Гаруда Айякос/Лебедь Хёга (1/1)

ПтицыОднажды Хёга подобрал замерзшую птичку.Дело было полярной ночью, когда вокруг - темень, хоть глаз выколи. Лебедь возвращался с подледной рыбалки; в одной руке он нес связку огромных рыбин, нанизанных на леску, в другой - дубленку. Он был весь мокрый, с головы до пят, в сапогах противно хлюпало, но нести еще и их ему не хотелось. В любом случае, одевать верхнюю одежду не имело смысла.Итак, он направлялся домой, чтобы переодеться в сухое, согреться парой чашек чаю с ромом (после первого спасения мира - можно ^_~) и приготовить рыбу по одному из тех чудесных рецептов, что он откопал во французской поваренной книжке. Неожиданно темные небеса прочертил сияющий след падающей звезды, Хёга ощутил мимолетную вспышку необычайно яркого космо, и через минуту чуть в стороне раздался глухой взрыв.Ноги сами понесли его в ту сторону.В глубокой ледяной воронке, уже припорошенный снегом, лежал смуглый парень в легкой, совершенно неподходящей для крайнего севера одежде. Он был неподвижен; Хёга резво съехал вниз, сбросив у края ненужную ношу, и торопливо приложил пальцы к шее, нащупывая яремную вену. Спустя мгновение он облегченно вздохнул - незнакомец был определенно жив, хоть и без сознания. Его космо угасло, но чувствовалось на фоне ощущений как далекий костер. Лебедь взвалил его на плечи и стал выбираться из воронки, а там дальше - домой.Его разбудили тепло, вкусный запах жаренной рыбы и тихие шаги вокруг. Айякос открыл глаза и, еще сонный, повернулся на звуки и запахи. Их источником оказался мальчишка - беленький, с лохматой солнечной шевелюрой и синими как лед глазами, он держал в руках тарелку с рыбой и, ловко управляясь с палочками, отламывал от нее кусочки и отправлял в рот. Заметив или почувствовав его взгляд, мальчишка подошел и сел на край кровати, в которой лежал Айякос.- Привет, - сказал он на беглом греческом, и Айякос почувствовал неладное. Он и сам довольно сносно владел этим языком (таковы неписанные правила: греческий был языком Святых), но встретить где-то на краю земли какого-то мальчишку (очень красивого мальчишку, отметило подсознание и облизнулось), и чтобы тот заговорил именно на языке Эллады. - Как ты? Можешь сесть?- Могу, - ответил юноша тоже на греческом, хотя и с несколько другим акцентом, чем его спаситель, и уселся на постели. Голова закружилась, и он, сжав зубы, откинулся на спинку кровати, больно стукнувшись затылком. Мальчишка поднялся и вернулся с еще одной тарелкой. И вилкой. Протянул ее. - Спасибо. Я Айякос, Святой Чаши.И он не ошибся.- Я Хёга, Святой Лебедя.Спектр едва сдержал удивление, притворившись, что поперхнулся. Неудачно, но, кажется, бронзовый ничего не заметил, только участливо похлопал по спине, сильно наклонившись вперед, так, что солнечно-золотые волосы мимолетно коснулись смуглой щеки.- Я в порядке, - тыльной стороной ладони он отвел в сторону руку помощи, прикосновение к прохладной белой коже обожгло холодом, заставило пробежаться волну мурашков по спине. - Где это мы? Неужели на Северном полюсе?- Не совсем, - Хёга слегка улыбается, но эта улыбка почти неузнаваемо преображает серьезное лицо. - Но почти. Пролети ты немного дальше, воткнулся бы прямо в указатель направлений.- Мне повезло, - смеется Айякос, а сам думает, что устроит этому выродку Миносу.