Часть 3 (1/1)

—?Он хочет сольный проект.—?Исключено.Какой авторитарный тон. Шнайдер морщится от досады.—?С чего это вдруг? —?спрашивает он ядовито. —?Вождь Флаке так решил?—?Голос разума Флаке.—?Парню нужна отдушина, пусть развлекается.—?Когда он будет нести все свои идеи в сольный проект, а не нам, я посмотрю как ты запоешь.—?Во-первых, он обещает, что этого не случится.—?Ты в это веришь?—?Да, а почему нет? У него много недостатков, но во вранье он не замечен. Во-вторых, ты так говоришь, как будто больше ни у кого нет никаких идей, вот прямо зачахнем от жажды без его фонтана.—?И кто у нас такой продуктивный, что обойдется без Рихарда? Ты? А, нет, наверное, Пауль. Пауль, который совсем не против сольного проекта, да, Шнайдер?—?Пауль не против,?— отвечает Шнайдер с улыбкой.—?Тебе надо поменьше слушать Пауля. В нем говорят его гитарные амбиции. Он сам спятил и на тебя дурно влияет.—?Неужели?—?С тобой было гораздо приятнее иметь дело до того, как вы решили, что у вас одно мнение на двоих.—?Что за чушь.—?Чушь? Вы поддакиваете друг другу как два зловредных попугая, знаешь, из тех бесполезных крикливых птиц, которые ни черта не скажут умного, зато все время повторяют, что они хорошие, хорошие, а любой, кто подойдет к клетке?— дурак.—?Рихард, дружище, как ты умудрился добраться до дома Флаке за такое короткое время? Даже конкорд так быстро не летает.—?Ерунда,?— сварливо говорит Флаке,?— не смей сравнивать меня с этим самовлюбленным ублюдком.—?Тогда перестань нести ту же чушь, какую он вливает мне в уши уже третий день.—?Какие мы нежные. Слушай меня, Шнайдер, скажи этому придурку, что пора уже, наконец, покинуть капиталистический ад и притащить свой зад в старый добрый Берлин.—?А вот мы и подошли ко второму условию. Он собирается жить в Нью-Йорке, а в Берлине бывать наездами, во время записей и подготовки к туру.—?Надеюсь, ты понимаешь, что это недопустимо?—?Это вполне допустимо. У него тут жена, в конце концов.—?Вы с ним оба рехнулись? Он должен жить в Германии, потому что у него работа в Германии.—?Позвони и скажи ему это сам.—?Он не берет на меня трубку,?— ворчливо признается Флаке.—?Как я могу указывать ему, где жить, Флаке? Как ты себе это представляешь?—?Не надо указывать, надо убедить. Ты туда зачем поехал? Уговаривай, убеждай, придумай что-нибудь. Раз уж ты вызвался ехать, раз уж ты решил, что у тебя внезапно образовались великие дипломатические таланты, не знаю правда, на каком основании ты сделал этот вывод, если ты во всем вторишь Паулю, это еще не значит, что ты хороший дипломат, это значит…—?Флаке, помехи на линии. Я вообще тебя не слышу,?— насмешливо говорит Шнайдер.—?У меня нет никаких помех. Сделай так, чтобы он отказался от своей идиотской…—?Флаке, ты еще там? Я слышу только какое-то шипение. Похожее на змеиное.—?Это синапсы в твоих мозгах лопаются от перегрузки.Шнайдер зажимает рот ладонью, чтобы не захохотать.—?Даже не думай класть на меня трубку. Шнайдер, ты слышишь?—?Проклятая международная связь, и за что они дерут такие деньги? Пока, Флаке, веди себя хорошо и когда-нибудь я перезвоню.Он вешает трубку, падает на ворох подушек и начинает смеяться.Наверное, это истерический смех, потому что приступ веселья проходит так же резко как начался, оставляя опустошение. Он с трудом поднимается и вяло плетется к окну. Солнце уже начинает садиться. Здесь красивые закаты, гораздо красивее, чем дома.То, что он чувствует, подозрительно смахивает на печаль. Это странно, у него нет никаких причин расстраиваться. Чужие капризы?— уж точно не повод для печали, если ты человек со здоровой психикой. Наверное, его психика не настолько здорова, как он привык думать.Ситуация с Рихардом угнетает его, и хотя они ни разу не поссорились за то время, что он в Нью-Йорке, от каждой встречи с ним остается до странности неприятный осадок, саднящий и ноющий, как плохо заживший ожог.Шнайдер пробует смотреть телевизор, но почти сразу же выключает?