портрет одиннадцатый — донхек; (1/1)

Когда тяжелая металлическая дверь с привычным тихим скрежетом плотно закрывается за вылетевшим за нее Марком, Донхек остается в их общей – а возможно, уже и не – комнате один. Низкий свод обработанного камня, две простые кровати вдоль стен, две тумбы и массивный шкаф невнятно серого пластика. Стылый холод земли ощущается почти босыми, в одних лишь носках, ступнями. Прохлада покусывает острые подростковыми изломами голые плечи. Донхек чувствует себя ломким, но ни в коем случае не сломанным. Так, словно все метры земли, пещер, переходов и комнат Нижнего города вот-вот обвалятся на его тощие плечи – а он обязательно должен будет их удержать. В горле сухо дерет отзвучавшими криками. Он впервые отмирает: чуть ведет головой, невидящим взглядом растерянно оглядывая пространство вокруг, шумно вдыхает – со всхлипом истерики, неявной и непозволенной. Потому что он ни в чем не виноват – он всего лишь был самими собой, и то, что Марка он не устроил – не его проблемы. В конце концов, Донхек Марку ничего не должен. Он с самого начала не был в восторге от идеи делить одну на двоих комнату, не питал надежд по поводу слишком правильного и слишком открытого мальчика с влажными круглыми глазами – и уж тем более не планировал с ним сближаться и становиться друзьями.Ну или чем-либо еще. Марк Донхека так много, так часто и так сильно раздражал, заставлял чувствовать себя неуместно, грубо и преувеличенно, что сейчас, когда тот ушел, вместе с ощущением вот-вот готового обрушиться мира появилось и другое, не менее звонкое.Чувство облегчения. Извращенного и неправильного, жгучего в гортани и щиплещего в уголках глаз. Выстраданного облегчения от мысли, что больше не нужно стараться – даже в том, чего Донхек подчеркнуто не желал. Заполучить чужое доверие, чужое признание и чужую симпатию – зачем бы ему. Он неловко отступил к своей кровати и медленно сел. Вдохнул и выдохнул. Скосил взгляд, встречаясь со своим – потерянным и потухшим – в отражении стоящего на тумбе квадратного зеркала размером с ладонь или чуть больше.Серовато-бледное лицо в тусклом свете единственного горящего светильника с россыпью почти некрасивых здесь и сейчас темных веснушек, растрепанные русые в золото вихры вьющихся волос. Искусанные и потрескавшиеся сухие губы. Донхек поморщился. Ему не так давно исполнилось шестнадцать – вполне себе сознательный возраст для Нижнего города, а уж тем более для Гнезда. Он теперь относится к старшим – а значит и вести себя должен соответствующе. Например, прямо сейчас встать и поменять код доступа на двери, потому что Марк сам – никто за язык его не тянул – отказался и от права на эту комнату, и от права на дружбу с Донхеком. Может быть даже, он прямо сейчас отказывается от права нахождения в Гнезде.Так что, да, Донхеку следовало бы встать – он и встал.Посмотрел коротко на панель на двери, болезненно скривился. Почувствовал себя все так же ломко, но теперь еще – и самую малость поломано. Одна-две тонких трещины на монолите. Донхек судорожно вдохнул – всхлип. Начинающийся обвал. Ему шестнадцать – и это сознательный возраст, в котором уж точно следует знать, чего и от кого ты хочешь, не зря же теперь тебя причисляют к старшим. Только правда в том, что Донхек ничего не знал. Вот совсем. Вообще – ничего. Он неловко отступил к кровати и медленно сел. Непроизвольно обнял себя ладонями за голые тощие плечи в попытке почувствовать тепло, а потом, не меняя позы, просто упал на бок, головой на пахнущую другим человеком подушку. Потому что кровать – не его. Донхек чувствует себя ломким, и возможно – только возможно – немного сломанным.