Глава 21. Ничего не проходит. (1/1)

Флоран быстро перебирал дрожащими ногами по идеально ровному парижскому асфальту и чувствовал себя никак. Мужчину словно выключило в то мгновение, когда Локонте сказал, что влюбился в него. Полное безразличие заполнило все сознание француза, до самых краев. Фло кое-как добрался до собственного дома: в этот раз он просто взял и забил на все эти тупые конспирологические штучки а-ля "стараться не попадать под камеры", "внимательно следить за мимо проезжающими автомобилями" или "делать несколько пересадок", которые стали его спутниками последние месяцы. Мот, тупо глядя на себя в зеркальную пыльную поверхность стенки лифта, поднимался на свой этаж, абсолютно не думая о том, что кто-то вполне мог бы поджидать его в квартире. Если ждут — значит, так и надо, так и должно было в итоге случиться: у него нет больше сил ни на что. Плевать.Удивительно, как человек может довести себя до ручки! Флоран сам извелся до того предела, что вот-вот, и станет отжившей свое иллюзией, пародией на человека. Он больше не мог найти внутренней силы попробовать снова или вообще взять и начать с самого начала, как это случилось в Торонто в тот холодный дождливый вечер. Француз уже почти был готов отречься от самого себя. Почти был готов признать, что в очередной раз хладнокровно забить на свирепый ветер, поднять воротник и карабкаться по горе жизни дальше он уже не сможет. Не сможет, потому что он уже давным-давно сорвался с пика и катится, катится, катится вниз, сшибая не слушающимся его сознание телом гигантские валуны, задевая мелкие камни, глотая поднимающуюся вокруг пыль.Он адски устал от этой постоянной, почти нескончаемой боли.И если это было их целью — значит, они ее все-таки достигли.Плевать! Бегай-не бегай, а толку от этого никакого нет: его все равно найдут, хоть он уедет из Парижа, хоть заляжет на дно Марианской впадины. И как же странно, что Флорана не тронули до сих пор... Вероятность того, что эти люди за последние недели так и не смогли понять, где и у кого именно Фло скрывается, и ни разу не вычислили, куда именно он уезжает из лицея после работы, максимально приближена к нулю.Тогда почему? Почему он все еще перебирает ногами по асфальту, почему может дышать, почему сердце его продолжает биться?.. Почему они ни разу не поджидали его в лифте, утром или вечером, когда он был один? Почему они не караулили его в лицее, почему не выдают себя, почему заставляли Мервана следить за ним, почему поставили камеры в его квартире, почему, почему, почему...Да плевать уже — почему, зачем, отчего... Он уже сдался. Пусть делают с ним все, что хотят — больше Фло от них прятаться не собирается: хватит, достаточно, набегался уже! Сил на этот марафон тупо не осталось. Фло всю жизнь чего-то боялся, всю жизнь старался отбросить эти воспоминания, которые удавкой душили его не только по ночам, но и днем, а теперь... Теперь он готов встретить свое прошлое — а Мот был на тысячу процентов уверен в том, что за ним следят люди из его не самого радостного прошлого! — лицом к лицу. И в этот раз он хоть и не станет убегать или трусливо прятаться, но и не будет угрожающе наступать на своих преследователей, как мечтал об этом прошлые месяцы. Он спокойно и безропотно примет то, что уготовано ему этой встречей. Он попросту больше ничего не может. Он сломался, и это именно Локонте его добил.