Часть 4. (1/1)

Звенела музыка в садуТаким невыразимым горем.Свежо и остро пахли моремНа блюде устрицы во льду.(Анна Ахматова)Глебыч почувствовал, что его начало знобить и чтобы без помех грезить дальше, следовало сначала согреться. Значительная потеря веса не прошла бесследно, и он частенько мёрз, так часто, как никогда раньше, в прежней весовой категории, пользуясь терминологией Жени. Да и курение, правильной циркуляции крови мало способствовало. Мысль о сигарете взбодрила, пробудила к действиям: включить отопление посильней, отнести вещи и послушно оставить у двери ванной, не навязываясь. И вот теперь, покуривая у окна на кухне, можно было продолжить: терраса и длинная лестница вниз, к морю, по которой Женя неспешно уходил бы после очередной ссоры, останавливаясь у каждой вазы с цветами. Ссорились бы они часто. Глебыч яростно требовал бы верности, у Жени были свои собственные взгляды на этот счёт. Он дошёл в своих фантазиях до молодого итальянца садовника, на которого, завтракая, Женя слишком часто бросал заинтересованные взгляды, перевёрнутого стола, испуганно удравшей в дом собаки. Невзоров, регулярно, напоминал бы молодому человеку, какие жертвы он принёс ради совместной жизни. Этот город, например. Глебыч посмотрел на город, потом вернулся в свою грёзу. Мокрый и холодный Питер явно проигрывал. А ревность? Что ревность? Ревность, вещь неизбежная, когда ты обладаешь таким сокровищем, но всё искупалось бы страстными ночами, ночами примирения. ***— ?В этом платье печальном Вы казались Орлёнком, Бледным маленьким герцогом сказочных лет.?Женя, прежде чем войти, пошевелил портьеры прикрывающие дверь, напевая романс Вертинского. Вошёл, и бегло коснувшись концом трости череп на столе, воскликнул: ?Оживи!?.— Надеюсь, твой Ферапонт понимает, что со мной лучше не связываться? — Да, перестань, он мирный.— А, кстати, заметь, — Женя готов был уже оседлать своего любимого конька, — какие у нас тихие, мирные пауки, и какие "там", размером с кулак, злобные. "Там" даже природа... ладно, не будем. Оставив трость на столе, угостив самого себя вином, он элегантно облокотился о край каминной полки, поглядывая на свечи, на отражение горящих свечей в зеркале, на самого себя с бокалом красного вина, освещённого горящими красными свечами.— Ты хорошо улыбаешься, Саша. О чём думаешь? — Может, присядешь?— Ещё успею.— Тепло? — Тепло. Так о чём? — Тебе бы понравилось, но я не скажу.— Буду мучить, — пригрозил Женя.— Не привыкать. — Я тебе отдамся, Саша, скажи!— А ты, разве, и так не собираешься? — Убил всю интригу. Начисто, — вздохнул молодой человек.— Да? — Да, уж поверь, кто из нас режиссёр? Я хотел заставить томиться в ожидании, изнывать, это красиво, это интрига. Но ему нужен короткий, ясный ответ, он не хочет томиться. Он хочет сделать своё дело, отвернуться, и уснуть. — Ты останешься до утра?— Уж, останусь, куда я пойду, на ночь глядя, влажный и нежный? Влажный, нежный...Женя продолжил любоваться собой в зеркале.— Я думал об Италии.Неизвестно кому был адресован одобрительный кивок, вину или теме для фантазий, но не исключено, что себе, Евгению Прекрасному.— Предавался сладким воспоминаниям?— Скорее мечтал.— Мечтать об Италии нужно неторопливо. Что значит твоё "скорее"? ?Меж сосен сонная Равенна... С вечерних гор далекий звон, благовестит: "Благословенна!?.— Не придирайся к моим словам, — попросил Глебыч, он скользил взглядом по крепкой и вместе с тем полной изящества фигуре, влюбляясь заново.— Ну, Женя... — он поманил молодого человека к себе.— Ах, Саша, Саша, ты знаешь, я слышу "Италия" и покорно устремляюсь на зов, как твои любимые крыски за Гамельнским Крысоловом.