Кровать в этом доме одна. Зато вдосталь подушек и одеял. Айякосу досталось два, сам Хёга с головой укутался в свое и почти мгновенно заснул - доверчиво и беззащитно повернувшись спиной к своему гостю. Впрочем, Новая Священная Война еще не объявлена, думает Гаруда, лежа без сна в темной теплой комнате. От большой белой печки в соседней комнате шло мощное тепло, что остается только удивляться, как Лебедь может спать под одеялом. Гаруде жарко. Он отпихнул оба одеяла под ноги, заложил руки за голову. Темно, тепло, тихо. Очень мирная, почти идиллическая картина, и можно ненадолго почувствовать себя в безопасности. Рядом спит солнечный мальчишка, владелец бронзовых доспехов, и невдомек ему, что со спасенным им парнем всего лишь через несколько дней они станут смертельными врагами. Айякос поворачивает голову, но видит лишь золотистый затылок. Тогда он садится и, перегнувшись через спящего, долго и пристально рассматривает совсем юное, но такое серьезное, печальное и холодное лицо. Наверное, святые, воспитанные в таком суровом холоде, и не могут выглядеть иначе. Гаруда на миг вспоминает свою родину - горные зубцы на горизонте, осененные закатным солнцем, словно короной; сверкающие реки, такие холодные, что зубы сводит, когда пытаешься напиться, густые леса, в которых он, еще ребенком, бродил в поисках неведомых приключений. Усмехается - когда он еще увидит это? Теперь для него только холод подземелий и жар адских пустынь, где он обречен судить грешников.Решение пришло мгновенно.- Я не могу отблагодарить тебя сейчас, - говорит он, глядя в лицо спящему Лебедю. - Но я обещаю тебе, Лебедь Хёга, когда ты умрешь, то судить твои грехи буду я. Вот мое слово и вот моя печать, - рискуя сверзиться с кровати на пол и грохотом перебудить всю округу, включая легендарных русских медведей, он наклоняется еще сильнее и на миг приникает с поцелуем к чуть открытым губам.Вспыхнув, поцелуй на миг превращается в печать с изображением священной птицы и гаснет. Сделав, что задумал, Гаруда быстро засыпает, почти без сновидений.- До скорого! - Айякос оборачивается. На белоснежном пригорке стоит Хёга и машет ему рукой. На мальчишке только штаны да майка, и как он не мерзнет в этом адском холоде?Вскинув на плечо черный сундук с доспехами, Гаруда коротко машет в ответ и исчезает, превратившись в падающую звезду.На поле боя они так и не встретились. Две прекрасные птицы - ледяная и огненная - пролетели мимо друг друга, встретившись лишь на краткий миг, и помчались дальше, каждая по своему пути. Одна к жизни, другая - к смерти. Но иногда, особенно в темные ночи, когда в небе пролетает падающая звезда, Хёга непременно поднесет руку к губам - все время кажется, будто они горят. Интересно бы знать, отчего...Научи меня летать- Кто-нибудь касался тебя так? - руки скользят по груди, по бокам, по бедрам, заставляя дрожать и прерывисто дышать, со всхлипами и стонами. Руки, такие смуглые на фоне белоснежной кожи, такие сильные, такие большие, особенно если держат белые ладони с длинными хрупкими пальцами, такие умелые, что сердце заходится в бешенном стаккато.- Н-нет, - одно короткое слово, а сказать, нет, выдохнуть невозможно. Потому что дыхание перехватило. Потому что теплый, чуть шершавый язык облизывает, дразнит соски, и, недавно еще чужие, руки сжимают с силой плечи. Завтра останутся синяки, но разве об этом думаешь сейчас?- Хорошо, - довольное то ли мурлыканье, то ли рычание. Горловое, низкое. Аж мурашки по коже бешенным табуном несутся.Язык скользит вниз, по груди, на живот, задержавшись в ямке пупка.Гаруда поднимает голову и с хищным удовольствием смотрит на раскрасневшееся лицо солнечного мальчика. Своего солнечного, белоснежного мальчика. Святого Лебедя.