Modern!AU (1/1)

Констанция никогда не злилась. Возможно, это был дар, возможно, — проклятье. Но Мэри бы предпочла видеть её взбешенную — это временно и проходит. Но она не злилась, она разочаровывалась и грустнела. А это не проходило.Наблюдать за её грустным взором в окно и понимать, что она отвернулась, чтобы не видеть её — было почти не выносимо для Мэри. Это не означало, что Констанс ненавидела сестру, это означало, что она не хотела добивать Мэри своими чувствами, которые скрывать не умела. Констанс была недовольна и расстроена. И винила себя, потому что считала, будто не смогла дать должного воспитания. И Мэри это, конечно, не радовало. Но обо всем остальном та не жалела.— Это всё моя вина… — бормотала Конни, но в машине была гробовая тишина и потому тихий голос её бил по ушам.Мэри хотелось закричать, насколько великолепной сестрой, подругой и заменой матери она была. И что её поведение — не вина Констанс. Но это бы ничего не изменило. Чувствовала вину она с самой гибели родителей, так что ни одна попытка переубедить её не увенчалась успехом. Мэри однажды прекратила пытаться.Но Чарльз всё ещё пытался. Кстати он как раз таки был в бешенстве. И никогда не пытался скрывать эмоции или быть терпеливым, притворяться. Но ради Конни он мог потерпеть до дома. Ей было неприятно выносить сор из избы, главное было доехать до дома — теплого уютного закутка, в котором можно было быть самой собой, никого не боясь, и там уже позволить буре захватить чувства и мысли. Наш дом — наша крепость. И пока никто не будет знать, в чем наши слабости, мы будет защищены. Блэквуды никогда не подпускали к себе чужаков.И потому Констанция даже не показывала своего недовольства поведением Мэри, защищая в меру и кротко принимая критику в свой адрес. Она сдержанно улыбалась, смягчая гневные вопли директрисы, на любой выпад кого-то из педсостава. И это действительно работало. Констанс признавала, что поступки Мэри неверны. Но она не собиралась бороться с сестрой, но бороться с проблемой. Так что не позволяла оскорблять свою сестру и семью, высказывать какие-то подозрения насчёт развития и психического здоровья Мэррикэт.— Вы понимаете, что это ненормально?— Мистер Доннел, — освещала она улыбкой всю комнату, — ваша квалификация не даёт вам право ставить диагнозы.— Я педагог и нормы мне известны.— Нормы относительны, — слегка напрягала она лицо резко и в контраст с недавней широкой улыбкой, чем заставляла сжаться всё существо педагога.Но Мэри была уверена, что у мистера Доннела вставал как на улыбку Конни, так и на суровый взгляд. Он сох по ней со студенчества, и порой ей казалось, что сестру он вызывает не только по причине плохого поведения своей ученицы.Мэррикэт по приезду сразу же закрылась в своей комнате, и всем было известно, что она ещё долго не выйдет оттуда, чтобы избежать разговора. Конни никогда не злилась, но Чарльз был в бешенстве. И она как можно дольше избегала встречи с ним, чтобы тот остудился.Кровать была чужой. И отражение в зеркале тоже. Стены давили. Мэри не любила быть виноватой, неправильной, не любила выходить из себя. В доме большую часть времени царила любовь и понимание. А сейчас Констанс не говорит с Мэри, Мэри ненавидит себя, а Чарльз скорее всего распинается над ухом Конни о том, как все это ему осточертело. И дом сразу становился чужим.До того, как они остались с сестрой одни, эти стены всегда были ей ненавистны. Извечные ссоры отца и матери, которые ненавидели свой выбор и брак; постоянные склоки двух женщин на кухне — матери и тёти; громкие дебаты дяди и отца на различные темы, в которых меж делом обязательно были упрёки в нахлебничестве. И эти упрёки периодически кидались каждому из нас, тем, кто ел его хлеб и тратил его состояние. Его грязные деньги, окрашенные кровью.