— Паучья любовь (1/1)

У каждого человека есть своя навязчивая идея. Поглощающая мысли. Занимающая время. Она стоит на самом главном месте. И определяет смысл жизни. Ты — моя. ?***Ни спать. Ни думать. Ни жрать. Кажется, даже нормально дышать. Не может. Уже вторые ёбаные сутки. Потому что равновесие внутри нарушено. Потому что Лалиса снова столкнула его с высоты. Две папки — синяя и красная. Как в блядской Матрице. И это могло бы быть даже смешным, если бы не удушающая волна ледяного бешенства и обжигающей, скручивающей внутренние органы в тугой узел ревности. Поэтому Сухёк не смеётся. Сухёк почти задыхается. Привычным резким движением сдёргивает с шеи галстук, эту чёртову удавку, и буквально уговаривает себя не выходить, господи, блять, из берегов. Потому что если поводок, которым он удерживает вот это озверевшее, беснующееся внутри себя, лопнет, это отбросит его на сотни световых лет назад. Перечеркнёт каждый осторожный, наполненный безысходностью, болью и виной шаг к ней. Наломает кучу дров выше чёртовых небес.— Здесь всё? - лёгкий кивок головы на стол, где синее и красное продолжает слепить бешеное животное в груди, продолжает рвать его с поводка. Драть грудную клетку. Как же это, мать твою, сложно — держать себя в руках, когда дело касается Лалисы. Его любимой с этими огромными, как вселенная, глазами ошибки. Как же невыносимо, мучительно, до напряжённой, херачащей болью в виски пульсации тяжело. — В синей папке отчёт о том, что делала мисс Лалиса сегодня, в красной — всё, что мне удалось найти про её парня, - сухо докладывает начальник службы безопасности. И смотрит этим своим ровным ничего не выражающим взглядом.Внешне Сухёк тоже выглядит ровно и спокойно, ещё бы, ведь он просто мастер натягивать этот свой поводок до хрипа в собственной глотке. Вот только внутри бесится и клокочет, потому что:Её парня.Вот так просто. Как раз и два. Как выстрел и ебучий контрольный. Её парня. Её, сука, парня. Сухёк стискивает зубы, прикрывает глаза, с нажимом проходится ладонями по лицу. Окей, как с этим справиться? Как с этим справляются-то вообще, блять? Сухёк не знает. Он почти дезориентирован в этом блядском пространстве. Потому что тогда, два года назад, всё было по-другому. А до Лалисы, как выяснилось, и не было у него ничего, чтобы переломало вот настолько же. Нужно успокоиться. Протолкнуть в себя воздух, вытащить его из лёгких. Вдохи и выдохи, механика действий. Чтобы унять это внутреннее яростное дрожание. Чтобы не разъебать всё к херам собачьим. Не здесь и не сейчас как минимум. Не при подчинённом. Джэук, безусловно, хорошо выдрессирован, знает свою работу и сомнений не вызывает, но тем не менее. Один вопрос. С чего начать — с яда или с противоядия? Обычно Сухёк не играет во все эти игры с оттягиванием катастрофы, но сейчас рефлекторно, потому что Лалиса и есть его безусловный рефлекс, тянется к папке с противоядием — в ней ежедневный отчёт о том что, где, как, с кем. Он знает о Лалисе всё. Буквально. Каждую незначительную мелочь, каждую даже самую крохотную деталь её жизни. Он знает о ней даже то, чего она сама про себя не знает. Потому что следит за ней как больной. Как маньяк. Как съехавший с катушек извращенец. Не сам, конечно — следят по приказу его люди. Сам только моментами, только тогда, когда под кожей начинает нестерпимо набухать и зудеть нужда увидеть её. Необходимость — вот, кто эта девочка для него. Ядовитая, чёрная, разрушающая, разъедающая до самых, господи, костей не-о-бхо-ди-мость.