one step, one kiss (соулмейт au) (1/1)

Микеле ненавидит целующихся. Он просто не может не сталкиваться с ними в переулках, кафе, на парковках, под фонарями, возле театра и внутри него, в метро, у дома, на противоположной стороне тротуара, везде, где возможно, везде, где приходится ходить и ездить. Ему до спазма в груди невыносимо видеть, с какой нежностью влюбленные целуют друг друга, с какой страстью и нетерпением, с отчаянием, с трепетом, с грустью, с чувством. Микеле не понять. Ему не испытать того же, не коснуться чужих губ и не позволить другим этого сделать. Все его прошлые попытки заканчивались лишь болью, и больше не было никакого желания повторить, нарваться еще раз, вернуть себе долго заживающие следы и страдать от малейшего проявления симпатии. Ему лучше одному. Так будет лучше. Микеле ненавидит поцелуи. Он бегает от фанаток, чтобы случайно, вместе с объятиями, не заполучить невинный поцелуй в щеку. Он бегает от коллег, от всех, кто хоть как-то в нем заинтересован, потому что ему нельзя с ними, нельзя и точка. Микеле здоровается исключительно рукопожатием, иногда позволяет обнять, но не более. Не хочет сближаться, зная, что потом придется отказывать и ранить. Знакомых у него много, друзей меньше, друзей, которым можно довериться, еще меньше. И все равно никто из них не в курсе, почему он ни с кем не встречается. Почему боится отношений, как огня, почему дергается, отступая на пару шагов, стоит только кому-нибудь пересечь невидимую черту его личного пространства. Он ни за что не расскажет. — Сходим на свидание? — Мерван болен навязчивой идеей пригласить итальянцахоть куда-нибудь уже целую неделю. — Прости, не сегодня, — Мике неловко отшивает его, так же неловко стараясь скрасить ситуацию подобием улыбки. — А когда? Никогда, правильно? Рим разочаровывается в седьмой раз и отступает. Микеле не находит в себе сил поднять глаза. Ему жаль, очень жаль, но он не может исправить ровным счетом ничего. Не может утешить, не может подобрать правильных слов, чтобы объяснить. Микеле беспомощный. — Я не хотел тебя обидеть, — буквально шепчет, забывая о том, что разговаривает с собеседником, а не с самим собой. Мерван ведь не услышит. — Да ладно, я понял, — он слышит, а после уходит, похлопав на прощание по плечу. Микеле ненавидит огорчать людей. Микеле любит свои сны. Ведь там у него все идеально, ведь там у него все так, как у других. Он живет полной жизнью, не держит дистанцию, влюбляется и дарит любовь. Без опаски, без сожалений. Он сам делает выбор и перестает топить себя в водовороте из неполноценности, зачем-то подброшенной ему судьбой. В нем нет никакого изъяна. Больше нет. И не было совсем, это только выдумки, чья-то не нарочно подслушанная история. Правдивая, возможно, чего не бывает на свете, но не затронувшая его. Микеле хорошо, потому что поцелуи не оставляют ожогов на теле. Ему хорошо, потому что во снах есть Флоран. Единственный, к кому тянет, несмотря на ограничения.

Микеле любит смотреть на Флорана и мечтать. Наблюдать за каждым движением, провожать взглядом от одного края сцены к другому, когда француз репетирует свою роль, любоваться правильными чертами лица и игрой солнечного света. Он не понимает, что с ним происходит в такие моменты, почему он почти спокоен, за исключением бешено колотящегося в груди сердца, почему не бежит на последние ряды, а упрямо остается на первом, дожидаясь неизвестно чего. Скорее всего, проблем. Флоран замечает повышенное внимание и не пребывает от этого в восторге, ясно, как день. Он разобьет костяшки в кровь об его скулу. Он бросит его в дорожную пыль и запретит думать, смотреть, существовать. Но Микеле ошибается. — Ты испачкался, можно я помогу? — после очередного спектакля на его лице угольные разводы от туши и слез, а Фло впервые решается предложить свою помощь. Микеле не успевает произнести ни слова — хотя готовился отказаться, — как француз сокращает допустимое расстояние и стирает ватным диском отпечатки слабости. Стер бы вместе с ними и воспоминания, из-за которых Мике отталкивает Флорана. Тот отшатывается, но быстро возвращается на то же место, где стоял до этого. И не позволяет отстраниться, крепко удерживая за обтянутые платками запястья. — Пожалуйста, не уходи, — произносит умоляюще, будто мир рухнет, если итальянец сейчас уйдет. Микеле собирается, когда Фло подносит его ладонь к своим губам. Снова не успевает. Он жмурится до мелькающих под веками бурых пятен, ожидая боли. Про себя смиряется с тем, что нужно перетерпеть и пройти это еще один раз перед тем, как отпустить Флорана навсегда. Пусть будет так. Достойная плата за красивую иллюзию, ради нее стоит пожертвовать всем. Но боли нет. Ни секунду спустя, ни через полминуты. Неприятно не становится даже тогда, когда поцелуи поднимаются выше и покрывают кожу, неприкрытую одеждой. Ни единой отметины, ни намека на них, Микеле жадно впитывает ощущения, которые раньше не были ему доступны. Осужденный не за свои грехи узник сбрасывает неподъемные кандалы и обретает свободу. Свободу, на которую он давно перестал надеяться. — Я останусь. Микеле любит встречать целующихся и целовать Флорана при встрече. Микелел ю б и т. С Флораном Микеле разучился ненавидеть.