V. (1/1)

Моцарт усмехнулся, поправляя смятую одежду и медленно поворачиваясь к мальчишке, который, старательно пряча яркий румянец в растрепанных волосах, пытался убежать от цепей, в которые его заковывали. Походя на сумасшедшего, сорвавшегося с цепи шакала, Леопольд облизнулся, смотря на запуганного итальянца, лаская того взглядом, который то вонзался в кожу, обжигая ее своим холодом, то трепетно гладил плечи, раздирая их своей нежностью. Скулы свело предвкушением и послевкусием. - Что заставляет вас сбегать вот так, герр Сальери?Вопрос забрался под кожу, хрустя тонкими костями, раздирая органы, забираясь дальше, глубже, в самые недра молодой души. Он питал страх, выращивал его в груди, лелея того, как мать лелеет младенца. Чужой голос заставил плечи вздрогнуть, а слишком осязаемый взгляд пепельных глаз связал слабое тело по рукам и ногам.- Неправильно, - шептали опухшие от властных поцелуев губы. - Так нельзя, я не должен был... Я...Голова без сил опустилась на дрожащее плечо.- Простите меня.Пустые слова, за которыми крылась боль, отчаяние.- Этого нельзя было делать.- Почему? Леопольд сделал шаг навстречу, наблюдая за тем, как Сальери нервно отшатывается, краснея еще больше. Холодные глаза от этого вспыхивали еще сильнее. Еще шаг, а в ответ – шаг в сторону. Еще движение, ответ: зеркальный отклик. Все это напоминало новый для австрийцев танец – вальс, когда тонкие высокие фигуры сливались в горячем действии, когда взгляды пылали, когда грудные клетки вздымались от волнения. Таков был и этот незамысловатый танец. Мужчина протянул руку, чтобы, схватив несопротивляющегося итальянца за запястье, притянуть его фигуру к себе. - Ты думаешь только об этом – я вижу, - Леопольд, притянув мальчишку ближе, провел кончиком пальца по небритой скуле. – В таком случае, зачем упускать такой шанс?Правда хлестала по красным от стыда щекам. Чувствуя чужой замок из пальцев на своей руке, итальянец горел, горел от каждого прикосновения этого человека. Сладко, пленительно, но за этим наслаждением последует ад. Снова. Он все узнает, поймет, прочитает в чайных глазах, а затем будет упиваться их болью, пьянея с каждым глотком.- Я не могу, - голос предательски дрожал, а тело вновь льнуло к австрийцу, впитывая в себя его тепло.Но властные руки выбивали из хрупкой груди ответ, вновь ударяя худые лопатки о стену. Хотелось сломаться, разбиться о холодный камень, чтобы затем рухнуть к ногам Моцарта.- Он все узнает, - прохрипел Сальери, подчиняясь пепельным глазам, прожигающим слабую душу насквозь.Взгляд Моцарта замер, перестали прыгать в нем языки самодовольства, какого-то болезненного азарта, серые глаза окунулись в омут мыслей. Леопольда уже не было в этом пропахшем сыростью светского общества коридоре, не было рядом с этим мальчиком. ?Он все узнает?, - почему-то эта фраза, произнесенная Сальери, была наполнена трепещущим страхом, будто итальянец боялся Бога. Будто этот ?он? был для юного музыканта Господом. У Моцарта тоже был Бог, и он тоже был жесток, беспощаден, несправедлив. Мужчина чувствовал так же, тоже с содроганием падал на колени, дабы искупить вину. И если Леопольда невозможно было спасти от Всевышнего, то у Антонио был шанс сбежать от ложного божества. Хотелось выдернуть итальянца из лап зверя, заставить не совершать роковую ошибку. Холодные губы вновь вырвали из глотки Сальери тихий хрип и спрятанные мысли. Спрячьтесь, Антонио. Я укрою вас, укрою от всего этого мира, как своего сына. Я буду оберегать вас, как единственную душу, которая может меня понять, которая чувствует то же, что и я. Нет, ты должен быть один, никто тебе не поможет. Никто. Даже я. Потому что мне никто не помог. - Кто? Вы так боитесь его.У итальянца перехватило дыхание, мысли испуганно сбились в кучу, рисуя забитому в угол сознанию картины ужасной расправы. Хотелось вырвать себе язык, свернуть шею, разодрать глотку, но затолкать последние слова обратно в легкие, укрыть от Моцарта, спрятать от мира. Никто не должен знать про этот страх, никто не должен ощущать эту боль. Это сокровенное, ужасное, сковывающее молодую душу - это все принадлежит лишь Сальери, мальчишкой, заколоченном в гробу жестокой жизни по воле сумасшедшей судьбы.- Я сказал слишком много, - голос хрипел. - Пожалуйста, пустите...