AU, где Чарльз нормальный (1/1)

В ней столько тепла. И столько страха. Я даже не представлял, что в таком случае человека может не разорвать, более того, он способен быть довольным своей жизнью. Такой хрупкой иллюзией счастья. Она безумно сильная, но некому ей об этом сказать, напомнить. А я не имел на это права. Кто я такой?Приехал погостить на несколько дней, но вот он я — не в силах уехать уже неделю. Она с самого начала казалась мне такой знакомой, но я не мог понять почему. Мне совсем не везло на хороших людей в жизни. И однажды до меня дошло: она тот свет, что я искал всю жизнь. В толпе озлобленных людей, в зависимом коллективе на работе, в уставших лицах водителей на дороге. Свет, к которому я стремился. Вот почему я сразу узнал её и так привязался.Она не была святой, пусть и виделась мне такой. Её улыбка сквозь боль, от которой она отрекалась каждый день с огромными усилиями. Её сияющие в глазах, в которых обычный человек ничего и не увидит. Но я замечал в них тень — отпечаток тех злосчастных событий. Её походка, будто она парит над этой грязной и извращённой землей, будто небеса до сих пор не решились спустить ангела на землю насовсем. Её движения, как крылья лебедя — когда обращены ко мне, казалось, могли исцелять. И сейчас мне действительно требовалось лечение. Потому что я заболел Конни.И я даже не надеялся на взаимность. Я знал, что мои чувства неправильные, но что с ними можно сделать? Только и пытаться, что молчать, как можно дольше. Пока, наверное, не соберусь с силами и не решусь уехать. Она выросла в аристократичной семье, как, собственно, и я, — с традиционными ценностями, так что я просто боялся разрушить её картину мира. Хотя до меня её давно разрушил Джон Блэквуд, мой дядя и отец Конни, который делал с ней ужасные вещи. Пусть мой отец оборвал все связи с ними, все в семье знали об этом; точнее, узнали позже, когда это всплыло. Но я не спешил выражать своё соболезнование для неё. Знание того, что я в курсе, не сделало бы её счастливее. Но вполне возможно, что напугало бы, наполнило стыдом и отвернуло от меня. И мне вновь оставалось молчать и восхищаться её силой и бесстрашием. Ведь бесстрашный — не тот, кто не боится, а кто идёт вперёд, несмотря на окутывающий его ужас. И я был так счастлив лишь от того, что я не объект, который пугает её. Она доверилась, и это вызывало улыбку на моём лице, каждый раз, как я вспоминал.И ещё я не мог сдержать улыбку, когда видел её. С какой нежностью она говорила это своё любезное ?Чарльз?. С какой любовью подавала завтрак. И как сияла, когда я хвалил её еду. И я так боялся напомнить ей её отца. Боялся однажды, что она не улыбнется мне, но с ужасом отвергнутого ребенка глянет мне в глаза. И я уже не смогу забыть этот взгляд. Ведь все говорят, что я безумно похож на дядю Джона. И он, вероятно, точно также сидел за столом и улыбался ей, нахваливая стряпню. А после — вечером, приходил к ней в комнату, затыкал ей рот и… брал своё. Я так сильно хотел изничтожить его, каждый раз, когда бросал взгляд на её бледную кожу запястий или шеи, представлял, как он сжимал её руки до синяков... Но, к сожалению, с этим я опоздал. Джон Блэквуд был давно мёртв.Сегодня я положил руку на талию Конни, а второй провел по её плечу и ниже, пока не достиг запястья. Я так подробно помню это, что самому страшно. Но когда она на радостях прильнула ко мне, я тоже машинально слишком бурно выразил свои эмоции. Свои чувства, что так усердно скрываю и подавляю. А затем она обняла меня, обвив руки вокруг шеи, и пристально посмотрела в моё лицо с благодарностью. И я готов был поверить, что она догадалась о моих тайных желаниях и дала разрешение на самое главное желание сейчас — поцеловать её. Я вовремя опомнился и нехотя отпустив её руку, позволил радостно ускакать прочь. То, что сама мысль о прикосновения к мужчине… ко мне, не была ей противна — радовало меня. Но я не успел насладиться этой мыслью, так как поймал на себе суровый взгляд младшей сестры.