Just sleep, Sebastian (1/1)

And sleep.Just sleep.The hardest part is letting go ofYour dreams.?Просто спи?, — сладкозвучно распевали сирены, очаровывая своими голосами и унося в неведомые глубины беспросветного подсознания. В тёмные лабиринты, без возможности выбраться, в замкнутые коридоры, плутающие по истоптанным временем тропам, впадающим одна в другую. Дни исчислялись ускоренной шкалой, вычленяя себя из жизни — и счет пошел на убыль. Когда-нибудь время должно было закончиться. Оно казалось бесконечным, но даже если подобная величина и ?жила?, существовала когда-то или где-то, то разум был просто не в состоянии смириться с тем, что для него необъятно. Оставались лишь ночи, таящие в себе всех демонов. И их объять разум был в состоянии.Творенье снов никогда не являлось твореньем Божьим. Он не прикладывал своё мнимое существование к их воплощению. Сны не создавались Им, и никем другим, и никаким художником. Пускай и были сделаны первые наброски, размазавшиеся по полотну. Бурую краску смыло неаккуратным движением руки, и, независимо от художника, картина покрылась сыпью пёстрых красок, увядающих с каждым сменяющимся слоем. Более тёмные тона слились в оттенки чёрного, остальные же лучи стёрлись, просочившись сквозь грань собирающей линзы. Лишь кровь полилась по стенам пестрящей неестественностью, разбавив монохромную мглу.Первым слоем ложился определённый фон. Он зарождал начало, из него вытекали динамика и ритм, окрашивая собой всё вокруг. Аккомпанемент напряжённо выстукивал по клавишам одни и те же ноты через октавы, наполняя картину безжизненным эфиром и расширяя замкнутые границы пространством. На безрадостный фон, вторым слоем, накладывались образы. Расплывчатые и неопределенные, ускользающие от восприятия, играющиеся. Эти образы не имели лиц, не было и масок. Лишь плохо прорисованные черты, сведённые карандашом в нечёткие линии, окаймляющие пустоту. Их крики резали напряжение пронзительными стонами, мольбами грешников, не желающих раскаиваться, и вздымали столбы мурашек на тонкой коже, оголяющей своей прозрачностью мертвенно-синие вены. И последний слой. Присутствие. Насильственное участие в чужом спектакле церебральных и психических издевательств.Себастьян не знал, что служило причиной его снов. ?Просто спи?, — в который раз трепетали голоса где-то внутри, сливаясь в нестройный хор, подвывая знакомой мелодии. Ночи проявляли свой садистский характер, отравляя сознание неизвестной смесью ядов. Карикатурные издёвки склабились хищными ухмылками и сверкали рядами зазубренных клыков.Ночи не пугали, не пугала темнота. Фобии испуганно разлетались фантомами в еще несозданном мире. Неизвестность сжималась в ничтожные крупицы осознания. Страшили сами сны. Закрыть глаза и лишиться собственного ?я?. Себастиан боялся лишь стать таким же безликим, как и творенья его снов — свои собственные монстры, поселившиеся в голове, под толстой коркой мозга, прочервившиеся в давшую трещину древесину.

В его доме не было зеркал. Сначала они просто занавешивались, запирая потусторонний мир пустых лиц в стеклянной оболочке. Потом их рассыпало на осколки, и мир переливался в них множеством производных и новых вселенных. А когда осколки были собраны — мир склеился обратно. Только вот трещины остались, делая акценты на местах склейки. Как и порезы.Себастьян не хотел изучать свое отражение, чтобы не терять себя во снах. Не видеть со стороны, как размывает знакомые черты уродливым мазком, стирая признаки жизни до отвратительной неузнаваемости, обрекающей слиться в безликую массу. Он становился непосредственным наблюдателем.Мультфильмы были совершенно другими — инверсированным вариантом нереальности. Порой они завораживали только своей простотой. Что могло быть проще детской наивности? Себастьян вплотную садился к телевизору, касаясь самыми кончиками пальцев экрана, словно пытаясь задержать мелькающие картинки за стеклом. В них было всё, и каждая частность прорисована до неприличия детально. В них были краски, а персонажи там умели улыбаться и не понимать очевидных вещей.И мальчик стал запускать свои образы в туманы снов. Он закрывал глаза и давал жизнь выученным наизусть сюжетам из мультфильмов, разукрашивая черно-белые клавиши рояля красками скрябиновской цветомузыки. Но уже через неделю все Русалочки теряли хвосты, выползая из кипящих кровью океанов, покрываясь склизкой чешуёй, Белоснежки сменяли бледность на мертвенную пустоту, походя больше на выкарабкавшихся из-под земли зомби, а Золушкам разъедало лица, облитые кислотой. Краски облазили, как и сказочные образы, деформируясь в ужасные картины ферраллитного месива, где уже не было понятно, какие внутренности и надтреснутые кости скелетов кому из мультипликационных персонажей принадлежали.