2. (1/1)

— Здесь можно переждать, пока всё утихнет, — говорит он. Здесь — это в комнате, стол, кровать, открытое окно, простыни пахнут лавандой. Орхидеи в саду. Разрезанный лимон на столе. Раздавленный виноград. Моя кровь. Слишком много запахов.Я теряю силы. Я не успел навести морок, они начали стрелять. Я был беспомощен, он меня вытащил. И вот мы здесь. Я, он и рана у меня в груди, рядом с сердцем. Как я ещё двигаюсь?— Раз уж мы вынуждены пережидать вместе, может, познакомимся? Меня зовут Майкл. А тебя?— Джакомо, — говорю я. Он помогает мне лечь, аккуратно разрезает рубашку ножом, освобождает рану. Настоящую рану.— Дахули, — говорю я.— Ты такой тощий, — говорит он. — Чем ты питаешься, воздухом?— Иллюзиями. Я питаюсь иллюзиями.Зачем я называю настоящее имя? Зачем упоминаю иллюзии?Он осматривает рану и что-то бормочет себе под нос. А потом просит, чтобы я говорил с ним. Я не понимаю, зачем мне с ним говорить, а он:— Не думай, просто говори со мной.Он думает, что если я сейчас засну, то засну навсегда.— У меня тоска по настоящему, — говорю я ему. — Я отвык от настоящего.Он внимательно слушает и вырезает пулю. Быстро, я ничего не успеваю почувствовать. Я не успеваю испытать болевой шок. Я не успеваю за ним, за жизнью, за настоящим, за болью. Я понимаю, что я очень устал.— Говори ещё.— Я хочу научиться умирать, — говорю я. — Ты слишком быстро вырезал пулю, я не успел почувствовать. Калигула делал это медленно, но не со мной.— Ты потерял много крови, — отвечает он и бережно перевязывает рану чем-то белым, это белое впитывает кровь и кровь исчезает.— Я сменю простыни, — говорит он. — А ты продолжай говорить. Все равно, что.— Ты все равно не слушаешь. У меня старое сердце, оно не может больше стучать. Вода гасит огонь, сердце отсырело, ему нужно тепло… ему нужна вода… бессмертие постигается через страдание. Страдание ширится внутри себя само, оно подобно пустыне, оно бесконечно, пока не найдешь воду, в которой плещется удовольствие. Но наличие удовольствия не отменяет страдание само по себе.Пока я несу какой-то неконтролируемый вздор, он меняет хлопковые простыни, пахнущие лавандой, на шелковые простыни, пахнущие лавандой, кровавые простыни на чистые. Он меняет реальность и простыни.Он раздевает меня и укрывает простынями. Кладет холодную руку мне на лоб.— Я слушаю, говори дальше. Ты весь горишь: это нормально при пустоте инь. Сейчас-сейчас.Я не знаю, о чём говорить. Я хочу новое сердце вместо старого, а он говорит, что это нормально, что я горю.— Я не знаю, как передать тебе юань-ци, — говорит он задумчиво. — С кровью, возможно. Ты хули-цзин, кровь — единственная пища сверхъестественных существ, есть, конечно, еще сексуальная энергия, но нужно сначала восстановить внутренние процессы, заживить рану.— Внутренняя алхимия… достижение бессмертия… внутренние процессы в организме можно направить в нужном направлении.На моё лицо падают капли крови. Свежие капли свежей крови изначальной ци. Он порезал себе запястье, он подносит рану к моим губам.— Кровь — первооснова жизни и силы, — говорит он.И я слизываю кровь с открытой раны. Его кровь пахнет травой. Я не могу её проглотить, мне кажется, что сейчас меня стошнит. Он закрывает мне рот рукой, зажимает ноздри, и я глотаю. И потоки энергии ци предшествующего неба следуют куда-то внутрь, чужая кровь с силой проталкивается внутрь, ассимилируется с моей. Чужеродная, но целительная кровь растекается по жилам.Он чего-то ждёт. Его рука лежит у меня на лбу, порез ещё свеж, но кровь из раны не сочится. Он умеет контролировать такие вещи.— Так, Дахули, — его голос тихий, серьёзный, успокаивающий.— Скажи мне, что поможет тебе восстановить силы. Крови недостаточно.Лучше бы он говорил, а я молчал. Мне больно говорить. Но он ждёт. Я не знаю, что ему сказать и говорю какой-то вздор:— Ты же сам сказал, что сексуальная энергия – основной ингредиент внутренней алхимии…Он на мгновение задумывается.