Слушать это на протяжении всей жизни было невыносимо. Потому Мэри придумала себе своё особое место, где всегда была в безопасности. Где разозленный отец не достал бы. Где не попрекали каждым куском хлеба. Где они не обходились скудной пищей зимой, ведь отец был до безумия скуп, чтобы тратиться на фрукты. Где всегда было тихо, как на кладбище. Мэри звала это место Луной. Там девочка могла спрятаться от всех своих страхов и кошмаров по ночам. Констанс тревожить не хотела, ей требовался отдых. Она за день и так много уставала.Я бы хотела пойти в комнату к родителям, чтобы они успокоили меня и объяснили, что под кроватью никого нет, но отец не отличался нежностью, а мама не смела ему перечить. Так что вход в их спальню был мне закрыт.Меня не обнимали, не хвалили. Только ругали за проступки и наказывали за то, что я не хотела есть горох или щавель. А на Луне такого не было. На Луне вообще не было того, что мне не нравилось. И только Констанция возвращала меня в реальность, только из-за неё я не осталась в своём мире навсегда. Ради её улыбки мне, ради её смеха, я держалась.А потом она уехала. Чарльз увёз её. Он был не совсем Блэквудом, так как дядя Артур усыновил его, и кажется, Констанс влюбилась. Она поступила в другом городе в университет, который Чарльз уже заканчивал. Они хорошо дружили в детстве и, наверное, он был единственным мужчиной, какому она могла доверять. Учитывая нашего-тирана отца. Девочки всегда ищут парней, похожих на своих отцов. Что ж, Констанс осознанно никогда бы не стала этого делать, она бежала от образа нашего мучителя, как можно дальше. И разве не лучший выбор, это твой "родственник", что на сто процентов никак не схож ни с кем из родственником и отцом.Под дверью зашкрябал Иона. Только ему было положено входить в мою комнату, когда угодно. И только ему можно было входить и сейчас, когда никто не смел приближаться ко мне. Я любила Констанс больше жизни, но никогда не смогу простить её за то, что оставила меня с этим тираном наедине. И променяла она меня на того, кто так похож на нашего ненавистного родителя — он мужчина, и он умеет злиться. И Чарльза я была готова терпеть, пока он не причинял Констанс вреда. Но за то, что он вот так просто вошел в мою жизнь и отнял самое дорогое, я проклинаю его. Мои проклятия не заставляют себя долго ждать. В последний раз, когда моё терпение иссякло, всем им очень не поздоровилось. Констанс тогда приехала погостить и никак не соглашалась забрать меня с собой. Она прекрасно знала, на что отец был способен, она сама бежала от этого. Она должна была любить меня и защищать до самого конца. Но ей стало плевать на меня, так что судьба, я верю, услышала мои мольбы. В тот вечер случился пожар. Страшный пожар, унесший жизнь почти всех Блэквудов, — так его прозвали. Дядя и тетя задохнулись, а отца с матерью придавило. Я всегда чувствовала приближение опасности, так что в ту ночь не смогла спать. Только поэтому я спаслась, и конечно, спасла Констанс. Я помню, мы стояли измазанные около потушенного дома в окружении зевак: Констанция плакала, обнимая меня так крепко, как давно не обнимала. А я радовалась, что теперь у нее не будет выбора и она точно заберёт меня с собой. И отец больше никогда не тронет меня и пальцем.К слову, виновников поджога так и не нашли. Но я была уверена, что действовали несколько человек. Потому что ни один из должников и ненавистников отца не был настолько храбр, чтобы повернуть что-то подобное. Но отец говорил, что один дурак — просто дурак, а толпа из дураков — угроза. Поодиночке они и в половину не так умны, хитры и предусмотрительны, как умный человек, но вместе они больно бьют шквалом своей невежести и слабоумия.