Флоран больше не хочет совершенно ничего, и сейчас он может себе в этом открыто признаться. Даже не так: давно нужно было себе в этом открыто признаться, а не фальшиво-показушно играть роль человека, который всеми силами цепляется за этот душный мир. За мир, который еще в детстве показал Фло свое истинное лицо — дым сигарет, гнутые подпаленные ложки, запах чужого пота, громкие крики и полузадушенные хрипы детей, боль, кровь и жгущий внутренности огонь... Здесь, в этом мире, окружившем Мота, нет ничего, кроме страха и раздражения, вранья и наживы, ярости и ненависти. И каждый, абсолютно каждый преследует собственную выгоду, каким бы милым и понимающим он ни казался тебе вначале. Как же хочется бросить уже в огонь книгу своей жизни целиком, и не наблюдать за тем, как, одна за одной, рвутся ее страницы, а затем взять и явиться без приглашения прямо к Тому, кто все это с Флораном сотворил! Так, всего лишь уточнить — за что и почему все это досталось именно ему?!Проблема лишь в том, что никто Мота там не ждет. И никогда не ждал. Потому что он даже небу не нужен.Удивительно, но дверь в квартиру Флорана была закрыта на замок. Хотя ничто ведь не мешает этим уродам, о которых говорил Мерван, притаиться внутри, в полной тишине и темноте, и терпеливо поджидать возвращения хозяина квартиры. Фло, глубоко вздохнув, вставил ключ в замок, и даже с первого раза, хотя пальцы немного тряслись, но тот отчего-то не поддался. Безразлично, даже как-то потерянно посмотрев на свою ладонь, Мот увидел, что перепутал ключи в связке: случайно, по привычке, взял ключ от квартиры Локонте. И на это тоже плевать.Флоран взял свой ключ и открыл им дверь. Даже если сейчас на него вдруг кто-то наведет дуло пистолета, то француз просто остановится и не будет двигаться, чтобы убийца вдруг не промазал, а пуля вошла прямо в самое сердце. Так наверняка можно умереть быстрее. Фло уже не боялся.Ведь ему плевать.Однако в квартире было тихо. Чрезмерно тихо. Поэтому щелчок закрывающегося замка прозвучал для Флорана буквально как пушечный выстрел. В комнатах вроде все было по-старому, так же, как Мот и запомнил. Если сюда кто-то и приходил, то следов, по крайней мере — видимых, они не оставили.А если они все еще здесь, то великолепно прячутся. Фло, проформы ради, безразлично заглянул в ванную комнату, в шкафы и за занавески во всех комнатах. Зачем? Да просто так. Возможно, решил, что если здесь кто-то все же есть, то не нужно оттягивать неизбежное и заставлять этого "кого-то" ждать. Если они хотят его убить — сейчас для этого самое время.Пусть они сделают это сейчас, пока Флорану плевать.Мот обошел всю квартиру, нигде не включая свет. Нет, не включал он его вовсе не из-за того, что этим мог выдать свое возвращение, если за ним все-таки следили с улицы, а потому, что мужчине попросту не хотелось этого делать. Последних догорающих лучей закатного солнца, освещавших квартиру, Флорану вполне хватило, чтобы окинуть ее невнимательным взглядом, а большего ему и не надо.Фло прошел в спальню и прямо в одежде упал на кровать, на которой в последний раз лежал несколько недель назад, прикованный по рукам и ногам. Однако даже этот факт не вызвал в его душе хоть какого-то отклика: страха, ненависти или хотя бы отвращения. Ведь рисунок Локонте-то вызвал, так почему бы и кровать не могла так же взбесить Мота?Да потому, что он сломался.Флоран уже несколько минут лежал на боку, и в голове его вдруг запоздало пронеслась мысль, что кто-то мог бы находиться и прямо под кроватью. Что же... Так даже лучше: живому телу вставать не придется, а мертвому — падать.Это было чрезвычайно непонятное состояние для Фло, однако в чем-то даже приятное, поскольку все чувства внутри будто отключились, и он стал сосудом, в котором нет ни-че-го, кроме пустоты. Обычно так бывает, когда слишком долго к чему-то идешь, тратишь на это "что-то" последние силы и... И в какой-то момент все попросту ломается, не обязательно по твоей вине. И вроде бы ты должен расстроиться, страдать, думать о том, что будет дальше, но... Нет. Высушенное растение не может страдать или вообще чувствовать — оно может лишь развеяться по ветру, чтобы парить в пустоте.