— Проблема в том, что мы с тобой чужие друг другу. А для передачи исцеляющей энергии между нами должна быть любовь, или, по крайней мере, желание…Страсть.Если бы мне не было так больно, я бы рассмеялся.— Я могу напрямую усваивать человеческую сексуальную энергию, даже если она выделяется во время воображаемого полового акта, — говорю я. — Не участвуя в процессе. О какой любви ты сейчас сказал? О каком желании? У тебя нет желания?Он накрывает мои губы своими вместо того, чтобы просто сказать, чтобы я заткнулся. Он ведет себя со мной как исследователь, словно сознательно совершает дурацкий акт проверки языком состояния полости моего рта, а не бессознательно следует велению страсти.Наконец, он дает мне возможность дышать.— Дыши глубоко, — говорит он. — Дыши через нос. Без контроля дыхания у нас ничего не получится.— Ты проверял, есть ли у тебя желание? — спрашиваю я, сбрасывая настигшее меня во время поцелуя оцепенение.— Я проверял, есть ли желание у тебя.— Странный способ, — бормочу я. — Ты не понял, я не занимаюсь сексом, мне нужна твоя сексуальная энергия, твоя…— Ты недооцениваешь внутренние силы организма, внутреннюю алхимию. Это подействует сильнее, если ты будешь участником процесса, а не наблюдателем. Что бы такое сделать, чтобы и мне была польза….Он снова меня целует, на этот раз я чувствую не только исследовательский интерес, но и некую нежность, и потому решаю, что не буду откусывать ему язык, а подожду, что будет дальше.А дальше он разматывает белую ткань и прикасается губами к открытой ране, а руками скользит по моему телу. У него горячее дыхание и холодные руки, он находится в равновесии инь и ян. А у меня все еще жар, я горю и это нормально при пустоте инь.— Я не хочу, — говорю я. — Остановись.Я понимаю, что слова мои лживы, потому что я хочу. Я не хочу, чтобы он останавливался. Ложь моя холодна, как пустота янь.— Ты боишься, — говорит он. — Боишься опустошения, которое неизбежно произойдет после того, как мы закончим.У одиночества ледяное дыхание и запах земли. У внутренней алхимии запах раздавленного апельсина и крови, от него все еще пахнет кровью и травами.— Твоя слюна на вкус как сицилийский кровавый апельсин, — говорит он. — С привкусом винограда. Ты знаешь, слюна – питательный сок организма, её нужно сберегать.Я пытаюсь вспомнить, ел ли я кровавый апельсин перед тем, как всё закрутилось. Сицилийские апельсины похожи на мандарины, они и чистятся легко, цвет у них бордовый или фиолетовый, а запах винограда и вишни…Он нежно прикасается губами сначала к левому соску, потом к правому, и я забываю, о чём думал, кажется, у меня на глазах выступают слёзы. Нужно предложить ему слизнуть их, может быть, слезы тоже входят в набор питательных соков организма? Но я молчу, пытаясь справиться с неведомыми мне доселе ощущениями. Я так привык быть наблюдателем, что процесс познания собственного организма через другого доставляет мне какое-то странное удовольствие.— Говори со мной, — говорит он и опускается ниже. — Я должен знать, что ты в сознании.— О, я в сознании, — отвечаю я. — И мне интересно, как ты собираешься заниматься со мной сексом, если даже не потрудился раздеться.— Для того способа, который ты имеешь в виду, у нас нет ресурсов, — отвечает он. — Но способов много. И к твоему счастью, я многое умею. Я какое-то время не буду тебе отвечать, но ты продолжай говорить. Говори всё, что приходит тебе в голову, можешь говорить о том, что ты чувствуешь.— Я в постели с незнакомцем или на сеансе психоанализа по методу свободных ассоциаций?— Ты на исповеди, — отвечает он и острожно начинает... Он начинает и продолжает, иногда останавливаясь, а я начинаю чувствовать.Я чувствую, как моего тела касаются его губы и язык. Даже в самых реальных снах я не мог представить себе, что прикосновения к этой, казалось бы, нужной только для маскировки, части тела будут вызывать в моём сознании такие сильные эмоции. Я чувствую прилив крови внизу живота, как она пульсирует нарастающими толчками, я чувствую, как с кровью внутри меня поднимаются волны энергии ци.