будет хороший обзор: покрытие моста из сверхпрочного стекла и прозрачные корпусы машин позволят разглядеть все достаточно четко. Зато внизу до неба будет целых два слоя и куча машин.Кибом думает, что он бы поехал наверх. Джонгхен сворачивает вниз, слегка огибает справа наземный путь и снова выстраивается с ним в один ряд с разницей лишь в этаж.Прямо перед тем, как машина скрывается под толстым слоем суперпрочного стекла, на заднее стекло падает отравленная капля дождя. Кислота расползается дырой диаметром с сигарету. Как если бы взять сигарету и прижечь ей какую-нибудь бумагу – тот же эффект. Правда, никотина ни в каких его формах опять же не было в свободной продаже уже лет, наверное, пятьдесят, но в детстве Ки видел в музее, как это работает. Это было интересно. Так же интересно, как раскурить напополам нелегально добытую пузатую пачку мальборо. Сейчас же у людей нет доступа к таким вещам. Совсем.Кибом немного отходит от шока и, опустив голову, печально спрашивает:— Ты со мной когда-нибудь раньше так разговаривал? — он знает, что нет, но не доверяет себе. И вот это вот разъедает не хуже кислотного дождя.— Да, — с нотками вины отвечает Джонг, — прости, но — да. И за тот раз прости, и за этот.Вот сейчас Кибом не верит Джонгхену. Хен не мог, просто не мог так с ним говорить — это он каким-то макаром украл из школьного музея ту самую пачку, и, о боже, маленькую бутылочку спиртного. Кажется, им тогда говорили, что это не обычная бутылка соджу, а из древних самолетов и мини баров в отеле. Надо же — люди тогда курили и пили везде, где угодно и сколько угодно. И это, черт, было приятно. И, если вы не знаете, как наказывают преступников и воров, то не поймете, как нужно относиться к человеку, чтобы поделиться с ним краденным.— Я тебе не верю, — тихо говорит Кибом.— Не верь, Бомми, не верь.Они выезжают на общую дорогу, чтобы спустя пару километров свернуть прямо к малому дому.***Кибома встречают все, как будто бы не было этих двух недель, когда никто не удосужился сесть на поезд номер А8, чтобы доехать до Клиники Лечения Недугов Памяти и навестить друга. А Ки точно знает, что они могли. Он видел общее расписание — они могли. Могли же. Но слов упреков не хватает, когда взгляд натыкается на Джинки.Парень стоит, прижавшись вплотную к стеклянной двери стеклянного дома, и смотрит вниз.