Я открыла дверь Ионе и там стоял он. Чарльз, вероятно, специально посадил моего кота под дверь, чтобы я открыла. И пришел сюда без шума, чтобы Констанс не узнала. Видимо, она слишком была расстроена, раз они сидели по разным комнатам и он смог прийти сюда незамеченным.Я закрыла дверь, но он навалился всем телом и победил. Так что я в бессилие сдалась и отошла подальше от него; взгляд его ничего хорошего не обещал. Не сводя с меня глаз, он прошел в центр комнаты и встал по-хозяйски.— Ты не можешь кидаться на каждого, кому ты не нравишься. — Отец говорил, что если слабый открывает рот…Я поймала себя на том, что цитирую отца. Снова. И в этот раз из-за иронично-насмешливого взгляда Чарльза после моей реплики. Я ненавидела его за отношение ко мне, к Констанс, к людям в нашем поселке, которые потом сгоняли свою злость на нас. В школе, в магазинах, на улицах. Но на самих этих людей мне было плевать. Кто виноват, что они настолько жалкие, что ненавидят руку, которая кормит их в долг? Хочешь жить свободно, заработай на эту свободу. И вероятно, я была согласна со многими его взглядами на жизнь. Я это потом стала понимать. — Ты хочешь быть, как твой отец? — повысил он голос, но спрашивал всерьез, не риторически. — Как тот, кого ты так презираешь? Что ж, за последние годы ты много врагов себе нажила.— Тесса оскорбила мою семью, и я не могла просто промолчать, — раздражённо ответила я, осуждая его равнодушие к репутации семьи, которая его вырастила.Чарльз побагровел.— Это ты про ту семью, которую ты сожгла заживо?Теперь побагровела бы я, если бы позволила себе такую слабость — позволить Чарльзу считать, что его слова могут вызвать у меня какие-то эмоции. Дело в том, что Чарльз считал, будто я подожгла наш дом, да при том специально. Правда он давно уже не поднимал эту тему… — Ты могла не прибегать к насилию, разве нет? — Чарльз побагровел. Кажется, он с трудом сдерживался, чтобы не заорать на меня. — Господи, Мэри, ты как дикий дверь! Ты видела, что ты сделала с её лицом? Чем ты отличаешься от отца? Как он, чужак, смеет говорить мне о сходствах? Он вообще здесь никто и держится только на желании Констанс. И если я скажу ей правильные вещи, она поверит мне, её желания изменятся и Чарльз вылетит из нашего дома как миленький.— Он всю жизнь ущемлял ваши права — и что делаешь ты в итоге? Он постоянно манипулировал слабовольной Конни — и что теперь делаешь ты? Он за людей не считал любого за пределами своей крепости и даже внутри неё. И что теперь делаешь ты, Мэри?— Отец был прав. Они — мусор.Чарльз ударил рукой по бедру, изо всех сил пытался совладать с эмоциями. — Ты теперь и соглашаешься с ним? Послушай себя, Мэри Кэтрин. — Никто из них не достоин её. Никто не смеет произносить её имя! И обвинять в том, чего она не сделала. — Я вдруг вспомнила, как вечером выбралась в коридор и заглянула в их комнату. Мне стало противно от одного вида того, что Чарльз своими грязными руками касался нежного плеча Констанс. И целовал её в губы. А она вся дрожала и прикрывала глаза от страха. Потому что самый главный мужчина в её жизни не сделал ничего хорошего для неё, и она боялась всех прочих уж тем более. — И ты тоже не имеешь права тут быть! Отвернувшись к выходу, он сделал к двери пару шагов, видимо, сжимая от злости зубы и переводя дыхание. Я знала, что ещё чуть-чуть и он психанет. И либо уйдет из нашего дома, либо у меня будет повод разодрать ему лицо и прогнать прочь. Когда он повернулся ко мне, на его лице была маска спокойствия, которая трещала по швам, и микроэмоция бешенства прорывалась свозь бреши.— Мэри, тебя что больше волнует: что кто-то может навредить Конни или что она будет уделять внимание кому-то, кроме тебя?— Пошел вон.