— его раздражают громкие голоса ведущих с визгливыми интонациями.Какое-то время он пытается читать, но ничего не выходит, глухое нервное возбуждение, притаившееся под усталостью, отвлекает его, заставляя снова и снова прокручивать все сказанное за этот день?— и за предыдущие тоже. Больше всего его раздражает собственная реакция. Ну, по крайней мере, обошлось без визга и потрясания кулаками, говорит он себе. По крайней мере, он может претендовать на то, что ему знакомо такое понятие как самообладание. Нельзя сказать, что это не шапочное знакомство, правда. Он старается сохранять самое нейтральное выражение лица, но, судя по тому, как Рихард кривится, глядя на него, можно сделать вывод, что не очень успешно. Если бы только он мог найти волшебные слова, которые заставили бы Рихарда забыть свое упрямство и обиду на всех вокруг и вернуться в то чудесное состояние, в котором он пребывал в начале их знакомства. Неплохо было бы просто щелкнуть пальцами?— и получить человека, который смотрит на тебя доброжелательно и с симпатией, а не как на дезертира, переметнувшегося на сторону врага.В этом определенно что-то было?— чувствовать, что тебя объединяет неприязнь к одному и тому же человеку. Это, в некотором роде, сближает. Это делает знакомого приятелем, а приятеля?— другом. Правда, он не уверен, что они с Рихардом когда-либо доходили до этой, финальной, стадии. Они так и застряли на уровне приятелей, а потом откатились назад. Но они могли бы, безусловно, если бы он, Шнайдер, продолжил гнуть ту же линию в отношении Пауля.Но он этого не сделал.Он перестал гнуть ее так быстро, что у Рихарда до сих пор все кипит от возмущения. Рихард назвал его неблагодарным. Если бы он не боялся показаться совсем уж смешным, то наверняка добавил бы слово ?предатель?, но последние полвека такая терминология не особенно в моде, а Рихард, на счастье Шнайдера, всегда был ультрасовременным.В конце концов, мысли о собственной удручающей неловкости и абсолютной неспособности уладить конфликт начинают сводить его с ума. Решив, что заслужил небольшое вознаграждение в конце трудного дня, он снимает телефонную трубку. В Берлине полночь, он не должен спать в это время. По крайней мере, если он один.Они уже разговаривали утром, но мимоходом, Пауль хотел узнать, можно ли поливать его цветы свежей водой, и Шнайдеру этого мало.Когда после полудюжины гудков он наконец слышит голос Пауля, он чувствует облегчение.—?Поговори со мной немного,?— просит он вместо приветствия.—?Привет. Что-то не так? —?мягко спрашивает Пауль.—?Все так же. Просто что-нибудь говори, меня успокаивает твоя болтовня.—?Рассказать тебе сказку? Но учти, я знаю только пошлые.—?Флаке уже рассказал мне сказку, спасибо. Про попугаев, которые говорят, что все вокруг дураки.—?Я, кажется, понимаю про что ты. Я уже слышал похожую тираду пару дней назад, только тогда речь шла не о попугаях, а о бобрах. Они суетятся, строят плотину, подгрызая дерево, но не подозревают, что дерево это свалится на их тупые головы. Ну или что-то в этом духе, я особо не вслушивался.Шнайдер сползает вниз на подушки и закрывает глаза. Голос обволакивает его, как мягкий кокон.—?Ты там уснул, что ли?—?Почти. Но ты не останавливайся.—?Вообще-то это у меня тут ночь. А у тебя еще нет.—?Я немного устал.—?Бедняга. Это Флаке тебя так довел? Или Рихард?—?Рихард, конечно. Я вообще позвонил рассказать, чего он хочет. Но, кажется, переоценил свои силы.—?Встреча затянулась, да?—?О да. На целый чертов день. Сначала он объяснял мне, что со мной не так. Ну, те моменты, о которых не успел упомянуть вчера.—?Подозреваю, после этого он приступил к объяснению, что не так со мной. Или с этого актуального вопроса он начал?—?Хм.—?Ладно, ладно. Что было потом?—?Потом он оглашал список своих условий. Довольно длинный. Потом мы их обсуждали.—?Я наслышан о твоих успехах. Можешь мне ничего не рассказывать, я только что говорил с Тиллем, который успел пообщаться с нашим дорогим другом.—?Успехи! Я бы это так не назвал.—?