И пусть в этом нет ничего хорошего.Но и ничего плохого тоже нет.Плевать. Флорану на все плевать. По-другому все равно уже не будет.Слова Микеле до сих пор периодически звучали в голове, и от того по спине иногда ходили мурашки, чередуясь с волнами апатии. Пожалуй, это было единственным, что хоть как-то удерживало Флорана в сознании: остальные ощущения притупились и почти исчезли. Где же? Где теперь все воспоминания Флорана? Страх, паника или хотя бы гадкое омерзение?..."...Все мысли заполнены тобой..." — мелодичный голос Локонте, такой противный сейчас, изредка вспыхивал в голове француза, и мужчина, сам того не заметив, в одну секунду провалился под этот мерзкий аккомпанемент в зыбучий песок сна.Фло заснул так и не почувствовав, что на его запястье больше нет крупных черных бусин и длинного тонкого креста.***Локонте стоял на балконе и потерянно смотрел перед собой, на покрытые сумраком здания вечернего Парижа. Мужчину немного потряхивало от напряжения, и он до сих пор никак не мог с этим справиться. С того момента, как Флоран ушел из квартиры, неизвестно куда, итальянец скурил почти весь портсигар своих дорогущих сигарет, наплевав на то, что ими, вообще-то, нужно медленно затягиваться и получать грандиозное удовольствие. Какое уж тут удовольствие, когда в груди словно кулаком что-то сжали... Мужчине не верилось, что между ними все сложилось именно так. Только не сегодня, когда Мик, наконец, нашел в себе силы произнести важные для него слова, которые так долго лелеял в своей голове. Только не сегодня, когда у Флорана день Рождения. Только не сегодня.И не когда-нибудь вообще.— Я тебя... Ты слышишь?!— Тебя никто не слышит.Локонте болезненно-тихо рассмеялся сам себе на выдохе, ощущая терзающую его нутро печаль, липкой мерзостью текущую по венам. Кричать не хотелось, плакать — тем более! Микеланджело, конечно, до гребаного хрена тонкочувствующая художественная натура, но все-таки мужчина, и слезы себе позволял только в самых крайних случаях, хотя не стеснялся их и вообще всегда считал, что эмоции ни в коем случае нельзя держать в себе. Но сейчас внутри, по ощущениям, происходил какой-то мини-апокалипсис: в груди будто что-то рвалось и рушилось — безжалостно, безостановочно, а потому все силы пока что уходили на простое поддержание жизнедеятельности организма, а не на его эмоциональный фон. Внутри все ломалось, но Микеле словно окаменел.— Тебя никто не слышит.Эта фраза будто наждачкой царапала мозг изнутри.Как, оказывается, Флоран умеет делать больно, даже сам того не осознавая: буквально одной фразой он просто взял и разбил Локонте! Мика, который до этого момента даже и не думал, что его вообще в этом мире хоть что-то может так задеть, изуродовать, выпить в одно мгновение. А тут — обыкновенные слова, превратившие итальянское любвеобильное сердце в черную обугленную дырку! Не дыру даже — через нее бы хоть ветерочек проходил, и, может, со временем вынес бы собой все обломки! — а дырку: мелкую, противную, зудящую, словно пальцем выковырянную и сигаретой прожженную. — Тебя никто не слышит.Мозг Микеле словно записал эту гребаную фразу на диктофон и зациклил бесконечным повтором на максимальной громкости.— Тебя никто не слышит.— Тебя никто не слышит.— Тебя никто не слышит.