0.6. // end (1/1)

Мне кажется, я где-то пропадаю. Я совершенно не там, где надо, я вообще в другой реальности. И лишь изредка могу попасть на нужный мне лифт, на доли секунды вернуться домой. Я не помню, сколько раз я просыпался, каждое пробуждение было тяжелее предыдущего. Каждый раз голова готова была взорваться от боли, а тело меня не слушалось. Когда я приходил в себя, где-то рядом подскакивал Раммштайнер, возникал в моем поле зрения и снова исчезал. Я ничего не слышал и не мог говорить. Чистый звук исходит из мрака этого окна. Снимки получаются размытым пятном, но все равно невозможно оторваться от этого. Взрыв красок в твоей голове и ты четко понимаешь, что тебе надо в этот момент. Фотоаппарат не способен передать на лист твои эмоции, ты не можешь рассказать о своих чувствах, ты способен лишь показать свое настроение.Я слишком пьян, чтобы понимать свои мысли, мои действия не зависят от меня. Мозг просто выключен, и я не могу найти в темноте своего сознания нужную мне кнопку – включить. Где ты, гребаный ?power???Черт, хватит, это уже не смешно?. Но второе ?я? просто рассмеялось. Я в панике, страх накатывает волнами, слишком хорошо и совсем не хочется возвращаться. И те секунды, даже меньше того, доли секунд, когда мое сознание пытается бороться с этой дурью в голове, я могу мыслить. Но доли секунд — это слишком мало. Я почти не чувствую своих пальцев, слишком неохотно они подчиняются мне. Но все равно пытаюсь ухватиться за что-то. Ослабленная хватка, невозможно устоять на ногах, но все равно упорно ищу свою цель. До меня не сразу доходит, что я сжимаю в руке ворот курки Раммштайнера, что его лицо слишком рядом, дыхание пробирается в самый мозг, омертвевший, почти неживой, и снова импульсы накатывают. Острый взгляд, хриплый голос, колючие волосы. Черт, я его целую? Твою мать, так нельзя, надо остановиться. Нет, стоп. Слишком хорошо. До невозможности хорошо. Заплетаясь пальцами в его коротких волосах, разрывая ткань его одежды, я стараюсь найти путь к его телу, но все медленно, словно нахожусь во сне. На коже остаются следы острого холода, словно к ней прикладывают лед, и я просто не выношу жар тела и мгновенно таю. Да, пожар, я весь горю. Кто-нибудь остановите время, оно слишком быстро бежит, и отказывается ждать меня.

Холодные губы касаются моей кожи, и хриплый стон вырывается из горла. Черт, неужели это — правда сон? Хватит сходить с ума, пора остановить это цирковое представление. Тактильные ощущения слишком острые, глупая улыбка на лице и тихие стоны.Еще, мне нужно больше.В голове царит хаос, индастриал, мертвые улицы и только я могу чувствовать. Я стону, я ли это? Или это ты так стонешь? Хватаю Хайне за плечи, мне кажется, что я сейчас просто упаду. Я не могу терпеть эту муку, когда мед размазывают по языку и каждый глоток воздуха так сладок, и поцелуй так спасителен. Жесткий рот, грубый поцелуй, но мне это надо.Если бы мне сейчас дали в руки бумагу и карандаш, что бы я сделал? Звуки вырываются из объятий тишины и возникают черными кляксами в воздухе. Эйфория, ступенька за ступенькой я поднимаюсь наверх и ищу что-то. Далеко за горизонтом ко мне идут твари, визжащие о моем конце мира, но мне плевать. Сейчас главное — сосредоточиться на ощущениях. Тактильные галлюцинации, где-то возле уха непонятный шепот, мне кажется, что меня пытаются убить. Струны гитар образуют тонкие линии, моя тетрадь в полоску и — больше ничего. Карандаш ломается и столько мыслей, которые надо рассказать. Стойте! Остановитесь! Столько тетрадей я исписал за эту секунду? Смогу ли допрыгнуть до дерева и сорвать лист? Он острый и ранит мои мысли.— Еще, – и боль взрывается в моем теле, я чувствую как он хватает за шею и душит. Да, вот так, сильней, не надо воздуха, уберите вакуум. Мир мертв, и даже эта боль не может привести меня в чувство. Психоделика слов, язык тела – что может объяснить меня? Что со мной происходит? Сильней. Так грубо, горячо и жарко. До тошноты больно, но я требую этот наркотик. Часы, заведенные на дикий крик. Шаг – боль, мысль – боль. Я ничего не могу сказать, я лишь вижу страсть за пеленой, я вижу холодный взгляд. Та тихая музыка, клавиши пианино, как прикосновение. Нет, это и есть прикосновение, я отзываюсь на него. Взрыв, снова тяжело, каждое движение отдается тупой болью внутри меня, но каждая секунда все больше затягивается. Сильней. Наркотик, секс — осталось лишь умереть. Не стоит, но тупо хочется — открыть окно и прыгнуть! Но я не сделаю это, понимаю, дальше меня ничего не ждет, я больше не смогу чувствовать этой эйфории. Не надо слушать музыку, не надо пытаться сосредоточиться.— Ты часто дышишь. Я дышу? Мне кажется, я даже не существую, я плыву за тобой. Я поддаюсь твоим рукам, и похуй, что будет. Низкий голос. Снова боль, снова что-то проникает в мое тело. Черт, Бадоу держись. Сердце готово вырваться из грудной клетки, мне кажется, что я ору, но на самом деле лишь стон вырывается из моей глотки. Снова. Напряжение растет, но я готов отдать все за то, чтобы это повторилось. Я не отпущу его, ни сейчас, ни вообще. Я буду стоять на коленях и умолять его не уходить, если моя гордость не заткнет мне глотку. Шипение воздуха, колебания моих движений. Я снова пытаюсь быть ближе к его телу, открыто благословляю свое бесстыдное тело на любую похоть. Возбуждение кажется чем-то естественным, словно это основа моей жизни.