Тилль, кстати, просил передать, что согласен со всеми его предложениями и требованиями.—?Спроси у Тилля при случае, Флаке не рассказывает ему свои притчи о бобрах?Пауль смеется. Этот звук ласкает слух, как шелест морской гальки во время прибоя.—?Если я отключусь, просто повесь трубку,?— говорит Шнайдер.—?Спасибо за разрешение, я уж думал, что придется слушать твой храп по международной связи.—?Эй, я не для того тебе позвонил, чтобы ты меня оскорблял, мне на сегодня уже хватило.—?Значит, я должен говорить тебе комплименты?—?Так много я от тебя не требую, у тебя же язык отвалится.—?Это несправедливо, время от времени я тебя хвалю.—?Тю. ?Ты неплохо соображаешь для человека с тяжелой формой энцефалопатии??— это не похвала, чтоб ты знал.—?Ты злопамятный и не понимаешь шуток. А еще у тебя язык заплетается и слово ?энцефалопатия? прозвучало как-то странно.Шнайдер фыркает.—?Сейчас ты меня тоже похвалил, да?—?Нет,?— в голосе Пауля улыбка,?— если я буду все время тебя хвалить, тебе станет скучно.—?Какое интересное предположение. Главное, ни на чем не основанное.—?Это не предположение, а святая правда. Ты скиснешь, как молоко.—?Хочешь сказать, что я извращенец, которому нравятся оскорбления? Ладно, допустим. Но даже самый буйный извращенец не может извращаться бесконечно?— а я сегодня пять часов подряд слушал нытье Рихарда, а потом еще полчаса брюзжание Флаке, и все сводилось к тому, что я редкий козел.—?Не слушай их, они идиоты. На самом деле вот как обстоят дела?— ты был редким козлом, а потом тебе хватило ума начать прислушиваться к самому мудрому, честному, разумному человеку на этой захудалой планетке, и благодаря этому встать на путь просветления.—?Да ты мастер комплиментов. Самому себе.—?Ладно, я могу оказать тебе гуманитарную помощь и сказать кое-что приятное. Ну, не то, чтобы приятное, но что-то, что потешит твое самомнение. Ты готов?Это что-то интересное, Шнайдер навостряет уши.—?Чую подвох. Я весь внимание.—?Ты мне приснился прошлой ночью,?— говорит Пауль.—?Надеюсь, это был не эротический сон.—?Увы. Это был самый настоящий кошмар. Я чуть не напрудил в кровать от страха.—?Ты прав. Это лучшее, что я слышал за сегодняшний день,?— Шнайдер смеется.—?Я знал, что тебе понравится, жестокий ты ублюдок.—?Ну давай, не томи, что я там делал, в твоем сне? Гонялся за тобой с топором? Как именно учудило твое подсознание?Пауль недолго молчит. Потом говорит, уже совсем другим голосом.—?Ты ничего не делал. Просто сидел в том старом баре, в Лейпциге. Помнишь, где Алеша выпил на спор бутылку водки?—?Такое не забывается.—?Я вошел в этот бар и там было совершенно пусто. Полумрак и ни души. Только ты в темном дальнем углу. Я подошел к тебе и спросил, куда все делись, но ты не ответил. Ты сидел, смотрел на меня и не двигался.Он замолкает на какое-то время.—?Тогда я тронул тебя за плечо, и моя рука провалилась во что-то склизкое, я присмотрелся и понял, что с тебя слезает кожа, а под ней слизь, гной и копошатся какие-то насекомые. Я попробовал тебя растормошить, и насекомые?— жуки или черви, понятия не имею, что-то очень гнусное, поползли из-под твоей футболки вверх, по шее, по лицу. Я знал, что надо бежать, но как будто прирос к полу и не мог пошевелиться, и я смотрел, как они заползают тебе в рот и в глаза, и это было ужасно мерзкое зрелище, и когда я проснулся, я думал, что меня стошнит.Шнайдер молчит, потрясенный. Это должно его порадовать? Он спятил?—?Мне потребовалось много времени, чтобы успокоиться. Хотя, если честно, я и сейчас не совсем еще спокоен. Я… я не думал, что какой-то идиотский сон может настолько выбить меня из колеи. Наверное, у меня с головой не все в порядке.Шнайдер вспоминает утренний звонок.—?Все хорошо, Пауль,?— говорит он мягко. —?Я полчаса назад смотрел в зеркало и в моих глазах не было никаких червей, честное слово.Пауль молчит.—?Пауль? —?встревоженно спрашивает он.—?Я люблю тебя. Я так тебя люблю. Я бесконечно тебя люблю.