Локонте, пожалуй, впервые в жизни, буквально понял, что на самом деле означает фраза "сходить с ума из-за любви". Раньше он лишь бездумно посмеивался, вспоминая о тех, кто томно вздыхал по нему длинными вечерами. При этом итальянцу даже не нужно было прикладывать больших усилий для того, чтобы соблазнить или закадрить интересующий его объект. Не виноват же он в том, что таким родился — красивым и обольстительным его несколько десятков лет назад заделали родители. Микеланджело всегда знал, что им восхищаются, и со временем совершенно забыл о том, что не им единым жива влюбленность, и его тоже, вообще-то может серьезно угораздить. Мужчиной восхищались, порой больше, чем он того заслуживал: за ним бегали толпы, ему завидовали, даже превозносили... А он с удовольствием пользовался — почему нет, если внимание так приятно, а охи и вздохи влюбленных в него так ласкают слух и почесывают пузико чувству собственной важности?Как оказалось, ничего хорошего в том, чтобы быть до умопомрачения влюбленным, нет, ведь ты словно зверь в клетке мечешься! И только сейчас, оказавшись в незавидном положении отвергнутого, итальянец понял, какой же он все-таки моральный урод по отношению к Моту в частности и ко всем своим партнерам в целом! Чего стоили лишь его донжуанские похождения, количество и качество которых не становилось меньше и хуже с возрастом! А сейчас: как, как он мог позволить себе признаться Флорану, зная о том, что ему пришлось вынести?! С чего он взял, что вообще имеет право на подобные слова, черт возьми?!На балконе очень похолодало, и Микеле, ощутив это, зябко поежился. В очередной раз сунувшись за сигаретами, Мик понял, что его портсигар пуст. Так же, как и он сам. На балконе больше делать нечего: темно, холодно и грустно настолько, что впору через раму перевеситься. Этого Локонте допустить не мог — ведь мир не переживет такой невосполнимой утраты! — а потому вернулся обратно в гостиную.Взгляд мужчины упал на диван, на котором лежали два предмета. Микеланджело растерянно поднял первый: это был скетчбук, что и стал причиной недавней ссоры Мика с Флораном. Мадонна, ну какой же Локонте все-таки идиот! Чего ему стоило выдрать этот несчастный клочок бумаги и отдать его французу?! Мир бы не развалился от этого! Но нет — Микеланджело ведь на всю голову упертый баран!Сразу за этой мыслью раздался треск — итальянец, злобно пыхтя, начал дрожащими руками выдирать листы один за одним, остервенело, исступленно, и не остановился, пока на креплениях не осталась лишь обложка. Теперь рисунки, разлетевшись, валялись по всей гостиной. Они были красивы, четко построены, имели прекрасную светотень, но толку-то теперь от них, если Мику даже просто смотреть на все это невыносимо?! Внутри вдруг начало что-то мерзко свербеть, зудеть, и Микеланджело удивленно, не ожидая такой подставы от самого себя, ощутил подкатывающие разъяренными волнами к горлу злые слезы. Сам по себе Локонте не хотел плакать, считая, видимо, что он выше всего этого эмоционального дерьма, но зато его организму срочно нужно было выпустить злость. Пусть эта самая злость выйдет криком, гневом или слезами — разницы нет, главное то, что она все-таки выйдет. И именно тогда станет легче. Но если не дать эмоциям освободиться, как это вышло у Флорана, так и не научившегося управлять своими чувствами, то не получится даже вздохнуть. Не получится жить. Даже тупо существовать не получится.Впрочем, пока что Мик отрицал тот факт, что от этих злых слез у него горло словно наждачкой скребет, и, агрессивно потирая пальцами веки, переключился на другую вещь, лежащую на диване. Вторым предметом, что Микеле взял в руки, был его собственный подарок, который Флоран не забрал, так же, как и свои вещи, искренне считая, видимо, что от Мика ему совершенно ничего не нужно. То и дело подвисая на прыгающих бешеными попрыгунчиками мыслях в голове, Микеле аккуратно пролистнул страницы ежедневника, чувствуя подушечками пальцев их шероховатую поверхность. И все-таки подарок был красивым и действительно полезным. Еще итальянцу очень нравились цвета, в которых блокнот выполнен: золотистый и бежевый прекрасно дополняли друг друга. Один — такой кричащий, яркий, второй — умиротворяющий, спокойный: в этом блокноте словно переплелись и их с Фло характеры...