Словно в плавящемся стекле (1/1)

Ох, как же давно у Ротгера не было настолько сильного похмелья. Последний раз он так напивался ещё в юности, после первого боя. Тогда надо было срочно забыть запах обугленной человеческой плоти и воронки, в которые засасывало тонущие броненосцы. Что ему потребовалась забыть на этот раз?Бутылка в комнате всего одна, и это подозрительно. С такого количества ?крови? Ротгеру бы точно не отшибло память. Он, пошатываясь, встаёт с кровати и, закутавшись в одеяло, бредёт в соседнюю комнату, ту самую, с разбитым стеклом. Там?— ещё одна пустая бутылка, стоит прямо на подоконнике. Ах да, он же кидал их в окно. Вот почему тянет плечо?— у Ротгера всегда был хороший замах.События прошедших часов припоминаются с трудом. Он вроде бы писал письма: злые, ещё более честные, чем обычно.Руппи будет хорошим кесарем только в одном случае?— если первым же указом прикажет четвертовать сволочь Бермессера.Ротгер не сдерживался, писал, марал пальцы и одежду чернилами, ругался, снова писал. Планомерно напиваясь, он изливал душу на бумагу, запихивал послания в стремительно пустеющие бутылки и швырял их в окно. Кому он писал? Вряд ли Олафу, который никогда этих писем не увидит. Скорее?— самому себе. Писал о том, что устал, вымотался до предела и больше не выдержит этого затишья перед бурей. Что неизбежно разочарует Альмейду, а это смерти подобно. Что так же неизбежно никогда не встретится с человеком, к которому Вальдеса тянет будто силой корабельного вала. Тянет так, что проще пойти против кардинала, своего адмирала и привычного мира, чем причинить боль. Что ему снятся сны, где человек-птица с поломанным крылом ласково гладит его по лицу, а Ротгер в ответ баюкает тяжёлое тело, перебирает русые с проседью волосы, целует покрытый испариной лоб. Он писал, писал и снова писал, пока не кончились бутылки. Потом воспоминания затягивало чернотой.Вернув в природу вчерашние излишества, Ротгер вздохнул с облегчением. Лучше не стало, но тенденция к восстановлению определённо намечалась. Он залез обратно в постель, свернулся клубком и постарался снова заснуть. Сон не шёл, в голове крутились даже не мысли, а их жалкие обрывки.Олаф, ведь так же нельзя! Ваше мужество в нашем мире назвали бы беспримерным. И это плохо. Беспримерным называют то, что приятно наблюдать издали, то, что сами повторить не в состоянии, потому что слишком тяжело и сложно, потому что невыносимо, потому что больно. Слишком больно даже наблюдать за вами из другого мира! …А ещё он запихнул в одну из бутылок кардинальский образец. Вот ведь дрянь, теперь надо его отыскать. Придётся полазить по скалам… К горлу тут же подкатывает тошнота, и Вальдес спешно прекращает представлять, как будет скакать по камням. Наверняка под стеной полно битого стекла и прочих мерзостей, надо быть аккуратнее, чтобы не напороться.Что-то с грохотом врезается в стену. Ротгер, едва успевший задремать, со стоном выползает из-под одеяла. На полу комнаты лежит нечто непонятное, завернутое в газеты и перетянутое бечёвкой. С трудом сохраняя равновесие, Ротгер присаживается на корточки и освобождает из груды бумаги и верёвок увесистую шестерню. Крутит в руках, недоумевая. Зубчатое колесо, отливая на свету зеленцой, оттягивает руки и отказывается признаваться, как здесь оказалось. Что за?..Когда рассеянный взгляд натыкается на белого кита, укоризненно глядящего с вложенного в газеты конверта, во рту мгновенно становится сухо. Со вздохом оседая на пол, Ротгер достаёт письмо, а волосы на затылке шевелятся от дурного предчувствия.Так и есть.Похоже, слово вы так и не сдержали. Сколько бутылок, Ротгер? Я насчитал пять.Мне казалось, что мы достаточно откровенны друг с другом, но вы никогда не говорили о том, что из-за моих писем оказались в таком положении. Почему? Почему вы делаете именно то, чего не следует? Кто я такой, чтобы вы вставали на мою защиту так спокойно и так упрямо? Я прислал вам газеты нашего мира, используйте их как временный щит от кардинала, примерно этого он и хотел от вас. Если уж вы разнесли мою комнату своими боевыми бутылками, я решил тоже прислать вам подарок. Думаю, мы достаточно освоились с Гранью, чтобы передавать друг другу предметы. Благодаря вашему дебошу, мы теперь точно знаем, что это возможно. И да, у меня русые волосы, правда, сейчас они почти полностью седые. Правая рука была сломана. На той же стороне лица, на щеке, шрам. Если и птица, то только с перебитыми крыльями.P.S. Руперт?