— Ты эгоистка, Мэри Кэтрин! — он вскричал и пошел по направлению ко мне, в то время, как я вжималась в подоконник. Я отпрыгнула на кровать, и он начал пытаться схватить меня хотя бы за руку, но ему мешала спинка кровати. — Убирайся из моей комнаты!Я ещё несколько раз ушла от его цепких рук, которым он дал волю в порыве праведного гнева, а затем мы оба замерли. Потому что Констанс оказалась в дверях за его спиной. Она устало глядела на замеревших нас. Её руки слабо были прижаты к бёдрам. Её прекрасные локоны сошли на нет, одежда была помята. Вероятно, Констанс поспала, но все ещё выглядела замученной. Казалось, что она мираж, который вот-вот исчезнет. И все из-за него. Он высасывал из неё все соки!— Конни, ты собираешься что-нибудь с ней делать? — потребовал Чарльз.— Мы оплатим лечение девочке, — слабым голосом произнесла она.— Ты не можешь всё решать деньгами.И снова он бросился в мою сторону, почувствовав свободу из-за того, что Констанс молча наблюдала. Ему удалось схватить меня и он попытался выволочь меня с кровати. Я упала на одеяло и стала брыкалась, кричать. Он упал рядом и стал грубо хватать мои беснующиеся руки, пытался закрыть мне рот. Я кричала, как можно дольше, чтобы Констанс наверняка услышала.— Убери его, убери его, Констанс! Прогони его!— Заткнись! Я сказал, заткнись!Констанс всё ещё стояла в стороне, и я не чувствовала даже её взгляда на себе. Было ощущение, что мы вновь вернулись в наш злополучный замок, нашу крепость, где отец запер всю семью, чтобы творить свои бесчинства безнаказанно и чахнуть над златом, которое его погубит. В особенно удачные для него дни я получала за каждое неповиновение. И в те моменты я ни от кого не ждала помощи, кроме неё. А она всегда стояла поодаль, как вкопанная, что-то бормотала и плакала. Но ничего не делала. Никогда. Я ценила её заботу после, лёд на синяки, мазь на ссадины и горячий чай. Но я не могла забыть её бездействие. Особенно сейчас, когда мне снова угрожала опасность, а Констанс стояла без движения.Я укусила Чарльза за руку, когда он вновь поднес её к моему рту, чтобы заткнуть его. Он взвыл от злости и возмущения. И ударил меня по лицу со всего размаху. Тогда мы услышали шум. Словно тело упало на пол.Констанс лежала без движения. В своём красивом платье и кардигане, что так подходил к цвету её глаз. Чарльз уложил её голову на свои колени и пытался привести в чувства.— Звони в скорую, Мэри!То ли это был голос Чарльза, то ли мой собственный… В любом случае, я могла только слушать его. Потому что тело мое окоченело, и я не могла сделать и шагу. Я видела её тело, и понимала, что сейчас, именно сейчас она может уйти от меня. Не тогда, когда уехала в колледж, а сейчас. И тогда даже надежды не будет на горячий чай и её руки на моих руках. Тогда жизнь остановится, и я буду одна, не способная постоять за себя, не способная простить её. Мы обязаны быть с ней счастливы. Хотя бы на зло отцу. И всей нашей сумасшедшей семейке. А Чарльз? А он всего лишь вопрос времени. Он тоже уйдет, как и все они. Наиграется вдоволь, как делали все Блэквуды с женщинами нашей семьи и уйдет. Я предложу ему деньги, хоть он и будет восклицать, что я торгуюсь сестрой… Но я дам ему деньги и буду надеяться, что он сдохнет в канаве, напившись дорогого алкоголя.Когда Констанс подлечили, то отпустили с условием, что никаких потрясений она больше не переживёт. Она не любила выносить сор из избы и в итоге её нервы сдали. Так что мы с Чарльзом больше не смели расстраивать её. Изображали счастливые лица, говорили друг другу комплименты, притворялись, что ходим куда-то вместе. Он разруливал мои проблемы в школе, которые мы тщательно скрывали от неё. Не то чтобы она была так глупа, чтобы не догадаться о нашем спектакле, но может ей просто хотелось действительно отдохнуть.