Мик резко помотал головой из стороны в сторону, стараясь отогнать эти несуразные мысли подальше от себя. В горле все еще свербело, и слезы, казалось, уже было почти невозможно контролировать. Невеселые размышления, окончательно спутавшиеся в один комок, начали откровенно мучить сознание итальянца. Локонте, не зная, что ему со всем этим добром теперь делать, заметался по комнате: сначала подошел обратно к балкону, затем, глубокомысленно потрогав пальцем дверную ручку, прошел в коридор. Постояв там пару секунд, Микеланджело вернулся в гостиную. Как заставить мысли прекратить терроризировать его несчастную, прожженную краской голову? То ли закрыть глаза, то ли не закрывать их совсем... Но так ничего и не получилось. Злость и горечь все-таки вырвались наружу. Локонте плакал, тихо проглатывая слезы, словно стыдясь их даже перед стенами своей собственной квартиры. Плакал. Впервые в своей жизни — из-за душевных переживаний...— Пройдет... Пройдет... — пытался успокоить себя итальянец, раз за разом перечитывая винтажную надпись на подарке. — Пройдет и это?! — Локонте, то и дело вытирая большим пальцем мокрые веки, задумчиво вынул ручку из подаренного комплекта и еще раз взглянул на выгравированную на ней фразу. Попытка взять себя в руки была не особо успешной, потому что казалось, будто разрушение внутри никогда не закончится. — Вот же черт! — Микеланджело снова несколько раз провел ладонью по своему лицу, растирая его до жгучей боли. — Черт! Черт! Черт! — со злостью зашипел он себе под нос, крепко сжимая пальцами ручку. Что-то скрипнуло, но, как оказалось, это были костяшки, а не корпус подарка. Затем Мик открыл ежедневник на первой странице и написал отрывистым, дрожащим, совсем не тем поставленным архитектурным почерком, которому его учили в университете:je t'aimeНахрена он вообще это сделал, Микеле и сам толком не до конца понял. Такой вот душевный неконтролируемый порыв. Закрыв блокнот, Локонте хотел было положить его на место, но, задумавшись, нахмурил брови. Затем итальянец, отыскав взглядом среди валяющихся на полу рисунков тот, что нарисовал сегодняшним вечером, поднял его и вложил в ежедневник, не рассматривая.Это тоже был в своем роде порыв души. Порыв, который никогда не оценит никто, кроме актеров из "Гарри Поттера", что уже почти заканчивался. Пиксельные актеры что-то говорили, только вот итальянец их почти не слышал. Звуки, исходящие из динамиков, вгрызались в уши, а выпитые три бутылочки алкоголя — в печень. Микеле был почти не пьян, но голова разболелась очень сильно: наверняка из-за нервного потрясения, которое он сам и вызвал собственными глупостью и идиотизмом.Локонте взял пульт и нажал кнопку выключения, словно лишь такое действие помогло бы ему убедиться в полном одиночестве. Телевизор презрительно щелкнув, затих. Сразу после этого на кухне что-то громко зашуршало: так громко, будто бы Флоран сейчас выйдет оттуда и недовольно забурчит, вопрошая за причины преждевременного выключения серии, ха!.. Но из кухни вышел лишь кот, который весь этот вечер замечательно проспал под столом. Животное заинтересованно повертело мордочкой в поисках второго человека, от которого обычно перепадало что-то вкусненькое, и, не найдя его, требовательно потерлось спинкой о ноги Микеланджело, явно выпрашивая этим действием себе какую-нибудь вкусняшку. Итальянец, предпочитающий почти спартанскую умеренность в кормлении своего кота и обычно на такие провокации не поддававшийся, нервно дернул губами и понуро побрел к шкафчику с кормом. Да, его питомцу оптимизма точно не занимать — был бы корм в миске, а уж