Пик (1/1)

На этот раз они не успели скрыть следы преступления, как на пороге спальни появилась грозная фигура. Гитлер не был удивлен представленным зрелищем измены и почувствовал только горечь, что его самые худшие ожидания сбылись.— Ева, я хочу, чтобы ты покинула дом и оставалась на террасе, пока я не позову тебя, — он прислонился к косяку, пропуская перепуганную и едва не плачущую девушку в коридор.— Адольф…— Я сказал тебе все. Или моего слова уже недостаточно? Я буду разговаривать с тобой позже, — нотки раздражения вплетались в бархат голоса, который даже не повысился, несмотря на бурю эмоций внутри.Геббельс, не издавший ни звука до этого, развел руками, когда они остались наедине. Белое одеяло понемногу сползало с голого худого тела на пол и покоилось на черном паркете, как снег на черных скатах гор. Такая аналогия повеселила Адольфа, находящегося в нервном напряжении. Он ответил на первый вопрос: ?Какого черта здесь происходит это??, который так и не сорвался с губ, одним движением. Изящным и лживым.— Знаешь, что раздражает меня больше всего в этой ситуации, доктор Геббельс?— Что же? — министр ответил слишком непринужденно для такого случая.— Ты продолжаешь врать, даже когда тебя ловят с поличным.Йозеф искренне рассмеялся.— Какая разница, буду ли я говорить правду или лгать, если меня уже поймали?Гитлеру было жизненно необходимо стереть эту улыбку с лица. И он сделал это, сам удивляясь своей беспечности:— Я очень устал. И кто-то должен заменить мне Еву на сегодняшний вечер, — брови Геббельса поползли вверх. — Вы будете наказаны так, как наказывают всех провинившихся детей, которые берут чужие вещи без разрешения. А после поиграете в то, что давно хотели.Нервный смешок. Гитлер вытягивает ремень так быстро, как будто делал это постоянно. Белое одеяло оказывается на полу, застывает снежной шапкой. Пораженный Йозеф оказывается прижатым лицом к подушке и едва ли успевает понять, что бежать уже поздно. Тяжелый сапог торцом вдавливает его в матрац, упираясь в копчик, и Геббельсу кажется, что сейчас он сломается. Скользнувший ремень по оголенной спине вводит его в ступор, а потому он только вздрагивает под градом падающих ударов. Красные полосы накладываются один на другой. А когда острая боль докатывается волной до мозга, он пытается закричать, вывернутся из-под гнета. Но Адольф неумолим, с оттяжкой бьет по телу, вкладывая в садизм всю свою злость.— Пожалуйста, перестань, мне больно!Адольф молчит, с силой поднимая и опуская руку. Геббельсу обидно больше, чем больно. Он и правда чувствует себя ребенком, хотя его взрослая часть соглашается, что наказание вполне заслужено. Но вот избиение прекращается, и кажется, будто все худшее уже позади. Его переворачивают на спину, где не осталось буквально живого места, все еще удерживая. Слезы застилают глаза, но они абсолютно не разжалобили Гитлера, следующего по намеченному плану. Теперь ремнем он привязывает руки к спинке кровати, сдавливая запястья. На них обязательно будут синяки.— Так скажи мне, чем тебе понравилась Ева?— Она… Похожа на вас.— Она напоминает тебе меня?Геббельс всхлипывает и кивает. Вздрагивает, когда ладонь касается наливающиеся алым полосы. Шипит, когда пальцы очерчивают скулы, проникая в полуоткрытый рот. А потом пощечина, звонкая и сильная.— Как же это пошло, Йозеф. Я только сейчас понял, почему ты так поступал. Но ты представлял с ней одно, о чем добропорядочным детям думать нельзя. И я накажу тебя и за это. Ты мог любить меня сколь угодно, но я не позволю тебе больше думать об этом. Я выбью из тебя эту дурь, непослушный мальчишка. Да, я выбью ее.Гитлер впадает в исступление: он не видит расплывшегося лица напротив, не внимает истошным крикам, удерживая и иногда ударяя по лицу Йозефа ладонью. Не сильно, но это заставляет лежащего замолчать на некоторое время, пока он расстегивает на себе одежду. Острая боль снизу смешивается с тянущей болью спины, и Геббельс проваливается на грань безумства, чтобы не сорвать голос. Ему вдруг становится смешно, что он любил этого монстра, дьявола во плоти, до мурашек под кожей и помешательства. Абстрагируясь от тяжести давящего на него сильного тела, толчков внутри, разрывающих на части, боли и слез, Геббельс парит в невесомости, иногда вздрагивая от новых укусов на шее. Если бы он умер сейчас, то в Аду ему понравилось бы больше, чем здесь. Он понимал, когда делал все это, что скандала не избежать рано или поздно, но не ожидал, что все закончится так. Гитлер находится в состоянии аффекта, но полностью подчиняет себе столь тщедушное тело, которое нужно пожалеть, а не причинять боль.В какой-то момент он перестает ставить задачи отомстить и наказать, а отдает нежность, чтобы вернуть в чувства замкнувшегося в себе Пропаганду. Тот вздрагивает от приятных ощущений, как-то неловко и неожиданно отвечает на поцелуй. Сейчас поведение обоих находится за гранью понимания обывателя. Боль сменяется любовью, нежно обволакивающей раны. А может это так и должно быть: его личный дьявол применяет и кнут, и пряник. Сладкая судорога пронзает тело, а до этого ударявшая рука ласково поглаживает полосы, оставленные ею. Он снова чувствует тот неповторимый запах.Все закончилось, и ремень ослабляет свою хватку. Оба одеваются, хотя прикосновение материи слишком неприятно сейчас. Заплаканная Ева идет навстречу по дорожке, боясь поднять глаза. Адольф никогда ее не ударит, потому что Геббельс получил сполна за обоих. Оба даже не посмотрели на нее, потому что были поглощены своими мыслями.— Иди домой, Ева, — голос с хрипотцой заставляет девушку вздрогнуть и ускорить шаг.Холодный ветер обдувает алый след на щеке, заставляет снова улыбнутся. Он заслужил все, что произошло с ним. Сейчас он не хочет ничего, кроме сигареты. Голубые глаза смотрят на него через дымку.— Извини.