В порядке очереди (1/1)
*** В сине-голубых, чистых-чистых, очень широких, но аккуратно обрамлённых изящными веками глазах отражалось пламенное июльское солнце. Мальчишка был высоковат для своих лет, но возраст его неверно определить было никак нельзя, по-детски невинное и удивляющееся всему личико не даст тебе ошибиться, сразу понятно, ему пять с половиной.—Пять лет и семь месяцев!,–обязательно поправит он тебя, можешь не сомневаться, парнишка всегда любил точность и, как все нормальные дети, хотел поскорее вырасти и пригодиться в этом огромном мире. Всегда одетый с иголочки непоседа был любимцем местной немногочисленной публики. Костюмчики, бережно сшитые или подобранные со вкусом в магазине заботливой матерью, делали очаровательное лицо мальчишки ещё очаровательнее. Хотя, казалось бы, куда больше? Густые тёмные брови и алые налитые губки, сладких детских щёчек не имелось, зато на их месте расположились красивые темноватые скулы. Пропорциональность и удивительная правильность черт лица делали из ребёнка настоящего принца с цветастого форзаца книги сказок, образ дополняли мягкие и очень густые тёмные кудри. Одуванчиком мальчуган не был, они всегда ровненько укладывались милейшим образом в красивую причёску, которую даже его активный (не то слово) образ жизни растрепать не мог. Сейчас он стоял, одной рукой потянувшись к алеющему солнцу, и что-то задумчиво бормотал, сильно щурясь от струящегося прямиком в глаза света—Владик, ну ты чего? Влааааадик.Влад!,–насупившись от того факта, что его бессовестно игнорируют, пытался достучаться мальчишка посветлее и пониже самого Вихрова.—Посмотри какое оно мелодичное,–помолчав немного, ответил Влад, вдохновенно вдыхая.—Чего? Как солнце может играть музыку? Не слышал такого, зато много раз слышал, что оно отличный боксёр, а ты видимо уже отхватил удар в первом ринге,– засмеялся собственной шутке мальчик, всё ещё тревожно смотря на приятеля. Влад ответ Стаса пропустил мимо ушей, как и половину всех вещей, которые случались в момент его полёта мыслей, но заливистый смех друга на всякий случай подхватил. Пятилетний Вихров знал товарища с первых дней жизни, своей, конечно, так как тот был старше, и примерно представлял,что он ответил Владу на его несусветную чушь про мелодию солнца. И, не прогадав, ответил—Ничего ты, Стас, не понимаешь и не поймёшь никогда. Я уже давно понял, что слышу мир один,–вздохнув, закончил Вихров.—А как? Как звучит солнце?,–поинтересовался Стас и увидел в глазах Влада вновь разгорающийся огонёк.Малютка Вихров взял первое что попалось тому под руку, это была пластмассовая игрушечная дудочка, забытая кем-то в просторной песочнице. Он избавил её от скрипучего на зубах песка, подул несколько раз на пробу, даже умудрился своими коротенькими, но золотыми ручками что-то подкрутить. И вот из обыкновенной игрушки полилась сочная, тёплая и спокойная музыка солнца. Стас стоял и, в очередной раз удивляясь безграничному таланту друга, жизнь которого ни в каком месте не пересекалась с музыкой, звонко хлопал в ладоши, пока те не начали участками краснеть и болеть. Будучи малышом и подростком, Влад наигрывал мелодии на чём только можно и имел абсолютный музыкальный слух. На шестнадцатилетие ему подарили настоящую, массивную, именную гитару, положив под подушку адрес будущего репетитора, но юноша без труда перебрал струны, как будто родился с этим инструментом в руках, о курсах семья Вихровых и думать забыла.***Назойливый свет в глазах Родионова становился с каждым разом всё тускнее и тускнее, а давящая тишина готова была выдавить из него последние силы, которые непременно выльются кровью из носа. Заалел первый мишин носовой платок. Михаил, игнорируя первые серьёзные звоночки своей усталости, безразлично собирает оставшуюся жиденькую кровь с лица и бросает платочек в маленькое ведёрко, где этот кусок ткани не первый и , кажется, ещё далеко не последний. Мужчина царапает заточенным по самое не хочу карандашом желтоватые листы и каждая чёртова строчка, каждое слово посвящено ему...