хорошее настроение не заставит себя ждать. Мик, в целом, тоже был оптимистом по жизни, и всегда считал, что его стакан наполовину полон. Однако сейчас спасибо, что вода в стакане хотя бы просто есть. Правда почему-то грязно-серого цвета, мутная, горькая и растекающаяся соленой влагой под глазами, сколько Локонте не жмурился, до скрежета сжимая зубы. Давно прошли те времена, когда Микеланджело действительно плакал, почти в голос выл от боли, валяясь избитым неадекватышами общаги или клуба после очередной попойки — а с ним в студенческие годы и не такое бывало.Однако сейчас... Сейчас на него даже руку никто не поднял, а окружающее пространство от слез все равно в разные стороны расплывается. Будто сама квартира его презирает за то, что он сделал, за то, что сказал. На кухне — как и в гостиной, как и на балконе — темно и холодно: Мик ощущал это не столько физически, сколько морально. Квартира. Не дом. Не дом потому, что сейчас здесь находиться было невыносимо: подарок и разорванный к хренам скетчбук стояли перед глазами, а в голове все еще звучал голос Фло, отражающийся от идеально ровных стен. Квартира. Холодная, бездушная, словно Локонте ее не на свои кровные, заработанные честным непосильным преподавательским трудом покупал и подбирал мебель, прислушиваясь к своей натренированной архитектурным университетом дизайнерской чуйке, а так — тупо снимает уже несколько лет. То есть, дом ведь — это что-то родное и тянущее к себе, так?..Что, неужели Фло — его, Мика, дом?..Корм нашелся не сразу. Черт возьми! В этой отвергающей его квартире Микеланджело теперь даже жратву для кота найти с первого раза не в состоянии! В квартире француза-то он, наверное, с закрытыми глазами еду, плед, гребаный чай найдет — да что угодно! Это что, какой-то синдром под названием "Флоран Мот"?! Наверное, француз все-таки чрезмерно сильно приложил Локонте головой об пол в их день знакомства, и какой-то нерв, отвечающий за логику и привязанность, вылетел через ухо. Раньше ведь у Локонте, по субъективным соображениям, не наблюдалось проблем ни с первым, ни с последним, однако с появлением Фло все пошло как-то иначе: Микеланджело неожиданно начал вести себя не как закоренелый холостяк-Дон Жуан, а натурально как гребаный подросток, начиная с морального преследования и чрезмерного внимания к Моту и заканчивая слезами, которые до сих пор непроизвольно льются, как только Мик вспоминает их с Флораном последний разговор.Ему нужно на улицу. Пройтись. Подышать.Да и сигареты кончились, сука!.. Купить нужно.Курить хочется.Итальянец предусмотрительно оставил открытым балкон, чтобы его кот мог, если что, тоже подышать свежим воздухом, если вдруг разомлеет после позднего ужина. Питомец был умным и в попытках совершения суицида замечен ни разу не был, поэтому Мик не волновался за него и часто открывал окна, а животное, забираясь на подоконник, любознательно глазело на окружающий мир, источающий новые, непонятные для исконно домашнего кота запахи.Сам же Локонте отправился в гардероб, желая лишь одного — как можно быстрее одеться и выползти из этой гребаной квартиры, где с каждой секундой ему становилось все труднее и труднее дышать. Слезы пусть и перестали катиться, но в груди все равно что-то мерзко сжималось, а сердце вообще билось непонятно, где: то ли в животе, то ли под горлом, но точно не на своем месте, где оно должно находиться по задумке человеческой биологии, анатомии и прочей физики.