Со временем сил притворяться уже не хватало, и мы попробовали потихоньку вводить Констанс в реальность. Да только реальность оказалась такова, что мы не испытывали с Чарльзом друг к другу ненависти. Может, слабая неприязнь, когда он к блинчикам не тот сироп покупал. Не тот, который я любила. Да, готовил теперь тоже он, чтобы Констанс не перетруждалась. И его стряпня была вполне сносной. Так как он абсолютно не разбирался в хорошей и дешёвой продукции, нам даже приходилось вместе ходить по магазинам. Я показывала ему достойные места, где можно было сэкономить, и он даже казался благодарным. Я больше не подглядывала за ними. Но однажды в окно наблюдала за их разговором с мистером Доннелом. Этот сумасшедший учитель вздумал преследовать мою сестру и пришел на наш порог, чтобы заявить о неправильности их с Чарльзом отношений. Я подавила в себе желание размазать его лицо об кирпич за каждую его придирку на уроках, за каждый косой взгляд и упоминание Констанс своим мерзким ртом. Как учил Чарльз. Я попыталась пожалеть его, мол, он и так жизнью обиженный, жалкий задрот, так что я дарую ему свою милость и не стану делать его жизнь ещё хуже. Это работало очень эффективно, так что со временем мне стало плевать на весь этот сброд, с которым я училась в школе.Но вот вышел Чарльз и врезал Доннелу так, что тот даже не смог в своей обычной манере начать возмущаться своим писклявым голосом, будто ему яйца в тиски зажали. Констанс сдержалась и лишь на секунду приулыбнулась. А я не могла нарадоваться, хотелось даже постучать в окно, чтобы привлечь внимание Чарльза, и показать ?класс?. Конечно, никому Джим не рассказал об этом, ведь это позор. Ему же после этого ни одна практикантка и шанса не дала б. А я ходила и нахально улыбалась ему, любуясь фингалом, как картиной в музее, и так безумно гордясь своим братцем Чарльзом.Через полгода такой жизни, Констанс совсем восстановилась. Улыбалась, как прежде, никогда не злилась и покупала наконец нужный сироп для блинчиков. И в один чудный вечер мы все вместе пошли в кино. После сеанса на зло всем угрюмым и озлобленным людишкам шли и смеялись на всю улицу. И это было ошибкой. Своим бесстыдным счастьем мы привлекли внимание. А никто не любит таких везунчиков, как мы. Не эти падальщики. Они не выносят опрятно одетых, богато украшенных да ещё и счастливых людей. Какие пьяные ублюдки начали приставать к Констанции. Я видела, что Чарльз долго пытался не развязывать конфликт, разговаривал с ними. Но, как говорил отец, с бедняками нужно говорить на языке богатства, а с животными нужно говорить силой. Отец по-иному разговаривать не умел.Завязалась драка. Чарльз против троих. Он был сильный, но это даже для него было слишком. Когда он упал, ублюдки испугались и бежали. Констанс дрожащими руками начала набирать номер на телефоне, присев на колени рядом с Чарльзом. А я с возрастающей яростью наблюдала, как лужа крови увеличивалась, вытекая из-под его головы, лежавшей на асфальте. Чарльз Блэквуд был мёртв, и мы снова остались одни. Мы кремировали его тело и увезли с собой. Мы закрылись в нашем старом доме, как когда-то отец. Точнее, я скрыла мою Констанцию от этого поганого мира. После этого происшествия она уже не восстановилась, и я знаю, что в больнице ей бы только сделали хуже. Я украла её и защитила, как могла. Пусть я и ненавижу своего отца, я знаю, что он был прав насчет всех них и его паранойя смогла на некоторое время спасти нашу семью от этого мира. Мира, в котором, пока существуют эти стервятники, никогда покоя нам не будет. Потому-то Блэквуды и не покинут свой дом. Наш замок будет истуканом стоять здесь вечность, на зло всем им, пока не перемрут.