Мэри я не нравился. И я порой сильно страшился, что она может быть не такой слепой, как Конни, которая игнорирует любые проявления мужского внимания, мужские взгляды, не чувствует романтического подтекста во взаимодействии мужчины и женщины. Так её мозг защищал её от дурных воспоминаний об отце. Но Мэри могла всё видеть, подозревать. Пусть младшая и отставала в развитии, мыслила как ребенок и была зациклена на своих обидах и претензиях, я опасался.Отмокая в ванной после рабочего дня в саду, я анализировал своё поведение и гадал, не выдал ли себя. Сложно было наслаждаться роскошными цветочными кустами, когда передо мной стоял самый красивый и яркий цветок — Констанс. Я бы так хотел ощутить её запах и возможно перенять его на свою кожу, но так близки мы никогда не будем. Она, такая забавная, потому что резко выпрямилась и возвысилась над кустом в своём нежно-голубом платье, увидела меня. Я стоял и любовался чистым солнечным лучом, таким милым со своим озадаченным лицом, мелькавшим средь листвы. Точнее — я смотрел, как она на коленях что-то там делает своими нежными руками в грязной земле. Но я не мог позволить ей что-то заподозрить. (Хотя пусть лучше заподозрит меня в лодырничестве.) Пришлось потрепать себя за рубашку, прогоняя прохладу по телу, и утереть лоб тыльной стороной ладони. Она спросила, жарко ли мне. Да, мне было чертовски жарко. Но я не мог назвать истинную причину подъёма температуры моего тела — её. Так что я просто согласился. И ещё какое-то мгновение удерживал взгляд на её лице, которое она испачкала во время работы с землёй. Отбросил желание подбежать к ней и вытереть, а затем поспешил в дом.Она нагнала меня на кухне и налила холодного чая. А я всё пил и пил, а она все стояла рядом и пытливо так смотрела. Получая наслаждение от моего довольного охлаждённого вида. А мне ничуть легче не становилось. Так что я в итоге плюнул и поспешил в ванную, громко поставив стакан на стол. Надеюсь, она не подумала, что я зол. Но я был ещё как зол. То ли на себя, то ли на неё. За её стремление быть так рядом, когда мне особенно плохо от одного её вздоха под моим ухом.Я услышал какой-то шорох в умывальной. Конни вроде сейчас должна готовить ужин. Неужели Мэри опять что-то задумала? Тогда её стоило поймать с поличным и поговорить с глазу на глаз, чтобы она хоть немного страха поимела. Потому что потом, когда она учудит свою пакость, доказывать что-то не чающей в ней души Констанс будет бесполезно.Я выглянул и своим взволнованным взглядом наткнулся на перепуганную Конни, которая опешила от такого внезапного моего появления. Она резко убрала руки от полотенца, которое нежно до этого укладывала на столик.— Я только полотенце…Она умолкла на полуслове. И тогда я понял, что сжимаю челюсти, будто взбешен. А потом я нервно вздохнул, потому что понял, что она не могла не заметить. И не могла не подумать, что я сердит именно на неё. Ещё этот вздох добавил ясности всей картине для глаз Конни. Но я не смог пересилить себя, да и резкая улыбка выглядела бы ужасно фальшиво. Невесомая и светлая Конни не заслуживала фальши в отношении её. Это могло повредить её эфемерную структуру. Потому я выбрал доиграть. Начал идти на неё, возможно, даже слегка угрожающе. А она стояла и хлопала глазами, при раскрытии которых я каждый раз утопал в синеве. И только когда тепло от моего тела видимо коснулось её кожи, она вздрогнула и начала пятиться назад. Но всё ещё делала это так медленно, словно желание остаться рядом было сильнее, чем неловкость от моего недружелюбного взгляда. Ну, беги же, Конни! Иначе я сейчас же запру нас тут и не открою дверь никогда. Наконец, она сделала последний шаг. Кажется, это продлилось вечность — но в итоге мы оказались в разных комнатах, разделенные дверью. Я смог перевести дыхание и успокоить орган, что как бешеный долбил грудь. Скорее от страха, что я не смогу сконтролировать и сделаю непоправимое. И тогда Конни навсегда закроет передо мной свои двери.