5. (1/1)

- Чокнутый псих… Долбанный… - наверное я старомоден, но я не люблю, когда мужья ругаются. С другой стороны, мне исключительно все равно на всяких других жен и мужей: они могут делать, что, как и с кем угодно… Они, но не Он.Мы сидим в ограниченном пространстве под лестницей, ведущей на второй этаж полуразвалившегося бетонного строения на одной из окраин. Одно неосторожное движение, одна слабая попытка высунуться и прицелиться в невидимого, но слышимого врага, приводит к потоку, рою пуль в нашу сторону, и звону пулеметных гильз, стукающихся о пол. Иканара точно сошел с ума, хотя бы потому, что только сумасшедшие японцы будут стрелять настолько… по-американски: чем больше пуль, тем больше вероятность попадания.Это раздражает меня, и это раздражает Эйджи, сейчас прижимающегося спиной к выщербленной, такой холодной и неудобной бетонной стене. Золотые запонки ему пришлось выбросить, а оторванным рукавом своей рубашки я наскоро перевязал его запястье. Одна из пуль попала в деревянное основание ступенек, и щепка, оказалось, может не только пробить кожу, но и в ней прочно засесть. Большая-пребольшая заноза. Рыжий нервно убирает с потного лба волосы, скалит белые зубы и ерзает, поправляя импровизированную повязку, уже успевшую основательно пропитаться кровью.Наши люди хорошо подготовлены, но, увы, в этот раз мы не были готовы к тому, что Иканара, рассудительный и мелочный старик, сойдет с ума, защищая собственную власть и территорию. С ним, там, наверху, пара его внуков, которые и вели с нами темный бизнес, предложив деду сделку, но, похоже, что даже родственники не способны утихомирить разбушевавшегося, уже бывшего, босса клана. Если, конечно, они уже не мертвы. Жаль, они были такие молодые, у одного по-моему усы только в этом году начали расти. - Тише… - Рыжий вздыхает и устало откидывает голову, словно бы вжимаясь в бетонную стену. Пистолет у меня в руках, и, если бы это было возможно, я бы уже убил того, кто причинил Лису страдания, но к счастью я не способен на безрассудства – слишком много думаю. Эйджи я нужен живым, а значит я буду сидеть под этой лестницей и ждать, пока не придет наше подкрепление или... Или не случится чудо, потому как только оно и поможет нам отсюда выбраться живыми. – Я больше не могу ждать. - И что ты предлагаешь? – я смотрю на его кровоточащее запястье, которое он бережно уложил на колено: достаточно бережно, чтобы не поранить, но не настолько, чтобы показаться слабым и немощным. Как ни странно, боссами мафии не рождаются, ими становятся. Чем нужно обладать, чтобы и в такой ситуации сохранять достоинство? Дело не в чести, честь тут ни при чем, дело в том, что он ведет себя так, словно мы тут не одни… Я им горжусь, но порой это меня злит. Я бы хотел, чтобы этот старый ублюдок, поранивший Лиса, был мертв, и я бы хотел, чтобы Лис сейчас не вглядывался в темноту коридора, а прижимался к моему плечу, ища покой и защиту. Он уже не мальчик, и он был им так давно… Увы, порой я об этом забываю. И все же, сейчас он - мой босс, он - мой господин, и я вижу это в каждом его взгляде или жесте.Он больше не может ждать, и я знаю, что же он предложит взамен. Мы были вместе слишком долго, чтобы я об этом не догадывался. - Я пойду к нему… - Он будет стрелять… - Без оружия. – умно. Старик на то и старик, чтобы уделять большое внимание таким мелочам, признакам чести. И все же, то, что предлагает Рыжий, я знаю, безрассудно. Он либо умрет, либо выйдет из этого бетонного здания полноправным царем всего Токио, которому будет не стыдно лизать подошвы туфель. Чем он победит и чем побеждает? Тем ли, как смотрит на этих людей? Уже давно ставший стальным и холодным взгляд все равно отражает какую-то внутреннюю мягкость, какую-то далекую потерю. Знание, которое дается не многим, и знание, которое стоит так дорого: если быть точнее, ровно три смерти и одну загубленную жизнь. Те, кто хотят стать боссом, им никогда не станут. Настоящий босс всегда носит под сердцем потерю, потому, что выбранный им путь вовсе не тот, которого он когда-то желал. - Я буду ждать. – мне нечего больше сказать, потому что я не имею права. Мы на работе, и здесь нет ничего того, что есть между нами дома, в поместье, когда мы совсем одни. Лис не будет ластится, не будет играть, не будет тем, кем должен быть – лисицей… Здесь подчиняюсь только я. - Акечи, - и все же, порой он преподносит мне сюрпризы, - Сегодня на ужин я хочу курицу.Сидит и улыбается. Грязный, потный, в своей рваной белой рубашке, он все равно улыбается так, что не хочется заткнуть эти губы поцелуем: съесть эту улыбку и сохранить ее только для себя. Рыжий смеется, тихо, ласкающе, сумасшедше, и вдруг действительно подбирается поближе ко мне и кладет голову на плечо. Пахнущие кровью и войной, рыжие волосы щекочут мне щеку. - Как скажешь, – в коридоре одиноко раскачивается мигающая желтая лампа, а танцующие тени не дают мне толком рассмотреть лицо Эйджи, но все же губы друг друга мы находим с первого раза.Сухие, потрескавшиеся, с привкусом металла, они все равно кружат мне голову. В этом моменте заключена вся его изменчивая натура, вся его скрытая, а потому всегда такая нежданная женственность. Не доминирующий, а дающий, Лис обвивает мою шею одной своей здоровой рукой и прижимается сильнее. Острый, теплый кончик языка скользит по моим губам, словно это какое-то особенно вкусное лакомство. А потом Рыжий отстраняется, и я знаю, что теперь его сухие губы еще и покраснели, раздраженные таким прикосновением. Мне не надо это видеть, чтобы это знать. - Прощальный поцелуй? – злая шутка. - Все может быть, Акечи. Все может… - он осторожно поднимается, опираясь на стену: я вижу только его темный, кажущийся таким худым и хрупким силуэт.Эйджи придерживает свою израненную руку и, немного прихрамывая, но все же с идеально прямой спиной, ставит одну ногу на первую ступеньку. - Я буду ждать. - Жди, Акечи. У нас впереди еще очень много прощальных поцелуев. Такая вот наша доля.Я слышу его затихающие шаги, но я не слышу выстрелов. Все может быть и, в итоге, как ни крути, все в руках Ками. Например, число наших с Эйджи прощальных поцелуев.Все, что нам отмерено.