Доставая свои любимые, повидавшие огонь, воду, медные трубы и гончарную мастерскую кроссовки, Микеланджело случайно задел пальцами что-то маленькое, валявшееся на полу. Это был розарий Фло, который тот обычно не снимал. Мик, зная, как это украшение дорого Флорану, бережно поднял его и, включив фонарик на телефоне на полную мощность, внимательно осмотрел на наличие повреждений. На перекладине креста образовалась узкая глубокая царапина: вероятно от удара об шкафчик для обуви. Локонте, глубоко вздохнув, покачал головой и сунул розарий в карман джинсов. Может, сегодня судьба все-таки смилуется над итальянцем и сложится так, что Микеле увидит Флорана и отдаст ему украшение, которым тот так дорожит?.. Кто сказал, что Париж большой? Это он только для туристов большой, а для горожан он довольно компактный, и пересечься здесь — раз плюнуть, даже с учетом того, что Мик не знает, куда Фло направился.Моту, конечно, от Микеланджело ничего не нужно, но это ведь не какой-нибудь там ежедневник с выгравированной латинской фразой, не так ли?..Между ними произошло достаточное количество моментов, чтобы француз, наконец, подпустил Мик к себе ближе, чтобы понял, что Локонте не такой уж и конченный мудень, каким видится этому миру. Сам же итальянец даже поменять собственное отношение ко многим вещам готов был ради Мота. Только вот не надо этого Флорану — ни от Микеланджело, ни от кого-либо еще в это мире. Фло сам, похоже, не до конца понимает, что именно ему нужно: то ли чтобы слушали, то ли чтобы поддерживали...То ли ни то, ни другое ему нахер не сперлось.И хотя итальянец, будучи истинным эмпатом, не один раз старался примерить на себя эмоции Мота, которому "посчастливилось" за свою жизнь познать все возможные и невозможные несчастья, мужчина все равно не мог до конца понять, что именно происходит в голове Фло. Микеле, при всех его прекрасных особенностях и невообразимых достоинствах, все-таки не был телепатом, чтобы читать мысли, как открытую книгу, особенно такую книгу, как месье Мот. Как бы он не бился, но скрытую внутри Флорана боль ему ввиду своей человеческой природы никогда не прочувствовать, а потому и не помочь. Нельзя помочь, когда человеку с каждым днем становится все тяжелее и тяжелее из-за груза, который он не может скинуть со своих плеч. Нельзя помочь, когда мысли почти ежедневно меняют ракурс внутреннего восприятия окружающей действительности Флорана, и он перестает замечать то, что еще вчера было для него важно, и наоборот. Так получилось с ненавистью к Мервану, которая испарилась после смерти лицеиста, то же самое, только инверсионно, произошло и с Локонте, который все эти месяцы помогал французу чем только мог. Так же оказалось невозможным вдолбить Флорану тот факт, что он кому-то в этом мире нужен. Не за что-то, а просто так нужен, просто потому, что он есть, что дышит, что ходит, что живет. Микеле, зная за собой способности великого гуру общения, до последнего надеялся найти подход к французу, думал, что можно подступиться хоть с какой-нибудь стороны, однако нет: Фло не оставил абсолютно никаких лазеек и натурально забетонировался изнутри.А в таком случае помочь себе может только он сам.Флоран. Флоран. Флоран. Флоран. Флоран. Флоран.Флоран. Флоран. Флоран.Твою мать!Мозг словно другие буквы алфавита забыл, вот теперь и генерирует лишь это имя! Как бы француз себя не вел все эти месяцы, как бы ни старался показать и доказать, что у него вместо сердца — кусок бетона, но Микеле все равно видел в Флоране больше хорошего, светлого, чем черного, засасывающего.В любом случае, смотри-не смотри, а теперь все закончилось. Так и не начавшись.Понять бы только, что происходит в твоей голове, маленький мальчик, так незаслуженно обиженный миром... Попросить бы разрешение сорвать черную похоронную вуаль со всех твоих воспоминаний в голове. Но нет. Ты не разрешаешь. Или не хочешь.