Не хватало только выйти из физического тела и наблюдать за происходящим со стороны.— Это физиологическая реакция, — говорю я на всякий случай. Вдруг он подумает, что мне на самом деле нравится то, что он со мной делает. Меня пугает такая перспектива.— Да не волнуйся ты так, ничего сакрального между нами не будет, у нас же с тобой нет никаких чувств друг к другу.Он не лгал, у него не было ко мне никаких чувств. Зато у меня где-то в глубинах старого сырого сердца что-то пробуждалось, священный трепет перед познанием другого. И сердце начало стучать по-другому. В одном ритме с движениями его языка и губ, которыми он накрыл ту часть моего тела, в которой я прежде никогда не нуждался.— Страдание и удовольствие это одно и то же, — говорю я. — И то и другое — всего лишь волны, что идут от мозга.От мозга пошли такие волны, что я едва не задохнулся, но глубоко вдохнул и выдохнул, вернул контроль дыхания. Он просил с ним говорить, но вот о чём?— Внутренние соки, внутренние жидкости, всё течёт и всё меняется. Всё взаимосвязано с днём и ночью, с летом и зимой, внутренние потоки ци сливаются воедино, внутренние процессы можно перенаправлять. Ты решил освободить меня от телесных зажимов, как это мило. Я могу визуализировать для тебя…образы. Нельзя восстановить высушенное море, нельзя вырастить сломанный цветок, нельзя заставить биться замолкнувшее сердце.Я замолчал, потому что мне вдруг стало не до ассоциаций. И вообще мне уже не было дела ни до внутренних потоков, ни до запахов, ни до чего. А потом сердце перестало биться, горло сжал спазм, и по всему телу пробежала дрожь, внутренние потоки в организме нашли нужное русло, а инь и янь пришли наконец в равновесие. Я чувствовал себя так, словно все чувства покинули меня, и я перестал существовать в материальном мире. Но опустошенности не было, и жара не было, и холода не было. На языке я ощущал вкус меда черных сицилийских пчел, в груди я чувствовал тепло, и цвет у тепла был золотой. Акт познания состоялся.— Зачем надо было глотать? — спрашиваю я.Глупый вопрос. Его заинтересовали жизненные соки тела, должно быть. Он к любому делу подходит как исследователь.— Одна капля семени по жизненной энергии сопоставима со ста каплями крови. Потому я и выбрал это способ.Кто бы сомневался.— А тебе нужна помощь? — спрашиваю я. — Я мог бы помочь тебе. Или всё что ты делал, было направлено исключительно на мой оргазм, то есть исцеление, прошу прощения?— Я сохраняю сперму и управляю её энергией, остающейся в теле, — отвечает он и ложится рядом со мной. — Это часть даосских сексуальных практик, развивает много интересных способностей, в частности, целительство. Как твоя рана, затянулась?— Затянулась. И как оно было на вкус? Как кровавый апельсин?— Как дикий сицилийский виноград, — он поворачивается ко мне лицом, теперь мы лежим лицом к лицу.— То есть ты считаешь, что в семени больше жизненной силы, чем в крови? Что за вздор!— Это не я так считаю, — мягко поправляет он. — Скажи мне вот что: ты фокусировал внимание на внутренних процессах во время секса или нет? Это важно. Мне нужно понять, закончено лечение, или придется применить еще какие-то методы.— Твоя кровь пахла травами, но вкус я не запомнил. Я могу дать тебе сто капель крови, — говорю я и взрезаю ногтями запястье — левое. На его запястье, с которого он давал мне свою кровь, пореза нет. Он улыбается, словно говоря мне, что моя кровь его не интересует, но из вежливости пробует. Если он сейчас скажет, что моя кровь на вкус как сицилийский виноград, я, наверное, очень сильно разозлюсь и разорву ему горло, но он не говорит ничего и прижимает меня к себе. Я целую его в губы, рубиновые от моей крови и чувствую вкус, но никак не могу уловить, что это за вкус. И, проваливаясь в сон, я понимаю: это что-то нематериальное, вкус трепета и опустошения.