Когда Конни играла для меня, я едва ли мог слушать музыку. Наблюдая за её тонкими пальцами, перебирающие клавиши так бережно, я мечтал лишь о том, чтобы держать её руку в своей… и танцевать. Кружить её, навсегда выветривания из её головы дурные мысли. Но это мне следовало проветрить голову. Я мечтал, чтобы с той же страстью она перебирала мои волосы однажды, когда я смогу её поцеловать. И тогда мне на ум пришла мысль, что отвлечься на дела будет очень полезно. Генеральная уборка мозгов, так сказать.Так как Конни с Мэри мыли окна, а затем Конни планировала стирку, я решил избавить её от ежедневной готовки. Наверное, это уже ей обрыдло до боли. Но я едва ли был творцом, только потребителем её изысканных приготовленных с любовью блюд. Я обжёгся и так тяжело сдерживать желание закричать мне не было никогда, даже когда Конни касалась меня невзначай. Так что я закричал. Едва ли дядя Джулиан решил тратить силы, чтобы докатить коляску до меня, а Мэри было плевать. Так что только Конни я и увидел вскоре на кухне. В дверном проеме она возникла встревоженная и паникующая. Но ко мне уже подошла с улыбкой, насмехаясь над моей неуклюжестью. Вернувшись от ледника, она нежно обхватила мою ладонь и приложила к красному пятну кусочек льда.— Кажется, я вовремя — волдыря не будет, — радостно и едва гордо сообщила она.— Ты спасла меня, Конни.Так вдруг захотелось слечь с какой-нибудь несерьёзной болезнью, чтобы не умереть в итоге, но чтобы ощутить всю заботу Констанс на себе. То, с каким терпением и лаской она ухаживала за дядей Джулианом, заставляло меня завидовать старику. А я мог лишь получать холодный чай и роскошный ужин. Ничего необычного, чтобы Конни ни сделала для других. А мне хотелось чего-то особенного. Как то полотенце, что она занесла для меня. А я её прогнал. Надеюсь, она не крутит тот момент в голове и не гадает, почему я так себя повел. Ведь если долго размышлять, можно прийти к какому-то выводу. И каким бы он ни был, ей не понравится.Я не злился на то, что Мэри хоронит деньги по всему двору и лесу. Я злился, что Конни потакает каждой её прихоти. Я бы мог взять мужское слово и поставить младшую на место, но я знал, что не могу лишить Констанс всего привычного ей. Я также боялся вновь напомнить ей её отца. Ведь патриархат в их семье привел Конни к тому, о чем она так неистово пытается забыть. К тому, от чего пришлось оправляться...Держа в руках холодную железную коробку, я сверлил взглядом землю. А Конни всё твердила, что Мэррикэт любит закапывать. Вот бы она закопала мои чувства. В самую глубокую и гниющую яму. Век бы тебя не видеть, Конни, чтобы не сходить с ума, как школьник! А она смотрела так, с тоской и мольбой, просила не злиться на Мэри. А ветер раздувал её блестящие каштановые волосы, и аромат парил их меж наших лиц напротив друг друга. Она улыбнулась моему хмурому лицу в последний раз и вернулась к делам, от которых я её отвлёк своими возмущениями. После ужина, за которым я вновь расхваливал еду Конни, Мэри пошла в свою комнату. Констанс уложила дядю Джулиана, а затем вернулась, чтобы убрать со стола. Я в это время стоял у окна и обернулся на стук каблучков по полу. В нежно-розовом платье и с вьющимися по плечам волосами она глядела на меня. А я не мог больше терпеть. Хотя бы один танец я заслужил. И она заслужила, ведь сегодня она ещё наряднее и красивее, чем обычно. Думал всегда, что Конни чистый солнечный свет в телесной оболочке и ей, чтобы цвести, нужен день и солнце. Но в тусклом свете комнаты она всё ещё продолжала сиять и благоухать. И как-то выглядела ещё желанней. И я чувствовал себя во мраке словно сокрытым от своей собственной совести, более порочным и рисковым. Потому я так осмелел и потянул её к себе, а затем закружил. Она не была против, так что мы танцевали. И я мог без глупых оправданий смотреть на неё, ведь она мой партнёр по танцу. Куда ещё мне девать глаза? И Конни смотрела, не отводя глаз, хотя думалось, что ей такой долгий и глубокий зрительный контакт некомфортен.