Последний день (1/1)

Два следующих дня Эрик и Чарльз отчаянно пытались остаться наедине, но им не дали ни малейшего шанса.Влюбленные и беззаботные Ада и Чепмен решили, что после болезни Чарльз приуныл, и взяли его под свою опеку. Парень ничего не имел против катания на лодке и бадминтона, но сейчас его мысли были заняты совсем другими видами физической активности.Впрочем, друзей не смущала его раcсеянность - они с легкостью списывали все странности на его самочувствие. Эрик попробовал проявить изобретательность и, взяв в сообщницы сизую лошадку Сирень, как будто случайно прогарцевал мимо троицы.- Чарльз, прокатишься немного? Эта красотка успела к тебе привыкнуть и будет скучать!- Спасибо Леншерр, но я не в лучшей форме для такого спорта, - отозвался Чарльз и густо покраснел. Эрик запоздало понял свою ошибку и пришпорил кобылу, пока никто не успел увидеть еще более странное выражение его лица. Всю ночь Чарльз томился и смотрел в окно, мечтая, что Эрик каким-то чудом сможет улизнуть из своей комнаты и забраться к нему.Всю ночь Эрик мечтал об этом, прокручивая в голове варианты ответа на случай, если служанка увидит его карабкающимся по плющу на кирпичной стене. Разделяющие их четыре метра по вертикали оказались препятствием столь же непреодолимым, как и два длинных коридора плюс одна лестница....За Чарльзом должна была приехать мать, и Эрик непременно хотел ей понравиться. Он лелеял надежду, что однажды навестит поместье Ксавьеров, и там ему бы очень пригодился союзник перед лицом сурового доктора.Эрик не ожидал, что произведение впечатления будет легкой задачей. Рассказывали, что Кэндейс Ксавьер избалована мужским вниманием, а он, хоть и обладал даром деловых переговоров, вовсе не был мастером светских любезностей с дамами. Он вышел встретить гостью и замер на крыльце, пораженный.Ему улыбалась миниатюрная шатенка - такой знакомой алой улыбкой, такими родными ясно-синими глазами. - Мистер Леншерр, Чарли столько писал о вас! Боюсь, вы стали его кумиром.Эрик учтиво наклонился поцеловать шелковую перчатку и с удивлением понял, что делает это со вполне искренним удовольствием.Он принялся ухаживать за гостьей, ненавязчиво разглядывая ее, будто впервые. За 40, но легка и стройна. Та же манера приподнимать бровь, морщить острый подбородок. Приглядевшись, он отметил, что взволновавшие его яркость губ и щек были результатом продуманного макияжа, а глаза обрамляло множество тонких морщинок. Но все же мать и сын были не просто похожи, они были как два цветка с одного побега, как два плода одного дерева. Эрик не успел осмыслить эту необыкновенную игру природы. Ибо мимо него пролетел, перепрыгивая через две ступеньки, сам объект его обожания. Чарльз совершенно по-детски бросился маме на шею, а потом закружил ее в объятиях, в шутку пытаясь подбросить в воздух. Она звонко рассмеялась. - Мой мальчик, как я по тебе скучала!Мистер Леншерр, этот сорванец не доставил вам больших хлопот?- Мам, мы же договаривались, мне давно не 12, - совершенно без обиды протянул Чарльз.- Да, взрослый мужчина, студент! Прости, так трудно к этому привыкнуть, я слишком хорошо помню, какой ветер был в моей голове в твои годы!Эрик не подозревал, что у них такие трогательные отношения. Он подумал, что вообще очень мало знает об обычной жизни своего возлюбленного.- Очень хороша собой, - шепнул он Чарльзу, улучив минутку.- Кто? - Твоя мать. - Все мужчины так говорят, - беспечно обронил юноша.Остатки дня прошли в бесконечных вежливых расспросах и дежурных поздравлениях. В той самой домашней суете, которую Эрик, сыграв свою часть ритуала, с удовольствием оставил на мать. Несмотря на дружбу отцов, матери за годы так и не нашли общий язык, а потому виделись нечасто: слишком уж разные они были.Эрик удивился, как не замечал этого раньше - еще пару лет назад яркое личико миссис Ксавьер было для него лишь одним из вереницы ничем не примечательных женских лиц. Еще месяц назад он не знал человека, который успел стать самым близким во всей его жизни....На следующее утро Ксавьеры отправлялись домой. Церемония прощания, как всегда, была долгой и наиграно-восторженной. Эрик чувствовал себя совершенно чужим на празднике жизни.Вот и все. Самое яркое и безумное лето в его жизни пролетело и осталось позади. В нем не хватило дней для признаний и обещаний. Они не успели толком поговорить и теперь не смогут даже обняться на прощание. Лишь помахать вслед рукой в кожаной перчатке...Эрику со всей страстью захотелось остановить экипаж, остановить время. Броситься поперек его безжалостного течения. Когда, казалось, стало поздно для любых слов, он воскликнул:- Эй, дружище! - Моя скромная квартирка в Лондоне. Ты всегда можешь там остановиться на каникулах! - совершенно буднично проговорил Эрик, в ужасе от собственного нахальства.Но он не мог не сделать этой последней, отчанной попытки. - Спасибо, очень щедро с твоей стороны!Эрик бросил ключ и Чарльз с легкостью его поймал. Вызывающе блеснул взглядом и тут же скрылся за стеклом экипажа.