Женя, изображая загипнотизированного грызуна, направился было к дивану, радуя своей непосредственной игривостью взор, потом вспомнил, вернулся за бокалом, оставленным на каминной полке, нормальным шагом, без дурачеств. — Я внимательно слушаю, — произнёс он, сев на диван боком, нахально, дерзко, маняще, выставив голое колено, на которое немедленно опустилась рука Глебыча. — Я не вспоминал, — начал Невзоров, — фантазировал. Как мы ругаемся, и ты спускаешься к морю по длинной белой лестнице, напевая и дирижируя невидимым оркестром. — Саша, ты поэт - подпольщик. И каковы же были причины наших ссор?— Флирт с садовником.— С садовником?— Евгений изумившись, быстро включился в игру, — да, и что? — Но мы замужем!— Но это был невинный флирт! Замужем, Александр? То есть и в своих фантазиях, ты мрачно, основательно, серьёзен? Я в белом, ты в своём угольно - чёрном... Саша, покушай.— Саша покушал. — Тебе Ферапонт укусил? Свадьба какая - то... Но длинная белая лестница к морю и цветы, цветы, цветы, это звучит заманчиво. Ты бы отказался ради меня от чёрных одежд? — Навсегда, и бросил бы курить. Навсегда, — Глебыч забирался под халат, в прекрасные дали и никто его не останавливал.— Саша, я же не могу спокойно это слышать, я же отдамся.— Отдайся, — согласился Глебыч с энтузиазмом. — Саша, я же отдамся грозово, у нас есть время для подобных эскапад? — Вопрос в том, есть ли оно у тебя? Только в этом.— Направляясь сюда, я испытывал сильные сомнения в том, что наша встреча ограничится чашечкой кофе и совместным прослушиванием Адажио Вивальди. — Лет через десять, встречи, скорее всего, будут происходить именно в таком формате. — Саша, я сколько раз тебе говорил, советовал, из самых лучших побуждений — читай классику, — И что советовал классик? — Пересаженные семенники обезьян творят чудеса. Чтобы через десять лет— пятнадцать не пить кофе с унылыми лицами. Глебыч достижение зафиксировал и дальше продвигаться не торопился. — Саша, ты должен понимать, меня привело сюда чувство прекрасного. — С какой стороны я имею к прекрасному отношение? — усмехнулся Глебыч.— Как глубоко нарциссическое создание, я заранее думаю о своих мемуарах. Не про встречу же в клозете мне писать. — И насколько ты намерен быть откровенным? — Ну, Саша. Какая разница, всё равно, очень не скоро. — Спасибо, успокоил. Глебыч сжал бедро, напоминая, что неплохо бы начать уже воплощать намерение отдаться в жизнь. — Жарко здесь, — заметил Женя, — ты стал мёрзнуть? Похудел и стал мёрзнуть? Голос молодого любовника был крайне заботливым, но вместе с тем он немного сбил с Глебыча бодрый петушиный задор. — Я для тебя, ты же после душа. Тебе жарко?— Саша, я весь горю!Бокал бы поставлен на столик с каким - то особенным пристуком, таким, что заставил вздрогнуть. — Ах, Саша! Саша...Глебыч ждал, что Евгений на него накинется и был совсем не против, но тот влекомый благоразумием, поднялся и откатил столик подальше от дивана. Халат рухнул с его плеч, вниз к ногам, на меха.— Александр, я готов отдаться в ваши опытные руки физиолога! — Какой ты... — Саша, не начинай опять умирать. Саша, не смотри на меня, у тебя случиться синдром Стендаля, если ты не понимаешь о чём идёт речь, действительно, не понимаешь, в моих словах нет ничего оскорбительного. Я отдаюсь тебе за белую лестницу, длинную белую лестницу к морю и прекрасного юного садовника. Я отдаюсь!Евгений всплеснул руками, бросился к ложу любви, отступил, ринулся вновь. Пламя красных свечей трепетало, тени метались по стенам. Случались минуты в жизни Глебыча, не так уж часто, но случались минуты, когда воспоминания о подобных патетических сценах вызывали приступы дикой ненависти, вплоть до зубовного скрежета и невольно сжатых кулаков, но, вскоре, любовь неизбежно и неизменно брала вверх. Неизменно.Неизбежно.***(Вырезано цензурой)***— Женечка, родной, — блаженно выдохнул Глебыч, разделив со своим о богом Олимп. Молодой человек подождал, подождал ещё, неторопливо лаская упавшего на него обессиленного любовника, и нежно поинтересовался, чуть позже, упомянут ли родной человек Женечка в завещании. — Как же ты циничен...Глебыч вздохнул, но места для обиды просто не осталось. Счастье плескалось в нём по самую макушку. — Я до ужаса логичен, — лениво возразил Женя.