— мой адъютант и мой офицер. Подчинённый на службе, будущий кесарь?— вне её. А любить можно только равного, Ротгер. Вы это и сами знаете.P.P.S. Надеюсь, что знаете. Вальдес с ужасом вспоминает, что письмо в последней бутылке начиналось размашистым ?А вы затейник, Олаф, столько молчали о юном любовнике?. Кажется, там были какие-то идеи по использованию капитанской каюты в неуставных целях. С весьма… грубым описанием. Видимо, Ротгер решил испытать предел стыдливости бумаги, которая, по утверждению мудрых, краснеть не умеет.Вальдес с удовольствием вздёрнул бы сам себя на рее, да где её найти.Он выбирается во внутренний двор, стягивает пропахшую потом, вином и дымом рубашку и яростно растирается снегом. Холодные струйки забегают на спину, сползают под брюки, юркими змейками спускаются по ногам, затекая в сапоги. Ротгер, шипя, продолжает, пока стучащие от холода зубы перестают попадать друг на друга.Отец Герман, сидящий около камина в общем зале, поднимает взгляд от книги. Ротгер подтаскивает трехногий табурет поближе к очагу и садится к огню спиной, пытаясь прочесать спутанные волосы пятерней. Священник молча протягивает Вальдесу кружку, и тот, без всяких вопросов, опрокидывает её содержимое в себя.—?Вам нужно больше воды.—?И меньше волнений, если быть честным,?— угрюмо отвечает Ротгер, поводя плечами. —?Я крупно напортачил вчера.—?Догадываюсь. На этот раз бумагой дело не обошлось?Вальдес морщится, пытаясь разобрать на пряди колтун на затылке.—?Зачем вы здесь, отец Герман? Следить, чтобы я не сбежал? Наблюдать? Вести заметки о том, как я почти схожу с ума?—?Чтобы беречь вас и Грань. Пока что?— друг от друга. Ваше здоровье?— моя первостепенная забота, так что, прошу, не усложняйте моё здесь пребывание. Я на вашей стороне.—?Мой личный ангел-хранитель? Остальным, беседующим через Грань, не так повезло. Что же произошло, если не самоубийство?—?Они ушли.—?В лучший мир? —?голос срывается. Может быть, из-за того, что сердце колотится в горле, застревая между связок?—?Этого я не знаю, но хотелось бы надеяться, господин вице-адмирал.Отец Герман поднимается со стула и исчезает в соседней комнате, через минуту вернувшись с одеялом. Вальдес с благодарностью принимает его, тут же набрасывая колючую шерсть на плечи. Отец Герман подкладывает в огонь дров, негромко продолжая:—?Есть нечто чудесное в способности общаться через Грань. Называйте это даром Создателя или причудой природы. Наши миры?— как жемчужины на нитке, и силы вашего голоса достаточно, чтобы докричаться до соседней бусины. Я полагаю, что вы можете не только писать письма. Вчера вы смогли передать какой-то предмет, верно? Расслабьтесь, мне не нужно знать, что именно это было, просто кивните.Вальдес покорно кивает, грея ладони подмышками. Наверное, опальный вице-адмирал сейчас выглядит как взъерошенный воробей, нахохлившийся и мокрый, но перед кем тут держать марку? Священник перед ним и сам одет не в рясу, а в тёплые штаны и шерстяной свитер.?— Все послания, написанные из-за Грани, отличает одна общая черта: искренность. Так не пишут друг другу едва знакомые люди. Так не пишут скучным сослуживцам или старым сплетницам. Так пишут родственной душе. Открыто, честно, сняв маску и броню. Это не может надоесть или наскучить. Вас же не оторвать от переписки с ним, верно? В какой-то момент писем и предметов станет недостаточно, а пружина, толкающая вас навстречу друг другу, сожмётся слишком сильно. Вы чувствуете это и сами, Ротгер. Пугающие ощущения, не правда ли? Потому что вы действительно теряете то, что люди привыкли называть рассудком. На днях вы признались посланцу Его Высокопреосвященства, что готовы положить голову на плаху, лишь бы не предать доверие человека из-за Грани. Что считаете кардинала бесчестным человеком, призывающим совершать низкие поступки. Это ли не безумие?