Если бы он (Изми Маркауз(/)Сталкон Весенний Жасмин, упоминается милорд Алистан, преслеш, PG) (1/1)

Его про это отец спросил, сам он бы и не задумался о подобной вещи. А тут пришлось, отец ответа, конечно, не ждал, он обронил это скорее поучительно; он порой так делал, когда обращал его внимание на собственные недостатки. Лучше примера, чем младший принц, не находилось (отец его любил, слишком любил; был бы у него второй сын, а не только Изми да четыре дочки, наверное, даже его бы отец не обожал так сильно, так иступлённо). Принц был болезненный, но каждый раз выживал. Был невысок ростом, но какой статный; узок в плечах, но поднимал полуторный меч так, словно тот ничего не весил. Принц был белокур и остронос, веснушки рассыпались по щекам и лбу, а бант розовых руб был и вовсе какой-то дамский — но одним взглядом принц умел поставить на место.Чувствовалась порода, как бы там ни было, хоть и не похож получился принц на венценосного отца.И здесь отец зацепился за то же: не подобает сыну рода Маркауз сидеть на дереве, как какому-то простолюдину, да ещё и в час, когда на плацу гремит строевой шаг. Изми отхватил подзатыльник, ссыпал собранные сливы прямо так, в траву королевского сада да подвернул рубаху, заправил в штаны, пока отец не заметил, что та вся в пятнах от сока и мякоти. Отец редко ему выговаривал, никогда не стыдил, и всего пару раз Изми получал нагоняй (настоящий, с синяками и кровавыми ссадинами от ременной пряжки или хлёсткого ремешка ножен отцовского бастарда), но сейчас и был тот самый редкий случай. Отец шёл от Его Величества, отец только что почти час провёл в покоях, и всё это время младший принц прилежно упражнялся со шпагой.— А мой отпрыск на суку сливы жрал, — поджал губы отец, шевельнулись усы, и Изми потупил взгляд.— Куда мне до принца-то, сами же знаете, каков я, — буркнул.И тут отец вывернул и даже, наверное, сам не осознал, как серьёзно задел и озадачил: принц не всегда таким был, сказал. Разве ты не помнишь Его Светлость в детстве?Откуда бы помнить, пожал плечами беззлобно Изми. Отец вздохнул, покачал головой. Положил ему на затылок руку; пришлось потянуться, Изми уже догнал его, высоченного, в росте, и давно перегнал в ширине плеч. Потрепал по коротко остриженным кудрям. Ласково.Даже если бы принц и был его сыном — отец бы все равно любил его меньше, чем Изми. Вот в чём Изми был уверен больше, чем во всех истинах мира.И ещё был уверен, что действительно не помнит принца маленьким. Младше того, каков он сейчас. Он и год, и два назад был такой же: кудри блестящие, как золотые нитки, какими мать вышивает, и мягкие, наверное, как соболий мех; и совершенно не королевской породы глаза, бледные, как лёд над полыньёй — почему-то зелёный лёд. Он весь был в мать, он, наверное, по ошибке родился мальчишкой, с такими тонкими бледными пальцами и с ключицами совсем как у Милфри, младшей сестрицы Изми. И бледная эта кожа, на которой веснушки горели, как брызги ржавчины на талом снегу. И осторожность, с какой он взбирался в седло, вроде изящно, но так плавно, как в одно движение. И как вынимал меч из ножен, совсем без резкости, без напора, без... ярости, что ли, с которой пристало воину орудовать мечом.Он должен был родиться девчонкой, чтобы мог отпускать свои драгоценные волосы в косы и открывать в платьях узкие бледные плечи с сахарными словно бы косточкам и ключицами, и гибкую шею, и тогда бы...Изми прикусывает щёку от неожиданности и несуразности этой мысли. Сплёвывает кровь на плац, но не морщится даже: боль он едва ощущает, так смущает его то, что успел напридумывать вот сейчас.Он берёт предложенный наставником цеп, он выходит с ним супротив очередной деревянной куклы-мишени, он замахивается...Он совершенно оторван от бледного осеннего дня, и от запаха пота, исходящего от него самого, и от лёгкого ветра, кусающего влажную кожу.Он думает эту несуразность, эту глупость, эту нелепицу.Прокатывает её в уме, так и эдак. Радуется, что никто не может узнать его мыслей.Он сбивает цепом мишень, подтягивает ловко, вскинув руку, его обратно, и вокруг гвалт, и смеётся наставник, приводя его в пример... А в голове у него вертятся несколько слов, и стыд отступил, и только тепло и как-то придурковато почти радостно от того, что эти слова так сложились.На балконе над плацем младший сын короля Сталкона остывает после упражнений со шпагой; он смотрит вниз (ветер треплет развязанный ворот рубахи и свободные её рукава, и даже против солнца, если прищуриться, можно рассмотреть тонкие бледные его запястья, и как шевелятся пальцы, усталые от занятий, и как к высокому лбу прилипли волосы), а Изми смотрит вверх и улыбается, сощурив глаза.И принц улыбается ему в ответ — и тоже щурится, и на щеках появляются впадинки...?Если бы он родился девчонкой, — вечером, лежа под балдахином в своей кровати, думает Изми, — я бы, наверное, давненько уже влюбился в него?.Мысли этой он не стыдится, тем более что никуда она не девается, но и делиться ею с кем-то излишне. Это его принц, будущий для всех них король, и Изми должен, обязан его любить. Нет здесь ничего странного или дурного, но есть что-то щемящее, совсем не мужское в своей терпко-сладкой нежности, воину и слуге не подобающее.