Кибом видит и Минхо с Тэмином. Они радуются, по-настоящему, его приезду. Кажется, по-настоящему, но хен, остающийся в стороне, не дает Кибому даже ответить на поздравления с выпиской. Его руку лихорадочно сжимает большая ладонь, должно быть, Минхо, и вдруг, украдкой, пока никто не видит, парень прижимается к хену. Ки обнимают, а он не может по-нормальному ответить, потому что к Джинки уже подходит Джонгхен и что-то обеспокоенно ему говорит на ухо, в сторону от прослушивающего устройства.В столовой, как всегда, накрыт стол, но Ки замечает, что сегодня он накрыт чуть богаче, чуть лучше и… мясо?— Откуда это здесь? — не называя вслух, что именно, выкрикивает Кибом. — Я не мог забыть, как устроен наш мир. Это… — Ки не знает, как сказать все правильно, чтобы ровно через час (таковы правила) в их малый дом не ворвались земные стражи и не забрали друзей за потребление запрещенных продуктов или даже истребление живых существ. Истреблять же можно только людей и только особым людям.Тэмин только улыбается, а Минхо уже карябает на доске объяснение. Умение писать — одно из самых ценных умений в это время. Все умеют печатать, хотя это уже тоже вымирает — техникой удобнее управлять голосовыми командами, но любой звук фиксируется жучками, как и индивидуальные, и тем более общие компьютеры. Зато все считают вымершей эту способность, некогда являвшуюся чем-то естественным, само собой разумеющимся. Их всех научил сам Кибом. А его - бабушка. Учил долго и мучительно, боясь произнести лишний подозрительный звук. Но теперь у них есть хоть что-то своё — отношения, секреты, неподотчетные верховному отделению.?Ки-хен, мы просто очень хотели сделать тебе приятно. Прости, что не навещали. Мы действительно не могли. Прости. Мясо нам помог достать Итук-хен, представляешь. Есть еще в нашем мире место для товарищества и добра.? - буквы светятся салатовым, а Кибому приятно, да, но куда более его сейчас волнует то, что ?в нашем мире?, кажется, нет места для честности.— Почему вы меня не навещали? — спрашивает Кибом и после тридцатисекундного молчания все же откусывает кусочек от бифштекса в знак доброжелательного настроя.— Мы не могли, Ки-хен. Прости. Действительно не могли, — вступает Тэмин. А Джинки почему-то молчит, даже и не смотрит на Ки.— Почему? — тут же рявкает Ки, еле сдерживаясь от того, чтобы не взорваться.Все молчат, вперив взгляд в глянцево-белую гладь стола, и Кибом резко опускает вилку с недоеденным кусочком мяса. Прибор падает на тарелку с лязганьем, а Ки встает из-за стола и с холодным: ?Спасибо, я наелся? поднимается на свой этаж.***Комната Кибома и, по совместительству, этаж, – последний – пятый. Наверху творится что-то ужасное — во всем виноват дождь, до сих пор не ликвидированный правительством. Парень очень жалеет, что в его мире нет занавесок: открытая стена и потолок местами выедены кислотой. Капли впиваются в стекло, где лишь задевая верхний слой, образуя чуть-чуть мутноватые разводы, а где просто-напросто прожирая себе путь в комнату Кибома, разъедая каждую молекулу кажущегося до сего момента непобедимого материала. От нескольких дырочек идет пар, Кибом может поклясться, что от них идет пар, едва заметный, сродни тому, что пускали древние люди в морозы. Наверное, сродни.

Ки очень любит древность.Парень укладывается на кровать, не понимая, зачем он это делает. В груди ноет то, что обеспечивает жизнь, и то, что древние называли ?сердце?. Красивое название. Запрещенное.

Левой ладонью Кибом прижимается к сердцевине своего тела, вжимаясь чуть сильнее, чувствуя твердость, кажется, косточки. Лежать просто так невозможно, как и невозможно подняться и сделать хоть что-нибудь.Парень тянется свободной рукой за с боем выбитые у министерства наушники, одевает их, укладывая голову на мягкую поверхность сзади, и под звуки музыки неизвестной старой группы продолжает ощупывать себя в поисках ?сердца?.

Кибом ощущает лишь размеренное дыхание, контролируемое специальным приборчиком, и ему до смерти интересно, как именно он дышал бы, если бы не было этого механизма, вживленного где-то под кожей. Вдох-выдох. Вдох-выдох – идеально. Хочется задержать дыхание, перекрыть доступ фильтрованного воздуха к… мм… ?легким?? Вроде бы ?легкие? — бабушка рассказывала. Сейчас людям не нужно ничего знать о себе и своем строении. Зачем? Так они себя начнут понимать и у них появятся какие-нибудь желания, как у Кибома, например. Но только вот Кибом не знает, чего он хочет. Он точно чего-то страстно желает, именно оно, кажется, и ноет в груди, стонет, напоминая о себе, о том, чем, выходит, он и живет, но он не помнит. И сейчас все его мечты сводятся к тому, чтобы найти ответ на очень простой вопрос: ?Что со мной происходит??. Парень судорожно сжимает губы, не позволяя себе даже выдохнуть мольбу: тогда они узнают, что что-то не так.Кибом переваливается на бок, чувствуя, как во время движения вдруг становиться легче. А потом все снова наваливается, как будто кто-то не хотел, чтобы нитки, связывающие Бома и его груз, запутались, пока он ворочается, и вытянул их, приподнял, а потом снова бухнул обратно на Ки. Мимолетное облегчение сменяется чем-то очень похожим на шок, когда Ки в ладонь вдруг вбивается ?сердце?. Один раз. Два раза. Три… Кибом бесконечно долго может ловить размеренные толчки своего ?обеспечивающего жизнь механизма?, не уставая сравнивать его с каким-нибудь зверьком, которого он видел только через защитный экран, и прижимать руки к груди, сильнее, бережнее, крепче. Но наступившее утро вынуждает его подняться, одеть на себя белый костюм, идеально подходящий к его высветленным волнистым волосам и голубым глазам, впихнуть в себя свою порцию едыи уехать на службу в серебряном автобусе А1, стараясь игнорировать виноватые взгляды Тэмина и Минхо и безразличные - Онью и Джонга.***Сегодня Кибом заканчивает одновременно с Джинки, и это очень кстати. Парень вылавливает хена на пути к автобусу и затягивает с собой за угол, не оцепленный никакими устройствами. Вроде бы.— Джинки-хен, что происходит? Почему ты так ко мне относишься? — не привыкнув церемониться, в лоб спрашивает Кибом.Джинки почти не мешкается, он не показывает ни признака сопротивления или возмущения, просто не смотря в глаза, спокойно и немного… грустно? …отвечает:— Ничего, Кибом, я просто еще не привык. Я ведь тоже волнуюсь из-за того, что случилось. Я просто не привык, — врет. Ки точно знает, что врет. И это его ?Кибом? тоже врет. Почему-то от его лжи особенно неприятно и липко, а главное - ?сердце? пропускает удар, ощутимо. Задерживается не на какую-то там секунду, а на целую вечность, образуя пропасть между Кибомом, его чувствами и Джинки.— Джинки-хен, — молит Ки в отчаянье. Это все, что вырывается из пережатого горла.— Бомми, прости, — от этого на глаза наворачиваются слезы, потому что в этом слишком много всего. Слишком много какой-то до боли знакомой нежности, и слишком много равнодушия. За что все перед ним извиняются? Почему виноватым чувствует себя именно он, все более прижимаемый к земле своим грузом?— Онью, — уже стонет Ки и роняет голову вниз, уставившись на идеальный газон. ?Онью, Онью, Онью?, - твердит он про себя, даже не зная, почему.