- А так? - дотянувшись, кусает мочку уха, а его руки в это время ласкают его пенис.- Нет...Обеими руками он поворачивает к себе лицо Хёги и заставляет смотреть себе в глаза.- Скажи мне, Хёга, - почти нежно спрашивает он, - чего ты хочешь сейчас? - Аякос сознательно делает ударение на последнем слове и, чтобы подчеркнуть его, властно и мимолетно целует мальчика.Замутненный страстью взгляд фокусируется на нем. Лебедь тем же самым жестом берет его лицо в свои прохладные ладони. Его прикосновение как касание морского бриза. Его поцелуи как глоток воды в изнуряющую жару. Айякос готов вновь и вновь припадать к этому живительному источнику.- Летать. Научи меня летать, Айко, - до неприличия урезанное имя резануло слух, оставив сладкую рану.Урча, словно кот, юноша впивается в губы своего юного любовника. И не важно ничего сейчас - ни Аид, ни Афина, ни грядущая война - только кожа к коже, дыхание к дыханию, сердце к сердцу.Оторвавшись, он отодвигается назад и резко раздвигает ноги мальчика. Лебедь лишь покорно следует его безмолвным приказам, приподнимая бедра. Желание снедает и его. Бледные щеки горят лихорадочным румянцем страсти и стыда, но синие глаза смотрят, не отрываясь. И под этим взглядом кровь Гаруды разгорается все жарче, пока не вскипает. Одним движением, едва озаботившись, чтобы воспользоваться смазкой, он входит, и кричит, не в силах сдержать себя. Голос Лебедя вторит ему, и они становятся единым целым. двигаясь слаженно и слитно, прижимаясь друг другу так крепко, как только можно. Юное, нетронутое тело принимает его, и, может быть, ему больно, отрешенно думает Гаруда, глядя как кривятся губы Лебедя, но он не в силах сдержать себя. Его подстегивает собственное желание, и прерывистый, полубредовый шепот: "Айко. Айко. Айкоо!"С громким криком Аякос кончает, и его семя обжигающим фонтаном извергается внутри Хёги. Мальчик - до этого напряженный до предела - обмякает, и удовлетворенно смотрит, как, удобно устроившись между его ног, любовник увлеченно слизывает со впалого живота его сперму.Закончив, Айякос приподнимается и, нависнув над ним, спрашивает:- Ну как, полетаем еще разок?Завтрак- Ну, и что у нас на завтрак? - Айякос закинул ногу на ногу и принял позу величественную и горделивую, насколько позволял колченогий стул и небольшие размеры кухоньки.Хозяин дома обернулся и смерил его холодным, ничего не выражающим взглядом - на самом деле взгляд был удивленный, но Гаруда пока не научился безошибочно определять настроение своего нового любовника.- У кого это у нас?- Мы, король Людовик 16ый, - дурачась, манерно протянул Судья.Лебедь отвернулся.- У нас демократия. Так что готовить "вам" будете сами, ваше судейство. - С этими словами он занялся завтраком.Айякос с изумлением и небольших страхом остаться голодным (Судьи не умели готовить принципиально. На то всегда были слуги) следил за ним. На его памяти этот белоголовый парнишка был первым, кто осмелился открыто поставить на место Огненного Гаруду. Это... возмущало и интриговало. А еще... Айко облизнулся, чувствуя накатывающее волнами возбуждение.- Бронзовый, - молвил он повелительным голосом, - повелеваю тебе...Хьёга недовольно передернул плечами и, не поворачивая головы, сообщил:- После Афины не катит. Но, - он обернулся, держа в одной руке вилку с наколотым на нее блинчиком, а в другой тарелочку, куда капало масло, - так и быть, я накормлю тебя. - Юноша мило улыбнулся, успешно подражая улыбке Шуна, когда тот чего-то хотел от старшего брата: - Но взамен, будешь моей певчей пташкой, Айко?