Шнайдер чувствует, как под его домашним свитером что-то начинает ныть.—?Обязательно нужно было дождаться пока я отчалю на другой континент, чтобы сообщить мне об этом? —?спрашивает он и сам удивляется тому, как глухо звучит его голос.—?Я говорил это тысячу раз. Иносказательно. Ты предпочитал меня не понимать.—?У меня умственная отсталость, ты забыл? —?говорит Шнайдер еще более мягким тоном. —?Со мной надо поконкретнее.Пауль фыркает.—?Сейчас я максимально конкретен, разве нет?Шнайдер сжимает трубку, вслушиваясь в звук его сбивчивого дыхания и рассматривает потолок.—?Кристоф.Ого. Плохи дела, раз в ход пошло имя.—?Да?—?Ничего не хочешь мне сказать?—?Что именно?—?Не знаю. Хоть что-нибудь. О чем ты думаешь?Шнайдер вытирает глаза. Надо прийти в себя, это просто смешно.—?Я понял, что мне нравится симметрия,?— говорит он. —?Вот, например, люстра. Она должна висеть по центру комнаты, иначе это нервирует.—?Это какая-то невнятная метафора?—?Вовсе нет. Это то, о чем я сейчас думаю. В моем номере она смещена вправо.С минуту в трубке только потрясенное молчание. Шнайдер задается вопросом, не перегнул ли он палку.—?Знаешь что? —?наконец слышит он голос Пауля. —?Забудь все, что я сейчас сказал. Я беру свои слова назад. Я просто не могу любить кого-то, настолько неадекватного.—?Поздно, Пауль.—?Ситуация тебя забавляет, да?—?Не без этого. Но согласись, это справедливо. Ты лишил меня удовольствия видеть тебя во время этого маленького вечера откровений, я могу только предполагать, что ты краснеешь и отводишь взгляд, и в кои-то веки выглядишь глупо, а на деле все, что я вижу перед собой?— чертова люстра.—?Мне было страшно говорить это тебе в лицо,?— вдруг произносит Пауль?— и голос у него совершенно серьезный.—?Я знаю, Пауль. Но я не такой трусливый, как ты. Когда я вернусь, я скажу, глядя тебе в глаза, что люблю тебя, и, если тебе повезет и я буду в ударе, то даже объясню насколько сильно.—?Это ответное признание?—?Конечно, это ответное признание. Что еще это, по-твоему, прогноз погоды?—?Самое вымученное признание на свете.—?Ну прости,?— со смехом говорит Шнайдер,?— я не успел подготовиться и написать сонет. Переход от ползающих по мне червей к бесконечной любви немного сбил меня с толку.—?Нашел кому жаловаться. Это то, как я чувствую себя уже много лет. Сбитым с толку.—?Это и значит быть влюбленным, разве нет? Быть сбитым с толку. Уязвимым. Растерянным. В замешательстве.—?Ты забыл слово ?счастливым?, Шнайдер. По-моему, оно должно идти первым в этом ряду.Шнайдер чувствует, как его губы сами собой растягиваются в улыбке.—?Непростительно с моей стороны,?— говорит он.* * *Когда они выходят из кафе, Флаке хмурится, глядя на машину мерзавца, припарковавшегося прямо за ним. Кто, черт возьми, учил его парковаться? Еще немного, и он въехал бы ему в зад.Его настроение, и так не слишком хорошее после того, как все, кроме него, согласились с идиотскими условиями Рихарда, становится еще более сумрачным.—?Кого-нибудь подбросить? —?спрашивает он хмуро.—?Я своим ходом,?— Олли кивает на велосипедную стоянку у кафе.—?Меня подбрось,?— говорит Пауль,?— а то Шнайдер идет барабанить, нам не по пути.—?Какое похвальное усердие,?— замечает Флаке насмешливо,?— вчера прилетел, а сегодня уже готов репетировать.Шнайдер пожимает плечами.—?Я две недели не тренировал ничего, кроме речевых навыков. Учитывая, что работаю я не чревовещателем, пора наконец попрактиковаться в том, за что мне платят.Он поднимает руку в прощальном жесте.—?Пока, ребята.—?До вечера,?— говорит Пауль.Шнайдер лучезарно ему улыбается.Когда они выезжают на дорогу, Флаке задает вопрос самым нейтральным тоном, на который способен в этом отвратительном расположении духа.—?До вечера, значит? Собираетесь еще раз встретиться сегодня?—?Да, я задолжал ему ужин, за то, что он уладил ситуацию с Рихардом.—?Уладил, как же. Прогнулся под него, и вы все вместе с ним.—?Не начинай.—?Ладно. Самому надоело. Так в каком ресторане встречаетесь? Меня вы не собираетесь пригласить?