Здесь всё, как обычно, как многие и многие дни до этого: два десятка фотографий, на которых его улыбчивая девочка смеётся, ест, разговаривает, молчит, грустит, смотрит в никуда, задумавшись над чем-то — в общем, живёт. Без него. Без малейшего намёка на него. Два десятка фотографий как два десятка тонн боли и глухой, раздирающей внутренности тоски по ней. Той самой, которая у пса по своему хозяину. Той самой, которая воет в груди по ночам. И всего один лист формата А4, где все его смыслы умещаются в несколько абзацев обобщающей сухой информации. Со всеми данными и контактами. На случай, если он решит убрать кого-то из её окружения, посчитав мусором. И эта беззаботно улыбающаяся с одной из фотографий в его руках девочка даже не подозревает о том, что в этих руках не только её фотография, но и, в общем-то, она сама. Даже не догадывается, насколько он контролирует всё, что с ней связано. По шкале от одного до десяти, во сколько тысяч раз больше она стала бы его ненавидеть, если бы узнала? Сухёк не хочет даже думать об этом.Рука с массивными чёрными, как и его поехавшие мозги, часами на запястье тянется к красной папке. Оттягивай не оттягивай, а раскурочить душу придётся. И первая же их совместная фотография взрывается в груди ядерной боеголовкой чего-то, от чего немеет даже в кишках. Это, блять, нестерпимо — смотреть, как она улыбается, как целует, как обнимает. Этого мудака. Так, как никогда больше не смотрит, не улыбается, не обнимает его. Сухёк сглатывает что-то горчащее, забившее комом клотку. Наверное, своё ноющее по этой девочке ненормальное в своих размерах, чудовищное, извращённое чувство. Щелчок зажигалки, глубокая затяжка выхваченной из пачки губами сигареты. Нихрена это на самом деле не помогает. Потому что желание собственными руками оторвать ублюдку голову никуда не девается. Наоборот, ещё яростнее долбит в рёбра, ещё сильнее толкает по венам кровь.Серьёзно, почему нельзя просто взять и размазать этого щенка? Господи, да ему даже не пришлось бы напрягаться — слишком разные ?весовые? категории. Но размазать не получится. Потому что Лалиса. Потому что такого она ему точно не простит. Потому что он не может позволить себе ни одного неверного шага, ни одной ошибки. Значит, придётся вмешиваться как-то по-другому, решать проблему иначе — не банальным физическим и материальным воздействием на этого посмевшего мудака. Но в целом как такое вообще возможно? Где вот это и где она? Сухёк не понимает. Отказывается принимать. Это как две разные галактики. Она умница, красавица, правильное до невозможности, чудесное, любимое создание. И эта дворняга рядом с ней. Просто как? Максимально нереальное сочетание. Максимально выводящая из себя ситуация. Откинувшись на спинку большого чёрного офисного кресла и зажав сигарету губами, Сухёк снова и снова просматривает те несколько листов, подготовленных службой безопасности, с базовой информацией про нового парня Лалисы. Про этого непонятно откуда взявшегося уёбка с дурацким именем Чан Киён, которого он уже, конечно, видел рядом с ней, но чтобы парень? Ну вот что не так с этим ребёнком, почему её вечно несёт в какие-то херовые воды? Хотя в общем-то глобально докопаться не к чему — с наркотой не замечен, приводов не было, да и в остальном всё чисто. Что ж, значит, этому Киёну просто не повезло выбрать не ту девочку. Красная папка небрежно откидывается на стол, взгляд скользит по циферблату часов. Бэмби уже должна быть там, в этом идиотском совершенно не подходящем ей клубе с не менее идиотским названием ?The Real Seoul?, уже должна праздновать этот день. День, которого Сухёк ждал, кажется, миллионы лет. День её совершеннолетия. Ждал по многим причинам, но главная — это идеальная возможность увидеть Бэмби не только со стороны, не с этого ненавистного ёбаного расстояния. Возможность не прятаться. Возможность сказать ей хотя бы несколько слов. Возможность просто побыть рядом. Просто подышать рядом. Возможность, за