Нежным движением хен поддергивает его за подбородок и, впервые заглянув в глаза, тихо-тихо, едва различимо, так, что, наверное, даже жучки не услышали бы, шепчет: ?Бомми, прости. Бомми, маленький, все хорошо. Все как раньше. Все, как ты хотел. Ты должен быть счастлив. Мы все сделаем все для этого. Не грусти, Ки?.Глаза у Онью карие, такие, какие и должны быть по природе: система программирования дала сбой. Случай очень редкий: 1 к 100 000, и вот: Ли Джинки, кареглазый парень с темными волосами, — кричащий о несовершенстве и нечистоте человек. Самое сильное напоминание о свободе древности для Кибома.Джинки разворачивается, заметив мельтешащие вдалеке фигуры стражей и, бросив короткое: ?Пора домой?, направляется к автобусу.***Дома все происходит ровно так же, как и вчера: Джинки, несмотря на вспыхнувшую недавно ласку и заботу, вновь холодно избегает взгляда Кибома, впрочем, как и Джонгхен, а Тэмин и Минхо строят из себя ничего не знающих дураков и действительно стараются доставить Кибому радость.

Но Ки предпочитает отклонить предложение поиграть в любимую игру и поднимается к себе.

Наверху уже не остается и следа от прошедшего дождя: стекла идеально чистые, небо за окном идеально голубое, как глаза Кибома, отражающиеся в этом окне.Юноша находит в себе силы осмотреться. Это его комната, он знает ее от А до Я, он помнит ее, но ощущение все равно какое-то чужеродное, какое-то непривычное, и Кибом тщательно осматривает каждый диск, каждую бумажку и чек, каждый комплект формы и перелистывает каждую страничку единственной в районе, наверное, километров ста, книги.Старая бумага приятно пахнет, наполняя безжизненный воздух запахом. Из середины книги вдруг вылетают какие-то листки.Кибом поднимает сделанную на полароиде фотографию. Там Ким Кибом улыбается Ли Джинки в поцелуй, обхватывая ладошками шею, а пальцы Онью зарываются в темные волосы парня. Рядом на полу, где в совсем не удобную позу опускается Ки, лежит записка. На тонкой бумаге аккуратно, явно со старанием, но дрожащей рукой, почерком Джонги выведено три слова, от которых Кибому прямо сейчас хочется умереть и снова все забыть. Чуть дальше валяется брошюрка. Синие слова на голубом фоне гласят: ?Очистим память от ненужных воспоминаний?.