Ротгер не двигается с места, прикрыв глаза. Вот и добрались. Развязка. Финишная лента.—?Вы уже оповестили об этом Дорака.Отец Герман не отвечает. Вальдес ещё несколько минут впитывает тепло очага, напряженно вслушиваясь, ожидая грома и молний. Но священник всё так же молчит, с ласковой полуулыбкой разглядывая сидящего перед ним человека, которому больше никогда не быть вице-адмиралом.Нужно написать Олафу. Оставлять письмо без ответа?— дурной тон, так ещё тётушка учила. Ротгер мало следовал её советам, но надо же начинать жить по-человечески. Пусть и к сорока годам. Когда-то надо начинать поступать правильно хотя бы с одним-единственным человеком. Нельзя оставлять без ответа письмо Олафа. Тем более?— такое письмо. Газеты он сжёг сразу после прочтения, остальное уничтожил на маяке. Шестерёнка осталась лежать на столе в качестве пресс-папье.Вальдес пытается написать хоть что-нибудь, но руки дрожат. Да и что он может изобразить в покаянном письме? Извините, Олаф, был крайне нетрезв и плохо соображал? Первое?— да, второе?— да, третье?— нет. На свою беду спьяну Вальдес был красноречив и убедителен. И правдив?— до последней запятой. Это было бы сложно скрыть даже при желании, но у Ротгера этого желания нет. Он не станет врать, хитрить или изворачиваться. Всё, написанное вчера?— правда. Олаф это знает, иначе бы не надеялся на умение Вальдеса читать между строк.А читалось между строк такое, что впору было выть от тоски. Словно после долгого плавания и бессчётных дней в бескрайнем океане увидел землю, а пристать не можешь: вдоль берега сплошные рифы, шквальный ветер бьёт прямо в борт и команда куда-то подевалась. На корабле?— только ты, знающий его от форштевня* до кормы как дом родной. Хоть ругайся, хоть свисти, а в одиночку поделать ничего нельзя.Голод Ротгер чувствует только к вечеру и перекусывает тем, что находит в комнате. Негусто, но после такой попойки больше ему не съесть. Потом он забирается в бочку с тёплой водой и наконец-то расслабляется. Ему на время удаётся оставить все тревоги вне бадьи, вне деревянного круга, так напоминающего спасательный.Решение приходит после заката солнца. У созревшего плана?— ярко мерцающий красным заголовок, который сигнализирует: идейка-то из разряда тех, за которые Вальдеса и прозвали Бешеным.Если корабль к суше пристать не способен, его нужно посадить на риф. И спустить на воду маленький плот, который можно собрать из того, что есть на борту. Главное?— считать волны, и отвязать канат на самой большой из них. И постараться не изрезать себе ноги до костей об острые кораллы до того, как пиковая волна подхватит плот, чтобы прибить его прямо к берегу.Мягкими, едва слышными шагами Вальдес крадётся в полумраке, спускаясь по лестнице. Он прекрасно знает, куда надо ступить, чтобы ни одна предательская половица не скрипнула. Одной рукой Ротгер касается хлипких перил, второй придерживает засунутый за пояс револьвер и прижимает к себе бекешу. В тяжёлое и стесняющее движения пальто он оденется, когда покинет дом, полный спящих мужчин. И когда удачно минует часовых, которым по доброте душевной одолжил две последние бутылки ?крови?.—?Говорят, бессонница?— один из признаков депрессии, господин вице-адмирал.Ротгер хватается за револьвер и только потом узнаёт голос священника. Леворукий и все закатные твари!Отец Герман?— сгусток чернильной тьмы возле едва тлеющего очага. Не подай он голос, Вальдес бы ни в жисть его не разглядел. Темноту рыжим росчерком разрезает зажжённая спичка, и Ротгер с изумлением понимает, что, судя по звукам и мигающему огоньку впереди, святой отец раскуривает трубку. Язык чешется сказать какую-нибудь скабрезность, но в голове пусто, как в разграбленном склепе.—?Вы куда-то торопитесь?И что ему ответить? Не очень тороплюсь, мне не ко времени, но и задерживаться здесь не хочется? И стрелять в неплохого человека, который мне ничего дурного не сделал, тоже неохота? Отец Герман не торопит Вальдеса с ответом. Ротгер растерянно чешет затылок, едва не роняя пальто. Напряжение, висящее в воздухе, давит на уши.