которую он готов жрать землю. — Скрипка? - спрашивает у Джэука, выпрямляясь в кресле и выгибая бровь. Тушит окурок, вдавливая его в пепельницу намного сильнее, чем требуется. И это не очень хорошо, потому что его козырь — хладнокровие и умение держать себя в руках. Потому что только так, только затягивая поводок на горле и сдерживая всё вот это своё, рвущееся к ней, он сможет идти по этой дороге. — В вашем багажнике. — Хорошо, свободен. Пять минут, чтобы побыть наедине с самим собой. Пять минут, чтобы собрать себя в более-менее целостную кучу, способную выдержать это беспощадное испытание с таким нежным, держащим за самое сердце именем — Лалиса. Он знает, что она не будет ему рада от слова совсем. Знает, что своим появлением, только испортит ей праздник. Понимает, что она будет наглухо закрыта от него на все свои замки и даже больше. Что выжжет ему внутренности арктическими льдами в своих глазах и, если повезёт, в словах. Но просто не может. Не может удержаться от этого нежного, держащего за самое сердце имени — Лалиса. Сколько потребовалось времени, чтобы доехать до нужного места? С его абсолютно чёрным, напоминающим посланца Ада, спорткаром по ночным улицам Сеула — очень мало. Сколько потребовалось времени, чтобы найти глазами внушительных размеров джип, на котором приехали его люди, охраняющие её 24/7, потому что ему 24/7 нужно быть уверенным в её безопасности? Ещё меньше. Тогда почему палец нерешительно замирает над пятью буквами, складывающимися в простое и болюче родное ?Бэмби? на экране телефона? Почему он сидит, пытаясь унять своё грохочущее, бахающее, кажется, во всём теле разом сердце, и не решается позвонить ей уже целое, господи, боже, тысячелетие? Потому что понимает, уверен на эти девяносто девять ебучих процентов, что услышит отказ. Жестокий и закономерный, как приговор. Разве ты ещё не понял, что она не желает видеть тебя в своей жизни? Ну тогда на, подавись этими своими сгустками боли. И только один процент. Один этот жалкий оставшийся процент буквально умоляет Лалису согласиться. Разрешить ему короткое, хватит и нескольких минут, присутствие рядом. Эту настолько необходимую точку пересечения их жизней. Сухёк не хочет заставлять. Только не её. Однако уже знает, что заставит. Заставит Лалису увидеть его. Банально не сможет переломать себя. Не после того, как месяцами жил ожиданием этого дня. Поэтому, пожалуйста. Пожалуйста, блять. Пусть она согласится. И тогда ему не придётся. Протяжные телефонные гудки отбивают мозги. Господи, наверняка, она даже не возьмёт трубку. На что он вообще, кретин, надеется. И тут неожиданно, даже если бы Сухёк готовился к этому всю свою жизнь: — Алло? Что это, если не удар по рёбрам? Он слышит их хруст. Чувствует, как что-то горячее падает из подскочившего до самого горла сердца, выжигает себе путь на дно желудка. Это одновременно и больно, и хорошо. Как если бы выбили весь воздух из лёгких, так, что абсолютно нечем дышать, и сразу же сделали укол удовольствия в солнечное сплетение. С ней всегда вот так. Лалиса всегда — как благословение и проклятие, как дар и испытание для него. — Привет, - хочется добавить ?Бэмби?, лопающее от всей той необъятной нежности, которую он неизменно вкладывает в это слово. Конечно, Сухёк не добавляет. Потому что всё, что ему дозволено — глупое нелепое ?