Это было даже лучше, чем обменяться клятвами или кольцами. ...Всю осень Эрик просыпался с улыбкой на лице и ожиданием, что должно случиться что-то хорошее. Такого с ним не бывало уже много лет. Его повысили по службе и работы стало совсем невпроворот, но это его только радовало. Он чувствовал себя полным жизни и сил, он был влюблен и готов ради этой любви на любые подвиги. Ожидания его не обманывали: Чарльз присылал длинные письма - плод бессонных ночей - и в письмах они рассказывали друг другу все то, чего не успели за время их стремительного романа. Обоим теперь было жутко неудобно, что они знают друг о друге слишком много - и так мало. Что физическая близость захватила их намного раньше, чем могла бы возникнуть душевная. И теперь они с энтузиазмом наверстывали упущенное, заполняя десятки страниц рассказами о любви к теннису и французским романам, о своих студенческих выходках и прочей милой чепухе, не забывая перемежать бытоописания любовной горячкой.Эрик, что ты нашел во мне? Я знаю, чем привлек меня ты - твоя красота особенная, она притягивала меня с самого первого дня. Потом я прочитал на твоем лице страдание и следы болезненного прошлого и увлекся тобой еще больше. Я видел, что у тебя были причины замкнуться и, конечно, надеялся растопить твое сердце.Ну и, ты знаешь, меня несколько тяготила моя невинность на пороге вступления во взрослую жизнь.Еще год назад Эрик бы лишь презрительно усмехнулся над подобным посланием. Но теперь он со всей искренностью отвечал:Моя - что? Никогда не думал, что кто-то назовет меня физически привлекательным. Что кому-то вообще будет дело до моего бренного тела, которое в своей греховности достойно лишь самого жесткого усмирения - о чем мне напоминали многократно. Тем более ты... Я бы ни за что не поверил, что могу быть интересен такому славному парню, как ты. И, честно, не верю в это до сих пор. К чему тебе эти порочные страсти, когда у тебя впереди бурное студенчество, юные красотки, успех в обществе?Знаешь, если бы ты сам не перешел в наступление тогда, в библиотеке, я бы вряд ли когда-либо решился к тебе прикоснуться. ....С каждым письмом Чарльз все с большим увлечением рассказывал об особом мире Кэмбриджа, о новых открытиях, новых друзьях. И все меньше - о своих чувствах.От этих повествований Эрик с досадой морщил лоб. Хватило ему и Клайва Кэмбриджского, его почти забытого - целую жизнь назад - но незабвенно лицемерного возлюбленного. Потом письма стали приходить заметно реже и к Рождеству почти совсем прекратились.Эрик покорно принял такое развитие событий и решил не быть навязчивым. Жизнь юноши, действительно, только начинается и он не имеет никакого права на нее претендовать.Он и так получил от судьбы щедрый подарок. Эта любовь вернула ему силы и желание жить - как можно требовать большего?...Чарльза быстро закружила университетская жизнь. После школьной муштры и рутины она видилась ему прекрасным островом свободы. Казалось, в Кэмбридже и самый эксцентричный характер найдет себе заинтересованного слушателя и единомышленника. Более того, эксцентричность была в моде в самых разных ее формах. В том числе в той, которую он меньше всего ожидал встретить среди лучших умов страны. Чарльз и не думал выдавать свои тайны - ему вполне было достаточно жарких воспоминаний о ночах с мистером Леншерром. Иногда он рисовал в воображении их следующие встречи, во всех деталях представляя непристойные подробности - но, в конце концов, фантазий оказывалось достаточно. Его новая взрослая жизнь была совершенно нормальной и полностью реальной, в нее не вписывался этот тревожащий опыт. С кэмбриджской перспективы отношения с Эриком стали казаться ему слишком рискованными, слишком странными. В них вообще все было "слишком", и прежде всего - слишком много грубого физического. И как только тело Чарльза забыло прикосновения требовательных рук любовника, его образ в памяти стал тускнеть, уходить на второй план.Он не жалел об этой безумной эскападе. Но совсем не был уверен, что хотел бы ее повторить.Остроумный и легкий на подъем, Чарльз быстро обзавелся хорошей и полезной для будущих деловых связей компанией. Каково же было его удивление, когда эти в высшей степени нормальные ребята стали вести разговоры о психоанализе, животных инстинктах человека, инцестуальных и гомосексуальных стадиях взросления - обо всем том, что, как его приучили думать, не может быть предметом обсуждений в приличном обществе. Это называлось широтой взглядов и считалось доблестью в кругах интеллектуальных и творческих.Но здесь, как и в школе, были свои подводные камни: говорить вовсе не значило делать. Для большинства студентов идеи и идеалы были предметом в себе, самоценностью, и тому, кто решился бы открыто воплощать их на практике, скорее всего, досталось бы лишь презрение.Так что, хвастаясь своими подвигами, Чарльз благоразумно ограничился многозначительными намеками. Хотя и этого было достаточно, чтобы поймать на себе заинтересованные взгляды нескольких парней с дурной репутацией.