Столько лет прошло после их разлуки, Миша просто сбился с унылой счёта, да и к чему считать? Горечь того что лежало между ними : километров, часов, улыбок и слёз, было горше самого дешёвого алкоголя, однако Подкидыш делал всё, чтобы Влада выпустили на свободу. Он писал стихи, целые поэмы и книги, десятки трактатов, а потом, договорившись с издательством получал немалые суммы. —От чего ж не писать?,–думали все вокруг. Жизнь у Мишки Подкидыша интереснее некуда, считай сама судьба постаралась за тебя, а деньги, они когда кому-то мешали?Родионов и правда написал целую книгу о своей буйной прошлой жизни, так и назвал " Подкидыш", говорил он прошлой, так как во время и после заключения начиналась новая. Весь остальной материал был посвящён Вихрову, нет, напрямую Михаил этого не указывал, но если бы человек, знавший полную историю этих двоих, прочёл работы, он бы кротко улыбнулся и готов был бы жизнью поклясться , что писал Миша не об Ане. Родионов за всё это время порядком сошёл с ума, с Аней встречался теперь только по делу Влада и в глаза ей смотреть не смел, Анна напротив любила проводить с ним время и, кстати, обзавелась ухажёром в лице Стёпы Рожкова. Отец у дочери Анны появился ещё во время заключения Миши, фактически Анна изменила Родионову одновременно с мишиной изменой, но, естественно, ничего Подкидышу говорить не собиралась, ведь оставаться жертвой гораздо удобнее, да, совесть первое время не давала спать, но вскоре всё прошло. Может это было и правильно, Мише сейчас только этой новости не хватало. С ним вообще уже несколько лет творилось что-то странное. Он не знает какие чувства испытывает к Вихрову и любит ли всё ещё его Влад. Не знал сколько ещё ему нужно будет не спать ночами, копить и знакомиться с нужными людьми, чтобы Влада выпустили. Его жизнь состояла только из воспоминаний, Влада и бесконечной работы ради второго.Одно он знал точно – когда Вихров выйдет на свободу, это будет новая глава в жизни и для Миши тоже. Главное не забросить начатое.***Кудрявый парнишка девятнадцатилетней наружности, хлопая длинными ресницами в сотый раз закатывал свои очаровательные глазёнки и нервно щёлкал краем шариковой ручки.— Ещё раз повторяю, милый мой, я к Артёму Стрелецкому. Впусти ты меня, пожалуйста— Вы не записаны на приём! Я не имею право вас пускать.—Ну, пожалуйста, мой дорогой мальчик, пусти, а с записью решим позже. Ну что тебе стоит? Что ты как сторожевой пёс в конце то концов?— Мы с Артёмом Александровичем не для этого столько времени налаживали дело и стерпели столько грязи, чтобы какой-то там человек, который скорее всего вообще пришёл его убить, не представился и привёл исполнение свои дрянные планы,– не выдержав, даже вскочив с кресла, прокричал Матвей.—Ну хорошо. Я...—Михаил Родионов,– закончил за гостя вернувшийся в кабинет психолог. Голос его заметно дрожал, а глаза тут же застелила мутная пелена слёз, но пока ни одна слезинка не вырвалась за пределы глаза.—Это..этоэто ваш пациент?,– всё ещё ничего не понимая, спросил Матвей. Попеременно глядя на обоих мужчин, которые, кажется, крепко вцепились друг в друга глазами и не желали больше отпускать.—Это, Матюш, не пациент. Я пациент,–отвечал Стрелецкий ломающимся голосом, а слеза всё же прошлась по бледному лицу, аккуратно проводя красивый прозрачный узор от глаза до кончика носа, откуда с грохотом стремительно упала на пол и разбилась,– я пациент,–повторял Артём, начиная нехорошо, по мнению Матвея, улыбаться, а это мой врач. Да. Полюбуйся, Моть, это он меня вылечил, я ведь тоже того "больной",‐ с особой терпкостью и болью произнёс Стрелецкий, вроде отвечая секретарю, однако в упор смотря на Мишу.—Передай, пожалуйста, Михаилу Радионову, что он, как все, должен записаться мне на приём. И слушать я его буду только в порядке очереди и только по личном делам,–отчеканил Артём всё ещё выпивая взглядом всю жидкость глаз Подкидыша. А затем, слабо улыбнувшись Матвею, направился в сторону двери, попутно накидывая пальто.—ТЫ – моё единственное личное дело, Вихров,– сдерживая свои слёзы кричал ему вслед Миша.—Сомневаюсь,– бросил Стрелецкий и остановился на секунду, будто хотел сказать что-то ещё, однако мотнул головой и громко хлопнул дверью кабинета.