Привет?. В то время как грудь буквально ломит от всего того, что горит для неё у него внутри. От всего того, что Сухёк хочет, но не имеет права ей сказать. И сразу же, пока Лалиса не успела ничего ответить, не успела послать его ко всем чертям: — Разреши мне поздравить тебя. Я не займу много времени, всего несколько минут, пожалуйста, - глубокий, как перед прыжком с высоты, вдох и на выдохе, потому что: - Лалиса. И это наконец вымученное вслух, ежедневно звучащее в мыслях Ла-ли-са отдаётся в душе смесью дикой вины и тоски. Глухой, ставшей привычной за эти два года, вросшей в нутро болью. — Хорошо, я скину адрес, - произносит она чуть дрогнувшим, никто бы, кроме него, и не заметил, голосом. И, больше ничего не говоря, кладёт трубку. Но Сухёку достаточно. Это намного больше, чем он мог мечтать. Намного больше, чем он смел просить. Эта девочка. Его любимая девочка. Его Бэмби. Она так легко умеет менять ему органы местами. Так просто умеет наполнять всего до краёв вот этим оглушающим ликованием. Какое бывает, когда удаётся подписать очередной многомиллионный контракт, но только сейчас в тысячи раз мощнее, в сотни тысяч раз важнее. В руке входящим сообщением вибрирует телефон. От неё — с адресом, как и обещала. Сухёк улыбается. Ему бы только выждать немного, только бы удержать себя на цепи, когда всё тело изнывает и рвётся к ней. Только бы пересидеть эти десять-пятнадцать минут длиною в десять-пятнадцать столетий. Чтобы не вызвать подозрений. Лилиса ведь не знает, не может даже предположить, что этот адрес появился у него ещё в тот самый день, когда она окончательно определилась с выбором места празднования. В её голове нет даже мыслей о том, что в тот же день он выкупил всю vip-террасу на втором этаже, чтобы никто не смог, не посмел помешать им. Она — маленькая наивная принцесса, живущая в своём наивном беззаботном Королевстве. Вот только Сухёк далеко не принц. Он — паук. Который с изобретательностью маньяка вьёт вокруг неё свою паутину. ***Два года назад. — Что у меня завтра? - интересуется Сухёк, выходя из конференц-зала, в котором только что окончилось очередное совещание по вопросам планирования, бегло просматривает пропущенные звонки и сообщения. Джиён предлагает пропустить по стаканчику. Было бы очень неплохо на самом деле. — Завтра в 11:00 собрание акционеров, в 13:30 обед с президентом JK Group господином Кан Джесоком, вам нужно обсудить вопросы финансирования их медицинского центра в Канвондо, далее встреча с госпожой Ли Черин, - Сухёк вопросительно приподнимает бровь, - госпожа Ли Черин занимается благотворительным фондом, который с прошлого месяца курирует наш банк, - тут же сообщает бодро шагающая рядом Джису, его секретарь. - Она просила личной встречи с вами. — Даже так? И что я? - уточняет Сухёк, пытаясь отыскать в тоннах рабочей информации, которые постоянно циркулируют в голове, хотя бы что-то об этой госпоже Ли Черин. Как ни странно, ничего. — Эээ... Вы согласились, сэр, - Джису вскидывает на него слегка удивлённый взгляд. — Хм, хорошо, поставь её на 17:00 и забронируй стол в каком-нибудь французском ресторане. Это всё? — Нет, сэр. Через, - девушка сверяется с часами, - 18 минут вы должны быть на неофициальной встрече с новыми партнёрами дома у господина Манобан. Вы опаздываете, сэр. Твою, блять, мать. Сухёк забыл. Забыл про эту чёртову встречу, будь она проклята. — Её нельзя отменить? Джису отрицательно качает головой. Сухёк и сам знает, что нет. Новые партнёры, парочка политиканов, несколько представителей международных компаний — такое не отменяется. Ему придётся поприсутствовать. Нет, конечно, он мог бы сейчас послать всё к чёрту и надраться с Джиёном, обсуждая очередную любовную неудачу лучшего друга, вот только встреча действительно может быть весьма полезной. Поэтому к чёрту сегодня посылается только Джиён. Сухёк допечатывает ему сообщение и поднимает взгляд на Джису. — Новая причёска? — Ей уже две недели, сэр, но я рада, что вы заметили, - и вежливая дежурная улыбка. — Тебе идёт, - он усмехается. - Пусть подадут машину, - добавляет, принимая в руки папку с необходимой информацией, чтобы