И тогда я подумал о самом страшном. Нет, не просто о том, чтобы выразить свои чувства. А о том, что сейчас ?то самое? время. Когда как этого времени в принципе не могло существовать. Ведь я клялся себе, что переживу это в себе, уеду и забуду. А сейчас такие мысли.Коснувшись рукой её щеки, я произнес, что ужин был очень вкусным. И думал, что это всё свяжется в цельную нефальшивую картину для неё. Но это такое прикосновения к кузине и такая фраза плохо сочетались, очень плохо. Так мне пришлось на йоту выдать себя: я добавил, что она очень красивая. Сейчас. Сегодня. Всегда. Она смущённо улыбнулась и опустила взгляд. Я не понимал, напугал ли я её. Почему она больше не смотрит мне в глаза?Потом мы говорили о моих путешествиях, и она вдруг начала спрашивать, как что-то сказать по-итальянски. Всякие глупости. И мне хотелось по-глупому так, чтобы она спросила, как будет ?Я без ума от тебя? или ?Можно тебя поцеловать??. Я бы тогда перевёл и так пытливо взглянул в её глаза, выискивая там ответы. И молчал бы потом, не отводя глаз, чтобы ей на ум пришла мысль, будто это не просто перевод. И я бы затем повторил, и ещё раз, и ещё. Чтобы больше ничего не пришлось говорить. Чтобы и так поняла.— Как будет ?спасибо, братец Чарльз, что приехал?? — вдруг спросила она, и я понял, что мы оба думаем, как дурачки.Когда я произнес, она неумело повторила и залилась краской. — Это ещё не самое сложное, — утешил я её.— А что самое? — с надеждой взглянула она на меня.— Намного сложнее признаться девушкам в любви.— На итальянском, — поправила она с лёгкой вопросительной интонацией.Я сжал губы в улыбке.— И вообще.Тут я совсем уж перестал себя контролировать, ограничения пали, потому что я, кажется, выдал себя интонацией и взглядом. Но она не убежала в страхе, не отпряла и даже не вздрогнула. Только завороженно глядела на мои губы, ожидая, что я ещё произнесу на итальянском. А я смотрел на её губы, ощущая, как начинает гореть ладонь, в которой была её рука.— Чарльз, ты правда очень помог. Ты самый добрый человек, которого я видела за последние 6 шесть лет вне дома. Когда я смотрю на тебя… — Она вновь засмущалась. — Я ощущаю, что почти не боюсь выйти к людям, — добавила Конни.А когда я смотрю на тебя, я ощущаю, что хочу быть запертым с тобой в этом доме навеки.— Почему? — засмеялась она.Почему? Она что… Я произнес это вслух? Паника сжала руками моё горло.— Тут так вкусно кормят, и в жару чай предлагают, и заботятся, если получаешь ожог, — добавил я с натянутой улыбкой.Она тут же спохватилась и взяла мою руку с её талии. Раскрыла и начала всматриваться в место ожога. Там все было в порядке. Как она и обещала — никакого волдыря. И никакой боли. Не рядом с ней уж точно.— Все в порядке, Конни, — успокоил я её, — пока ты рядом.Она в изумлении подняла глаза на меня. И тогда моя рука взяла её тонкие пальчики и поднесла к моему лицу. Я поцеловал их, не отрывая от неё взгляда. Она дрожала, но будто бы не от страха. Я не мог предположить, что она чувствует. Она не кричит и не бежит. Даже глаз не открывала.— О Чарльз… — выдохнула она, и я совсем запутался.