— Что же?.. Что творится в твоей голове, Флоран?.. — раздался шепот на лестничной площадке. — И что творится в моей?.. — задумчиво задал итальянец вопрос пространству лифта, который покорно повез то и дело зависающего Микеле вниз. Лифт, к сожалению, даже не подумал отвечать. Хотя, если бы он Мику все же ответил, то с чистой совестью можно было бы из него прямиком в психушку де Гарш отправиться.Локонте, щелкнув на горящую ярким алым кнопочку открывания внешних дверей, вышел из подъезда. Мадонна, наконец-то свежий воздух и возможность идти! Идти, идти, идти! Долго, безостановочно — слово акула, которой, чтобы не задохнуться, нужно постоянно плыть. На улице совсем стемнело, но вымотанный за последний час Микеланджело отметил это не сразу: свет фонарей скрадывал данный малозначительный сейчас для итальянца факт. Внутри Микеле теперь вообще не было ничего, кроме чрезвычайно мерзкого настроения и тяжести в груди. Да, даже слезы душить перестали. Мужчина не собирался совершать никаких опрометчивых поступков: он не собирался искать Флорана по всему Парижу для того, чтобы вымолить у него прощение или отдать розарий, и не собирался прыгать задорной ласточкой в Сену. Было лишь желание купить любимые сигареты и чрезвычайно активной амебой перекатываться из одного района города в другой до тех пор, пока ноги не откажут. Или пока районы Парижа не закончатся, что, все же, как-то менее вероятно.Мик вышел из своего двора и направился к одному из ярких проспектов, который, кажется, никогда не спит, как и весь Париж. Но та часть улицы, по которой сейчас двигался итальянец, из-за раскидистых крон деревьев была не такой освещенной, как его двор, поэтому Микеле даже свои кроссовки толком не различал и шел буквально наощупь. Мощный, ослепляющий свет фар машины, осторожно выехавшей из-за угла, осветил мыски обуви итальянца. Тот, прищурившись, чтобы оценить примерное расстояние до авто, понимающе сделал несколько шагов в сторону и оказался на скользкой обочине — так, чтобы разойтись с неожиданно появившимся автомобилем с наименьшими потерями. Когда-нибудь власти их района облагородят не только крупные улицы и дворы, но и конкретно этот участок дороги: сделают нормальное освещение, обрежут упругие мешающие ветки деревьев, выделят кусочек дороги для пешеходов, чтобы они, как проклятые, к обочине не жались...Автомобиль какой-то непонятной марки двигался довольно быстро и уверенно. Видимо, владелец живет в этом дворе и давно привык к размерам проезда. Только вот что-то Мика все-таки насторожило. Водитель вел авто чрезмерно непоколебимо для той ситуации, когда сейчас фактически прямо перед ним находился пешеход. Оно, конечно, мастерство-мастерством, но даже четко отлаженный механизм может внезапно дать сбой.Раньше, чем Локонте, занятый своими не самыми веселыми мыслями, успел хоть что-то сообразить, машина, так и не изменяя своего направления, врезалась передним бампером прямо в него. Микеле даже не услышал звук удара, и понял, что произошло, лишь тогда, когда он, пролетев метра три, до звезд и кругов перед глазами ударился головой о бордюр. Мужчина не успел ни свернуться, ни обхватить руками колени, ни подстраховать затылок— ничего он не успел!Дикое бессилие, блокируя собой боль, навалилось совершенно неожиданно, и Мик, покорившись ему, запрокинул голову, чувствуя, как по лицу текут щекотные капли. То ли кровь, то ли пот — попробуй тут разбери! Очень хотелось их смахнуть, вытереть, но Микеланджело стало так тяжело, будто даже его одежда превратилась в раскаленный чугун и теперь вдавливала мужчину в землю, обжигая каждый миллиметр его кожи. Пустота буквально в пару секунд заполнила все сознание, а трава, асфальт и яркий, бьющий в лицо свет фар превратились в черное нечто. Телефон выпал из рук, и последнее, что запомнилось итальянцу, так это звук треснувшего экрана его мобильника, расколовшегося о бордюрный камень.