изучить ту по дороге, и направляется к выходу. Водитель паркует автомобиль рядом с двухэтажным домом господина Манобан, отвлекая Сухёка от изучения документов. Этот тайский застройщик — один из самых жирных уловов за последние пару месяцев. Взгляд мажет по циферблату часов — 17:35. Он опаздывает уже как минимум на полчаса. Хотя в целом не страшно. Его статус и положение позволяют опоздать на столько, на сколько Сухёку захочется. В дом проводит вышколенная пожилая женщина. Обстановка кажется Сухёку немного слишком. Он предпочитает минимализм и другие, не настолько броские, цветовые решения. Всё происходит, когда они проходят мимо лестницы на второй этаж, волею дизайнерского решения расположенной сразу за очередным поворотом. Он почему-то даже по-дурацки запоминает время, случайно кинув ещё один взгляд на циферблат. Пять часов тридцать восемь минут. Именно столько показывают часы, когда она случается с ним. Пять часов тридцать восемь минут, когда кто-то с визгом прыгает ему на спину и повисает на нём, обнимая, кажется, всем своим телом. Россыпь быстрых слепых поцелуев в шею и один в щёку. Спина рефлекторно покрывается мурашками. А может быть, не спина. Может быть, он весь. Сухёк даже не успевает ничего сказать, не успевает ничего сделать. Как минимум отлепить эту девчонку, а это девчонка, от себя. Потому что всё ещё отходит от огромного такого ахреневания размером с парочку планет. Она сама понимает свою ошибку. Сама отлепляется от него, отходит на несколько шагов. И смотрит. Смотрит этими своими огромными испуганными глазищами, как будто случилась по меньшей мере катастрофа. Совсем как оленёнок, которого вот-вот сожрёт волк. Тогда Сухёк впервые называет её про себя Бэмби. Тогда он ещё не понимает, что катастрофа всё-таки случилась. Что сожрут не оленёнка, а его. Тогда он просто чувствует, как что-то внутри вдруг будто падает с высоты, но это ощущение длится буквально пару секунд. Он даже не заостряет на нём внимания. Его отвлекает шокированное выражение лица прислуги, которая, судя по этому самому выражению, находится где-то на грани инфаркта. Их реакция в какой-то степени даже веселит. Ведь в сущности не случилось ничего страшного. Очевидно же, что девочка просто перепутала его с кем-то и вовсе не на него распространялся этот влюблённый порыв. Нужно быть полным скотом, чтобы устроить из случившегося скандал. — Простите, пожалуйста, простите меня, - Бэмби внезапно отмирает и начинает буквально тараторить свои извинения, заламывая в смущении руки. Кажется, пожилая женщина тоже начинает что-то говорить, но Сухёк не слушает ни одну, ни вторую. Потому что маленькая тёмная родинка на шее. И ещё одна около левого глаза. Потому что разлёт острых выпирающих ключиц. Потому что алые от стыда щёки. Потому что короткие, едва достающие до плеч тёмные волосы. Сухёк не понимает, самому себе не может объяснить, почему это — всё, о чём он думает. И это всё, о чём он продолжает думать, когда Бэмби, заверенная им в том, что: ?Ничего страшного?, уходит. Когда женщина в сотый раз извиняется, объясняя, что дочка господина Манобан не ожидала встретить гостя отца в этой части дома в это время, что она ждала своего парня, которого зовут Сэджун, и именно с ним спутала Сухёка. Когда узнаёт её имя — Лалиса — и отстранёно решает, что Лалиса очень подходит Бэмби. Когда обсуждает политику и бизнес, расположившись в одном из кресел во внутренней части двора. Когда пожимает отцу Лалисы руку в конце вечера. Сухёк продолжает думать об этих её родинках и ключицах, даже сидя на диване в своей квартире и держа в руках две папки — с информацией о Бэмби и её парне. И ещё чувствовать. Вдруг. Почему-то. Это поджимающее мышцы живота ощущение, когда падаешь с высоты.