Нервные пальцы хватались за темный камзол, желая то оттолкнуть, то наоборот, притянуть к себе ближе мужчину. Сердце рвалось навстречу чужим рукам, что прижимали к ледяной стене, вытягивали из груди правду, смешанную со стонами.- Мсье Моцарт, - итальянец задыхался этим именем, пробовал его на вкус. - Спасите меня...Фраза сорвалась с дрожащих губ, разбилась о глухие стены.- Я не в силах, - холодный голос, в котором не было ни ноты сожаления, казался слишком грубым, разрывая робкие мольбы итальянца. Леопольд даже не дал договорить, то ли стараясь лишить мальчишку стыда, который нахлынет на того после осознания сказанного, то ли пытаясь не сдаться. Не поддаться этим дрожащим словам. Не спасти. Не взять к себе под покровительство. Нельзя. Наконец Моцарт спокойно освободил тело Сальери, выпуская его из рук, из-под своего взгляда. - И никто этого не сделает. Только вы сами можете спасти себя. Темный камзол запахнулся, вновь придавая своему обладателю безразличный, мрачный и пугающий вид. И снова идеально ровная спина, широкие плечи, серьезный взгляд. Вновь не было в тусклой душе сострадания, жалости, страсти – лишь холоднокровие, с которым охотник ломает пойманному зверьку шею. Все те чувства, которые еще несколько минут назад застилали взор расчетливому Леопольду, испарились, превратившись в пепел. Разум вернул свою власть над душой; кажется, даже сердце застыло во льду. - Я не тот, кто спасет вас, - Моцарт нерасторопно развернулся по направлению к выходу из длинных коридоров и из этого дворца. – Однако если изъявите желание… повидаться, и не боитесь умереть не только морально, но и физически, буду ждать вас. Мы снимаем комнаты у ювелира, думаю, вы знаете, где это.Ложные надежды рухнули о чужое безразличие. Холодный воздух задушил юное тело, которое еще секунду назад сжимали властные пальцы, даря загнанной в угол душе фальшивую защиту. Сальери в ответ лишь кивнул, и, не прощаясь, поспешил покинуть безразличный к боли в груди коридор. Спиной юноша чувствовал серые глаза австрийца. Такие же холодные, как камень почерневших от времени стен.Хотелось вновь потеряться среди массивных колонн, переждать скучный вечер, затем спрятаться в своей комнате, отдав себя на растерзание памяти. Памяти, которая старательно фиксировала каждое мгновение, каждое прикосновение костлявых рук и каждый вздох. - Где ты пропадал все это время? - голос ударил в спину, когда юноша пытался потеряться среди цветного кринолина дорогих платьев. Сильная рука сжала худое плечо, разворачивая итальянца, заставляя карие глаза смотреть на своего учителя, смотреть и понимать, что боль и страх придут намного раньше, чем закончится этот зефирный бал.- Мсье Гассман, я... - Сальери осекся, только сейчас понимая, что смятый воротник рубашки любезно оголил шею, демонстрируя взору мужчины красные пятна, что все еще горели, помня прикосновения чужих губ.Внутри все похолодело, когда темные глаза скользнули по смуглой коже, по ярким отметинам, по припухшим губам. Музыкальные пальцы коснулись ледяной щеки, затем спустились на горло, легонько сжав его.- Вижу, ты хорошо проводишь этот вечер, Антонио, - голос учителя был до тошноты мягок, словно тот совсем не злился. Но Сальери знал, что кроется за этой интонацией. - Пора заканчивать. Мы возвращаемся.Слова заглушала музыка, плавающая между танцующих пар. Никто из присутствующих не ощущал страх в маленьком теле, который бился раненой птицей, беззвучно кричал о помощи. Чайные глаза хватались за тонкие фигуры участников прекрасного бала, пытаясь найти того, что прочтет в них мольбы о спасении, но все были слепы, все были увлечены празднеством, не желали замечать маленького человека, загнанного в угол собственного бессилия. Сальери хотелось дернуться, спрятаться от властных рук, но Гассман лишь сильнее сжимал острый локоть, таща итальянца за собой, не ощущая легких попыток вырваться. Все вокруг были слишком спокойны, даже сам молодой человек постепенно поймал эту волну спокойствия, смиренно поддаваясь своему учителю, что уводил его из сияющего богатством зала.На выходе взгляд чайных глаз зацепился за пепельные. Их обладатель лишь отвернулся, никак не реагируя на немые мольбы итальянца.Спасите меня, мсье Моцарт. Пожалуйста.Клетка чернеющего экипажа глухо захлопнулась, срывая с мужчины маску спокойствия. Горячая ладонь обожгла смуглую щеку, выдавливая из тонкого тела вздох.- Кто это был? - грозный голос давил на больные виски, а пальцы сцепили замок на худой шее.