Пауль показывает ему открытые ладони.—?Ужин у меня дома, приготовленный вот этими талантливыми руками. И нет, Флаке, это не ты таскался на другой конец света, ради того, чтобы договориться с одним упертым ослом, так что, прости, но ты не приглашен.—?Я давал полезные советы, между прочим.—?Наслышан я об этих советах.Флаке решает, что пришла пора сделать контрольный выстрел и сощуривает глаза.—?Пауль,?— говорит он ласково. —?Меня не обманывает зрение? На тебе тот же свитер, что и вчера?Пауль откидывается на спинку сиденья и вздергивает подбородок.—?Он мой любимый в последнее время,?— говорит он, без тени стеснения глядя на Флаке. В его глазах мерцают смешинки.—?И те же брюки.—?Какое лестное внимание к моему гардеробу.—?И та же шапка.—?Может, еще мои трусы обсудим?—?Предполагаю, что и они те же самые.—?Ну и к чему ты клонишь?—?Ты знаешь к чему. Ты ночевал не дома.Пауль складывает руки в молитвенном жесте.—?Прости, дорогая, это больше не повторится. Пусти меня обратно на супружеское ложе и я куплю тебе чудное колье.—?Очень смешно, остряк.Флаке смотрит на дорогу, размышляя. Потом все же решается.—?Я так понимаю, ночью ты у него остался не для того, чтобы оттачивать свое остроумие, ну или не только для этого.—?Ты иногда бываешь удивительно бесцеремонным, Флаке,?— ледяным тоном говорит Пауль.—?А ты иногда бываешь довольно жестоким.Пауль смотрит на него с недоумением.—?Можно вот про это поподробнее?—?Ради бога. Я могу говорить об этом спокойно, со стороны, меня это больше не задевает. Но в случае с ним все иначе, ведь так?—?Я тебя не понимаю.—?Ну так сделай усилие. Сколько лет он влюблен в тебя? Десять? Двенадцать? В любом случае, слишком долго для нормального человека. Вот и подумай, что с ним будет, когда он снова тебе наскучит?— а мы оба знаем, что это случится. Я видел, что было в прошлый раз. Что будет теперь, когда его чувства настоялись, как гнилая вода в болоте?—?И что с ним было в прошлый раз? —?тихо спрашивает Пауль. —?Что ты видел?Флаке останавливается у знака. Он выключает замок зажигания и поворачивается к Паулю лицом.—?Это был яркий солнечный день и аллея, на которой была куча народу, и он шел по ней, рыдая. Как думаешь, что, кроме разбитого сердца, может заставить человека так себя вести?Пауль молчит, глядя на проезжающие мимо машины.—?Тебе не кажется, что это немного безответственно?— втягивать его в это снова?Какое-то время Пауль кусает губы, постукивает пальцами по колену, потом замирает. Флаке терпеливо ждет.—?Знаешь,?— наконец говорит Пауль тусклым голосом,?— иногда, когда я закрываю глаза, я вижу его. Худой мальчик с пушистыми волосами, с ангельским лицом, с чудесной кожей. Этот мальчик стоит посреди репетиционной комнаты и смотрит на меня так, словно я воткнул нож ему в спину. И так оно и есть, в общем-то. И за что? За то, что он был милым, нежным, забавным и с ним не было скучно. За то, что он был добр ко мне. Я так хочу его обнять. Я хочу утешить его, сказать, что это моя трусость, мой страх заставили меня швырнуть ему в лицо все эти безобразные, подлые слова. Но я не могу переместиться во времени, Флаке.Он переводит дыхание и продолжает, глядя на изумленного Флаке блестящими глазами.—?Но потом я вспоминаю, что этот мальчик все еще со мной. Он отстриг свои дурацкие волосы, он нарастил немного мяса на свои птичьи кости. Но в остальном он такой же. Ты напрасно переживаешь, я не разобью ему сердце. Его сердце?— самое ценное, что у меня есть. Самое бесценное.Флаке опускает глаза. Он оглушен этим признанием, он чувствует смущение, как если бы подглядел что-то исключительно неприличное в замочную скважину, он вообще не понимает, зачем в это влез, ясно же было, что потом не избежать неловкости. Вот не зря он зарекался не вмешиваться в чужие дела.—?Это все очень трогательно,?— говорит он скованно после долгой паузы,?— но наверное, тебе стоит сказать это ему, а не мне.Пауль мягко усмехается и качает головой.—?Он отлично это знает. Поверь, Флаке, он знает.