— Именно, что до ужаса.— Но не завещай мне коллекцию черепов, никакого макабра. Не чучела, не сомнительные манускрипты, не псевдо антиквариат. — И что тогда останется? — Вот, Саша, вот, — поучительно заметил Женя, по - прежнему, сопровождая свои слова лаской, напоминая, что всё говорится им в шутку, — ты должен приобрести ценный, но не броский перстень, чтобы однажды, очень нескоро, совсем нескоро, посреди празднества мне его прислали. Я отвернусь от гостей, лицо моё мучительно исказится, может быть увлажнятся глаза... давай, оставим эту глупую тему, — молодой человек вздохнул.— Давай, — охотно согласился Невзоров, — я начал мечтать красиво, Италия, лестница…— Садовник, — напомнил Женя, — прекрасный, как юноша с картины Караваджо. Я же не виноват, что меня интересует, то, что живо и мило, а тебя всякая дохлая дрянь. — Ты ни в чём не виноват, Женя.— Хочешь, я разрешу тебе покурить?— Хочу. — Разрешаю, кури. Как мне не хватает камина...— К следующему разу всё будет в порядке. Следующему разу, — произнёс Глебыч с нажимом.— Саша, Саша, фантазёр. Саша, ты ведёшь себя неправильно.— А как правильно? — он отправился голышом за сигаретами к столу. — Ты вновь и вновь рушишь интригу, не желаешь ни томиться, ни мучиться ожиданием. Такие разговоры ведутся утром под аромат кофе. И не разговоры, задаётся вопрос и ответ столь же неясен, как очертания города в утреннем тумане.Глебыч вернулся с полпути и принялся, вопреки просьбам и вскрикам, жать и мять. — Томный и нежный. Мой.— Сегодня, да. Так и быть. — Спасибо за одолжение.— Ну, Саша, ах, Саша... Саша, давай, теперь я займусь с тобой любовью?Вопросительный взгляд молодого человека заставил Невзорова тут же возобновить путешествие за сигаретами.— Дедушка уже стар для таких забав, — отшутился он и сумрачно, и немного нервно.— Это останется нашей тайной. Ну, хорошо, надо было тебя, как обычно, посильней напоить. С пьяного спрос невелик. Саша, я хочу кушать. Верни еду на место. Саша вернул. Женя сказал и забыл, а он будет помнить и жалеть. Жалеть о том, что его не напоили и не отымели, как следует. ***Они вдруг заговорили о политике, и Глебыч не без некоторого удивления услышал, что Женя будет очень даже не прочь занять пост министра культуры, в новой, молодой России.— Да? Ну, желаю успеха. — Ещё рано, Саша, ещё рано. Но я умею носить костюмы и говорить долго и осмысленно, уже за эти два качества, меня стоило бы назначить.— Народ взбунтуется, если по всем каналам будет Бунюэль с Нуриевым.— Не взбунтуется, он у нас терпеливый, и потом, я тебе канал подарю, специально для недовольных. — А, спасибо. Только годы уже не те.— А Познер? — Ну, Познер...— Познер, да, — согласился Женя, — и как у него всё с Ваней красиво... Какой прекрасный, какой творческий союз. Возит своего мальчика за государственный счёт, и развлекает, и просвещает, туда, сюда, — Женя сопровождал свои слова изящными взмахом руки, — Франция, Италия, Германия...— Не повезло тебе, что поделаешь, не родился ты евреем, и я вместо Познера попался. — Дело, Саша, не столько в национальности, сколько в том, что два человека способные с наслаждением беседовать о Прусте, в постели, друг от друга, получают куда меньше удовольствия.— Саша понял, кто - то в паре должен быть дурачком. — Ты не дурачок и Ваня не дурачок. Жди, Саша, жди, пока я стану министром. Бросай курить, вставай на лыжи, Александр. Продай своё похоронное бюро, и поселись пока с семьёй в Швейцарии, катайся на лыжах и жди, катайся и жди.— Можно, я в Италию уеду? — Нет, нельзя. Италия расслабляет. — Спасибо, Женя, и смысл жизни появился и прекрасные перспективы нарисовались. Вернусь, как Ленин из Женевы. — Всё может быть, вот, например, я снова здесь. Всё может быть. Глебычу вдруг страстно захотелось, чтобы всё так и случилось и Женя министр, и он бодрый и подтянутый, вернувшийся из Женевы. И Россия, прекрасная, новая, молодая Россия, чья сброшенная лягушачья кожа навсегда сожжена в печке.