Но сердце или что-то другое подсказывало мне шаги, и я был послушен. Мои губы продвинулись чуть дальше, я целовал её руку выше и выше, что уже точно не походило на поцелуй кузена в благодарность за ужин и танец. Я коснулся губами её шеи, и она вдруг начала пятится. Я шагал следом, не желая верить, что она пытается оттолкнуть меня. Но вместе с тем, я хотел, чтобы она возразила. Вот Конни подняла руки и должна была выставить их к моей груди, прося отойти. И я бы остановился. Но она напротив положила их на мои плечи. Что же ты делаешь, Констанция Блэквуд? Её спина коснулась стены, и вышло так, что я прижал её. Это ни при каких обстоятельствах травмированную девушку не порадует, но она была не против, кажется. Когда я вдоволь надышался, наконец, её запахом, я поднял голову и проверил, не плачет ли она. Не плачет ли бесшумно, как плакала, когда отец насиловал её. Как плакала и после в своей комнате в полном одиночестве. Пытаясь отмыться от грязи…— Конни, прости…Почему-то мне захотелось это сказать. Почему-то я вдруг почувствовал себя таким же мерзким, как дядя Джон. И пусть на лице её было сложная и недоступная мне эмоция, это явно не было чем-то негативным. Но я не мог поверить, что она не протестует. А может, она так привыкла? Тихо. И сейчас, прямо сейчас она лишает меня ключа от дверей её души, так что я никогда не попаду туда и даже не пойму причину.— Чарльз… — вновь произнесла она с придыханием.И улыбнулась. Невесомо. Широко раскрыв глаза. В которых я снова терялся. Но всегда выплывал на её голос. И сейчас…— Конни, ты самая большая драгоценность, — зачем-то сообщил я ей свои нелепые мысли.Она робко потянулась руками к моему лицу и коснулась его. Руки она не убрала, даже когда я приблизился к ней и прильнул губами. Я был неуверенным, но она сильнее притянула моё лицо к своему. И тогда я смог себе позволить прижать её тело к себе. И ощутить его тепло. Через миг, что длился, кажется, год, Констанс опустила голову, тем самым разъединив нас. Она осмотрелась по сторонам и глаза её испуганно забегали. Я испугался, что всё-таки разрушил то самое между нами, такое хрупкое. Но затем в нос мне тоже ударил запах дыма, и я понял, в чем дело. Конни кинулась наверх, где уже вовсю полыхал огонь, по-царски обхаживая комнату дяди Джона и дальше.Мэри подожгла дом. Нечаянно или специально, мы никогда не узнаем. Она не скажет, даже если найдёт нас. Она даже не представляю, что сделает. Что собиралась сделать. Сжечь нас заживо? Убить под музыку полыхающего пламени? Или метила только в меня? Планировала наблюдать, как ненавистный ей кузен становится пеплом, а потом удобрить им землю? Констанс сидела на земле в лесу, и я настоял, чтобы она села на мой пиджак. Она тихо пускала слёзы и качалась из стороны в сторону. Я прижал её к себе, и она замерла. Казалось, рассудок покинул её, но когда я позволил ей ухватиться за мою руку, она пришла в себя.— Дядя Джулиан… Мэррикэт… — шептала она в ужасе. Клянусь, я бы мог увидеть, как в её глазах до сих пор отражаются языки пламени, когда я пальцем повернул её лицо к себе.— Конни, милая…Светало.Она уснула на подстилке из пиджака и травы. Измазанная, с выбившимися из прически волосами, с подранным платьем, которое будет напоминать ей о побеге ночью по лесу от милой родной сестрёнки, даже когда она сменит его. Я сидел возле неё, охранял её сон, любовался заодно. И понимал, что такому цветку, как Констанс, совсем не обязательно солнце для цветения. Она даже сейчас прекрасна. Только следы от слез на чумазых щеках не красили её. Вновь хотелось увидеть её широкую улыбку и сияющий взгляд. Но как долго ещё я не смогу увидеть их — после таких-то событий. Но чтобы это хотя бы было возможным, я увезу её. Мы пойдем обратно, чего бы это ни стоило: я усажу её в машину и мы уедем далёко и навсегда. Подальше от Мэри, пусть местные врачи занимаются ей, если смогут словить. Вчера она была похожа на бесенка с нечеловеческой силой.Конни дернулась во сне и снова засопела. Я всем телом ощутил, как хрупко всё в её природе. И сердце вновь забилось бешено и болезненно: ты должен защищать её. Оно шептало или кричало, сложно различить. Но одно я знал точно — Конни для меня отныне самое важное сокровище, и я ни одному дурному глазу не позволю лечь на неё и ни одному существу не дам замарать её лучистую улыбку.