В шестнадцать принц перепоручен им с отцом, и Изми свыкается сызнова с ролью оруженосца, хотя роль эта скорее на одних словах. Принц сам таскает и ножны, и клинок, и сам учится влезать в кожаные доспехи, и Изми лишь помогает. Иногда их пальцы сталкиваются, застегивая ремешки, и принц тогда улыбается коротко, а Изми неизменно просит прощения.Но принц не просит его не помогать. И их пальцы продолжают встречаться.Иногда Изми кажется, что неспроста это всё; что, может быть, так принц проявляет к нему жалость или что-то навроде...Он не помнит все разы, когда отец поручал ему принца тренировать; цеп, булава, меч и щит — всего не упомнить. И сколько раз ранился принц или он сам. Но помнит отчетливо единственный раз, когда осознал весь смысл слов, так часто слышанных от слуг и даже отца.?Принц слаб здоровьем,? — говорили они.?Принц хрупок, словно цветок?.Он ухватил Изми, идущего на полшага впереди, за плечо, но пальцы были слабые, прикосновение — никак не хват. И так и провёл пальцами по его рубахе, по рукаву, оседая на землю. Изми не сразу понял, настолько удивленный прикосновением. Принц уже почти лежал, и кровь, неестественно яркая на белом его лице, даже на вмиг выцветших губах, с подбородка текла по шее. Не сразу понял — но кровь отрезвила; бросил ножны, упал на колени и впервые позволил себе прикоснуться к принцу. Ладонь легла под шею его и затылок, влажные от липкого пота, и Изми притиснул его к себе, глупо, в какой-то неясной самому себе попытке стирая другой рукой текущую из его носа кровь, вытирая губы, ямочку над верхней.Принц ухватил его слабыми пальцами за рубаху, дышащий тихо, белый, холодный, закрывший глаза. И Изми подхватил его на руки, чуть не взвыл, каким он был лёгким, их хрупкий наследник. В прохладной тёмной садовой оружейной, у кадки с водой, в которой после занятия они должны были обмыться, Изми так и держал его, и протирал ему лоб, набирая воду пригоршнями, и смывал с губ и подбородка кровь.А принц улыбался и не открывал глаз. Потом дрожь прошла, прошёл ужас, и Изми понял, что принц очнулся, принц жив... что принц гладит его лёгкой ладонью по груди и прижимается, лёжа в жестком объятии прижавшей его руки...— Ваша Светлость, — прохрипел Изми, вдруг страшно усталый, словно пережитой страх измотал его.Он не отнял руки, которой обнимал лежавшего на его коленях принца, и позы не переменил. А принц не отстранил прижатой к его груди головы. Приоткрыл только светлые свои внимательные глаза.— Как вы, мой принц?— Уже лучше, — прошептал, и прильнул, и обнял лёгкой рукою за шею. — Мой Изми.Отцу не сказал ничего. Ни про обморок, ни что кровь из носа у принца пошла. Ни про их час в оружейной у сада, где вместо занятий с мечом они лежали в ворохе попон и тряпья, и принц спал, привалившись Изми на грудь и прильнув стройным худым телом, а Изми смотрел над собой, на облитые солнечными лучами стрехи крыши, и вслепую (словно так это не имело такого большого значения) принца обнимал обеими руками, и гладил порой выше локтя по мягкой коже, где задрался рукав.В этот день изменилось всё, и сам он будто бы надломился, как трескается иногда самый крепкий щит в середине и именно там потом и проломится. Теперь было не взять замах, когда принц должен был отбить эту атаку; хотя и раньше Изми не схватывался с ним всерьёз, в полную свою силу, сейчас он и трети былой пылкости не мог вложить в их поединок. Он так боялся.Он так страшно боялся, что после первых стычек в Приграничье, где они были все вместе: и отец, и принц, и он сам, и лошади их круп к крупу, и настоящая схватка коснулась их едва едва, — он прекрасно понял мать. Почему она плакала каждый раз, отпуская его и отца от себя далеко. Понял так хорошо, так остро её тревогу, всю эту не выраженную ещё, словно не вылупившуюся из скорлупы предчувствия боль, что вновь испугался.Но принц был около него, принц не пострадал, принц улыбался и смывал кровь с доспеха, а Изми чувствовал себя дозорным. Словно с того часа в оружейной, с лёгкого тела в его объятиях началась его стража.И он хотел нести её до конца.Отец меряет его взглядом, снизу вверх, накручивает на палец ус, и блестят, переливаясь, рубины в его перстнях.— Его Светлость принц просил отправить тебя на границу в составе отряда, — негромкого говорит он, и Изми едва не давится яблоком: такая счастливая эта новость.— Его Светлость сам? — выдавливает из себя и стучит по груди, чтоб в глотке застрявший кусок выплюнуть.Взгляд отца какой-то тёмный, незнакомый будто бы, но тяжести в нём нет и опасности Изми не чувствует. Скорее это непонимание.— Его Светлость просили не разлучать вас, — отец вскидывает бровь на то, как расплылся в улыбке Изми, и делает шаг вперёд, и снова кладёт руку ему на голову, как коня меж ушей треплет.— Отец, — говорит Изми, надеясь всё это прояснить для отца сейчас наконец-то, ведь пора бы уже. — Я люблю Его Светлость.Гладящая его рука тяжёлая, натруженная, и отец посмеивается и качает головой.— Не сомневался, — хмыкает. — Его Светлость любят тебя, это очевидно.И Изми становится ещё счастливее — будто это возможно — от этих слов.