Но Сальери молчал, будто до него не доходили вопросы, которые сыпались один за другим. Голос мужчины менялся с гневного до испуганного, но затем вновь властно прижимал в мягкому сидению экипажа. Карие глаза не отрываясь смотрели в черноту глаз того, кто когда-то был действительно самым близким человеком в этом безликом мире, незаинтересованном в жизни и судьбе юного итальянца.- Сальери, ответь мне, кто это был? - его тряхнули, ударив о стену повозки, вдавили в пеструю обивку, пресекая любые попытки вырваться.- Мне больно, - прохрипел юноша, не отводя глаз, встречая грозные глаза с немым страхом. Тонкие пальцы сжимали худую шею, царапали чужие отметины на коже, желая содрать их до мяса, убрать с молодого тела, ведь этот итальянец не имеет права принадлежать кому-то еще. Сальери понимал это, он сам слепо следовал этому правилу до тех пор, пока в его жизни не появился тот, чьи прикосновения дарили душе и телу влюбленный трепет, а не позорное наслаждение, после которого выворачивало желудок наизнанку.Воздуха в легких не было, а сухие губы безуспешно пытались протолкнуть спасительный кислород сквозь клетку из пальцев. Животный страх сковал молодое тело, а душа раненной птицей билась в груди.- Мсье Гассман, мне больно, - вновь прохрипел Сальери, но ему не дали договорить, затыкая рот жестким поцелуем.Мерзко. Хотелось вырваться из цепких лап, убежать, спрятаться. Но юная душа была заколочена в этом гробу, похоронена в этой могиле, а тело принадлежало лишь этому страшному человеку, который сам все решил. У Сальери не было права на слово, не было личности, не было ничего, кроме мерзких, отвратительных прикосновений, что властно блуждали по молодому телу. "Спасите меня, мсье Моцарт" - слабо билось в бессознательной голове, когда чужие пальцы рванули на груди жилетку, когда ладонь накрыла лицо, заталкивая крик о помощи обратно в легкие.Больно. Мерзко. Не правильно. И это никогда не закончится.Нити жилетки трещали под жестокими ласками, пуговицы летели в разные стороны. Гассман любил это юное тело, он желал его сильнее любой женщины, потому что никто не может с таким покорным трепетом отвечать на его прикосновения. Когда в его руки попал этот мальчишка, он не смел до него дотронуться, он боялся, что сломает хрупкий скелет, уничтожит чистейшую душу, которая сияла в кофейных глазах, откликалась на каждое его слово преданностью и детской любовью. Сальери видел в нем своего покровителя и отца, но не понимал, что спустя годы это материальное божество станет настоящим дьяволом, сожженным в костре порочных чувств к нему. Желание овладевало мужчиной каждый раз, когда он видел своего ученика, томительные ожидания взросления сводили с ума, но именно они заставляли взрослое сердце продолжать биться в предвкушении ответной любви. Мальчишка был практически изолирован, его наивность была настолько явной, что он отдался в руки пороку почти сразу, принимая эти грязные действия за ту самую любовь, которую так старательно описывали поэты в своих нелепых стихах. Но годы шли, а любовь сгнивала с каждой ночью, с каждым ударом. А желание превратить итальянца в самого лучшего музыканта и любовника столетия стало больным проклятием, пожирающим сердце Флориана.Экипаж мирно полз по темным улицам, постепенно добираясь до нужного места. Сальери знал, что еще несколько минут, и его вновь закроют среди безликих стен, которым абсолютно все равно, что с ним происходит. Он боялся их, боялся быть среди них, но выбора у него не было, его судьба писана человеком, что обжигал сейчас его кожу своим дыханием, едва сдерживая свое желание. - Ты ведь знаешь, что тебя ожидает? - Гассман отстранился от итальянца, усаживаясь напротив. - Сальери, я много раз говорил тебе, что мир жесток. И что ему все равно на тебя. И всем все равно. Кроме меня.- Я понимаю это, мсье Гассман, - губы дрожали, хватая спертый воздух, который сжимал больные легкие. - Прошу, простите меня, пожалуйста.Молодой человек рванул к мужчине, хватаясь тонкими пальцами за светлые запястья. Ему хотелось успокоить этого человека, вымолить снисхождение. чтобы избежать жуткой ночи, наполненной пытками и унижениями.- Я... - голос запнулся в горле. - Я сделаю все, о чем вы попросите сегодня, только, пожалуйста...Картинка перед карими глазами дрогнула, поплыла от соли, что наполняла веки.- ... Пожалуйста, не делайте мне больно.