—?Если хотите что-то сделать, делайте сейчас. Вскоре сюда нагрянет толпа учёных и военных, собранных Сильвестром и Алвой. Вас больше никогда не оставят одного.Если бы потолок разверзся и явил хор поющих ангелов, Вальдес был бы удивлён меньше. Он обеими ладонями опирается на спинку ближайшего стула, наклоняясь вперёд. Тень возле очага поудобнее устраивается в продавленном кресле. Присвист вдоха и шелест выдоха, которые Вальдесу позволили услышать, включают и выключают розоватый огонёк, так похожий на сигнальный свет маяка: всем судам проходить справа.—?Что с вами не так, отец Герман? Что не так с нами обоими?—?Полагаю, мы с вами слишком хорошо знаем, что чудо нельзя хватать руками. Что бабочка на булавке?— худшая карикатура на бабочку в полёте. Вы не думали, что у служителей Церкви и офицеров много общего? Идите, Вальдес. До первых лучей солнца я не сдвинусь с места.Аккуратно прикрывая дверь за своей спиной, Вальдес оставляет за ней слегка сумасшедшего священника, добросовестного, но истеричного коменданта, толпу храпящих и пускающих во сне слюни мужчин. Оставляет на столе печатную машинку, распоряжения кардинала, письма Альмейды, Лионеля и Олафа, придавленные шестерней из мира последнего. Вальдес оставляет всё?— и не жалеет об этом. Пружинистым шагом проходя мимо сопящих в мех воротников часовых, он набрасывает бекешу, ловкими пальцами застёгивает пуговицы. Револьвер обжигает руку холодом.Ночью Грань кажется совершенно не такой, как днём. Да, Вальдес первый раз видит её полупрозрачной, переливающейся мягкими синевато-зелёными бликами. Словно бы при свете солнца Вальдес встретил расфуфыренную до омерзения кокотку, вылившую на себя весь флакон приторно-сладких духов, а вечером обнаружил, что на том же месте его ждёт прекрасная незнакомка с изящной фигуркой, и под вуалью светятся неземной красоты глаза.—?Простите, миледи,?— с сожалением произносит Ротгер и поднимает револьвер.Выстрел оглушителен. Давно же Вальдес не нюхал пороха, пожалуй, ему это не пошло на пользу. Мозги заржавели. Иначе бы раньше сообразил, что на пальбу сбежится весь гарнизон, который Ротгер с такими стараниями обводил вокруг пальца. Вряд ли отец Герман станет в воротах и будет увещевать всех, что это знамение Божие немедленно встать на ночную молитву.Итак, времени у него ещё меньше, чем предполагалось. Приступим. Вальдес делает шаг вперёд и, подняв с земли камешек, бросает его в стеклянную стену. Грань смыкается вокруг камня, как вода вокруг якоря. Вот только якорь бесследно не исчезает. Ротгер делает глубокий вдох и, не давая себе времени передумать, зажмуривается и быстрым шагом направляется к Грани, пятью выстрелами опустошая барабан.Когда при нажатии на курок не раздаётся ничего, кроме щелчка, Вальдес опускает руку с револьвером и открывает глаза. Вокруг всё те же скалы, звёздное небо, на которое ещё не вышла щербатая луна, и тишина. Грань стеклянным занавесом колышется рядом. Ротгер с чем-то, очень похожим на всхлип, оседает на ближайший валун, не потрудившись смахнуть с него белую шапку. Перед глазами кружатся снежинки, и Ротгер сжимает руки в кулаки. Он не хочет признаваться себе, что надо поднять руку к лицу и хотя бы рукавом вытереть мокрые щёки. Он смотрит на свои сапоги с поистрепавшимися носами, вельветовые брюки, которые хорошо было бы почистить… И замирает.Потому что снег летит вертикально вверх.Хохот скачет по скалам, танцует со снежинками, отражается на металле брошенного тут же револьвера. Получилось. Вальдес засовывает руки в рукава, создавая подобие муфты, нахохливается и готовится ждать. Столько, сколько нужно. Если понадобится?— целую вечность. Но, раз Грань связывает между собой родственные души, столько времени тратить не придётся.Когда на небесном своде воцаряется солнечный диск, потеснив с позиции главенствующего светила луну, Ротгер поднимает голову, жадно прислушиваясь к скрипу снега и хрусту веток за поворотом ущелья. Да, это хрустят ветки и наст, Вальдес в детстве достаточно времени провёл на суше, успел наиграться на зимних опушках. Кто-то идёт через лес.