А потом Себастьян просто перестал спать. Его глаза не закрывались до тех пор, пока организм не отказывался функционировать, разыгрывая бунт, полностью измотанный иизмученный, пока Морфей сам не спускался на землю и насильно не утаскивал его за собой, уцепившись когтистыми лапами за веки, окуная во множественные сны. Смех пробивался в подсознание, эхом откликаясь во всех уголках этой маленькой вселенной надрывным хохотом: ?просто спи… просто спи…?.Война не урывала часов для сна. Там каждый был на взводе: винтовка всегда в руках, приращённая — продолжение самого человека. Проскальзывающие видения из снов лишь разогревали котёл ярости, выплёскивая жгучую лаву ненависти на противников. Новыми кошмарами Моран надеялся заглушить старые. Жертвы оказывались выпотрошены, вены — вырваны, кости — раздроблены, а гниющие останки — свалены в общую яму забытия, где о том, что когда-то было людьми, никто и никогда не вспоминал. Себастьян Моран не запоминал лиц. Чтобы не кормить больную фантазию новыми образами для кошмаров. Все люди превратились для него в ходячие мешки мяса на кости с кровью, в каннибалическую усладу.Но пришлось забыть о войне. Она не имела смысла, она не давала цели. Война диктовала условия, заставляя повиноваться неизвестному и бессмысленному. Кровь можно было отмыть лишь с рук, но не стереть из памяти. Сны подчиняли своей воле и тело, и разум. А Моран медленно сходил с ума, трепыхаясь и непроизвольно поддавшись. От усталости, от нахлынувшей апатии. И внутри поселилось безразличие.Мужчина ложился в кровать точно на спину, руки — по швам, лицо спокойное и бесчувственное. И просыпался в том же положении, за всю ночь ни разу не сменив положения тела. Себастьян не знал, но он лишился своего лица. Превратился в одну из личин действительности, срезав эмоции вместе с кожей острым осколком разбитых зеркал. Он принял всё за данное. Просто смирился, убив в себе человека, вырвав сердце и исполнив ритуал изгнания души. Он стал существом из своих снов.Кофейные глаза — первое, что запомнилось Себастьяну за многие годы, задев какие-то минорные струны заменяющей душу пустоты. Зацепив крючком за кожу и потащив на себя. Вот появилась и улыбка, маска тут же отлетела в сторону — сведённые к переносице брови и золотистый отблеск на радужке, маски взметнулись в воздух фокусными картами. Радость сменялась грустью, раздражение — безумной весёлостью, лицо преображалось, краски полыхали, а пламя разгоралось, испепеляя края этой картины и затягивая в новое полотно. Этот мир стал жить отдельно, маленьким островком лжи. Пока однажды не выплеснулся через край. Все границы были разрушены — сон очутился вне разума.Совершенное создание из снов воплотилось в действительности. Плотью и кровью, а не рассыпчатой неуловимой фантазией. Подсознание отказывалось верить. Подсознание отказывалось принимать. Оно или просто игралось, или Моран в который раз сходил с ума и уже окончательно.Либо это был Джеймс Мориарти.Джим умел очаровывать. И не всегда в лучшем смысле этого слова. Он отличался от царивших в мире существ, кишащих всюду. Жизнь стягивалась и разрывалась буйством красок, пролитых Мориарти. Пятнистые взрывы усыпали и пропитали фейерверком искр воздух, которым он дышал и которым позволял дышать своему новому подчинённому. Постель больше не являлась обиталищем кошмаров, она хранила в себе каждый хриплый призвук, каждый стон, сорвавшийся с искусанных губ. Жар двух слитных тел, дополнивших друг друга, плавные изгибы, лёгкие касания, скользящие поцелуи. Мятые простыни и сладкий запах. Грубые слова, подстёгивающие двигаться быстрее. Всё это было выжжено на внутренней стороне грудной клетки снайпера.Джим разом выковырнул из памяти былые эмоции, даже не существовавшие ранее, вскрыв все гноящиеся и незажившие раны, но не позволив им затянуться до конца и прижиться, тут же и похоронив их обуглившиеся свёртки рядом со своим бездыханным телом.Когда-то инквизиторы устраивали прилюдные казни, сжигая ?нечистых? на кострах. И они верили, что делают это из любви к людям. Потому что заживо сожжённые грешники получали шанс на перерождение души в раю. Пламя проедало кожу, расплавленный воздух питал лёгкие, обжигая их хрупкую оболочку. Улыбка, впервые коснувшаяся этих губ, застыла на лице, охваченном пламенем. Себастьян не знал, куда он теперь попадёт, лишь надеялся, что как можно ближе к своему Дьяволу, покинувшему его однажды. Душе, которой у полковника всё равно уже не было, не суждено было провалиться в глубины ада. Но и Джима там не было.Вся жизнь была сном, а смерть стала лишь его новым перевоплощением. Глаза остались открытыми, точно угадывая перед собой стройный образ и красиво изогнутые чёрные смольные брови — чёткие и ровные движения кисти. Джим не был придуман неизвестным художником. Он не был придуман Богом. Себастьян тоже его не создавал. Но трещины на зеркале затянулись, и все безликие посмотрели на полковника блестящими кофейными глазами.Просто спи.