Вальдес не спрашивает, как зовут человека, пришедшего с другой стороны. Нет нужды. Ветер треплет русые, с прядками седины волосы, открывая давний шрам, протянувшийся через всю правую щёку. Он не боится. Никогда не боялся?— попросту не умеет этого делать. Он идёт вперед, прямо к замершему на камне Вальдесу, слегка наклонив корпус и широко шагая, и Ротгер узнает походку моряка, привыкшего ловить равновесие в качку.—?Как вы узнали, что это я?Охрипший голос едва слушается, но Олаф улыбается в ответ. Большего и желать сложно, после всего, что Ротгер умудрился наговорить в последних сумбурных письмах, полных ревности и отчаянной ярости слепого, оставшегося без поводыря.—?Кто бы это мог быть, кроме вас? И, кстати, вы должны мне песню.—?Не только песню, Олаф.Ротгер рассматривает такого знакомого незнакомца, запоминая каждую чёрточку, каждую линию, как запоминал путь по звёздам и компасу. Пальцы сами тянутся к тонкому шраму?— сабля? палаш? осколок снаряда? —?на щеке Олафа, мягко касаются прохладной кожи. Он в ответ только смотрит, улыбаясь. Блики дрожат в глубине светлых глаз как золотые искорки, как галька, поворачивающаяся под волной с боку на бок.—?И что теперь? —?спрашивает Вальдес, чтобы хоть как-то прорезать тугой кокон, притягивающий их друг другу. Зима ведь. —?Что мы будем делать?—?Для начала я покажу вам ?Астэру?.Наверное, на его лице написано что-то невероятное, потому что скалы, уже слышавшие хохот облегчения, отзываются искренним смехом.—?Вы уже бывали здесь,?— почти обиженно произносит Вальдес, отстраняясь от посмеивающегося Олафа. Синий сюртук приятен на ощупь, но Бешеному очень интересно, на какой из лопаток под ним прячется вязь шрама. —?Вы знали, что Грань можно пересечь самому!—?Знал,?— наконец отвечает Кальдмеер, убирая упавшую на лицо светлую прядь. —?Но сказать не мог. Ротгер, вы должны были понять сами. И решиться идти до конца, в неизвестность, рискуя всем, включая собственную жизнь. Иначе бы ничего не получилось. Видимо, в моём мире знают об этом месте больше, чем в вашем.—?То есть надо было сразу напиться в дым.—?Не самая лучшая ваша идея, но сработало. Вы начали швыряться чем попало, включая документы государственной важности. И наконец-то заговорили открыто.—?Простите.Смущённый, Вальдес склонил голову, избегая поднимать взгляд. Ему было по-настоящему стыдно за то, что он писал в своих письмах в тот вечер, и это Ротгер далеко не всё вспомнил. Кто знает, в каких ещё желаниях он признался спьяну?—?Ротгер, извиняться не за что. Пойдёмте, я покажу вам ваш корабль. Правда, привести в божеский вид капитанскую каюту я так и не успел.А тётушка говорила, что Ротгер не умеет краснеть. Сейчас лицо наверняка полыхает закатным пламенем. Олаф, сцепив руки в замок за спиной, сворачивает за одну из скал и начинает спускаться по вьющейся между камней тропинке. Долгое время Вальдес идёт за ним, то отставая, чтобы стянуть пальто, потому что вокруг стало ощутимо теплее, то догоняя, чтобы продолжить разговор. Кажется, с Олафом можно беседовать бесконечно.—?Подождите!Ротгер останавливается как вкопанный, когда из-за поворота тропы до него доносится порыв ветра, оседающий на языке солью. За шумом деревьев, возникших по бокам тропинки уже час как, он не слышит шума моря, но это и не нужно. Сияющие глаза Олафа говорят о близости большой воды без слов.—?Вы… собрали ?Астэру?? По моему рисунку?—?В миниатюре, если можно так сказать, и из дерева. Такой, какой ваша красавица могла бы быть лет сто-сто пятьдесят назад. Если хотите, можете изменить имя.—?Нет, я… Спасибо. Пусть будет ?Астэрой?. Но как, Олаф? Сам?—?Я же сын своего отца. Надо было чем-то заниматься, пока вы не поймёте, что к чему. Знаю, вы спросите, откуда я брал все необходимое. Поверьте?— иногда в том, чтобы быть начальником железнодорожной станции на краю света, есть свои плюсы. Идите, Ротгер. Я хочу, чтобы вы первым взошли на корабль.