Нейлз, приди в себя, хватит думать о том, что не существует.Снова секс, да? Я снова первый делаю шаг, касаюсь губами его холодных губ, спрашиваю глазами – ты согласен? Ты позволишь мне? И он позволяет, ему надо это не меньше, чем мне. В какой-то момент меня накрывает темнота, а потом взрыв красок, эмоций и крика. Но опять тишина— Тебе опять все кажется? – немного ироничный голос, но мне не кажется это шуткой. Я помню все, просто у других отбирают их воспоминания. Я помню все. Как решительно делал шаг вперед, опять рвал дорогую одежду (откуда у него все это?) как опирался на стол и притягивал его к себе. Ноги оплетали бедра, мой язык врывался в его рот, руки цепко, хоть я их и почти не чувствовал, держали его. Он не сможет уйти, видя, как меня срывает – он поддастся моим флюидам. В нас обоих живет похоть, мы созданы для того, чтобы трахаться, как дикие животные, без остановки. Каждая секунда нужна для адреналина.

Хватит думать о всякой херне! Все, что вы видите — не реально, вы просто психи! Паника, кажется, что вот-вот я прибегу, но дверь прячется от меня. Я спотыкаюсь о невидимые преграды, я слышу визг в своей голове, я поддаюсь этой похоти, я рвусь вперед и пусть меня разрывает боль. Индастриал в моих глазах. Неужели вы думаете, что за фотографии готовы отдать миллион? Когда настанет конец света, никто не будет помнить, что такое похоть, боль и возбуждение. Никто больше не сможет ощутить себя живым. Запортаченный звук, коротнутый свет в глазах. Что есть паника? Страх! Хватит бежать.Но, снова шаг – и я бегу. Или мне просто кажется?

— Успокойся, – где-то рядом мне кто-то что-то говорит.Черт, Хайне, я опять завис? Когда же этот чертов кайф прекратится? Нет. Лучше не надо. Не хочу вырываться из этого психоделичного ощущения. Краски все еще играют в моих глазах, я едва его вижу. Отдышка не позволяет что-либо сказать, поэтому я просто подскакиваю на кровати и запускаю руки в волосы, чертова повязка зудит, и спустя несколько секунд летит куда-то на кровать. Шрам ноет, только почему? Черт, это-то откуда. Так больше нельзя, эти звуки, краски и чувства полностью меня захватывают.Неужели секс — настолько важная часть? Или секс с ним настолько важная часть? Наверное, я ненавижу его, так же, как и фотографии, как эти снимки на листах плотной глянцевой бумаги. Блядь, Раммштайнер, мать твою, когда ты ворвался в мою жизнь – зачем ты это сделал? Ты знал, что я буду зависеть от тебя и тебе эта мысль понравилась? Я ненавижу это, каждый раз, как нечто непонятное, новое. Эти ощущения только с тобой. Словно я под дурью, бьюсь в клетке и не могу вырываться. Оно опять накатывает на меня, и теперь я уже почти агрессивно наваливаюсь на Раммштайнера сверху, кусаю за плечо, что-то бессвязно хриплю о ненависти, снова целую и снова по новой начинается этот ненормальный кайф, когда ничего больше не нужно и только просто трах имеет значение большее, чем весь этот мир. Мир — ничто? Неужели вы не понимаете, что надо просто тупо забыть обо всем. Кровь на губах. Галлюцинации, тактильные и физические. Мне снова кажется, что он меня касается, до боли стискивает пальцы на бедрах и вновь врывается в меня, и что я? Мечусь под ним и снова кричу о гребаном ничтожном мире?Откуда тогда холод? Почему сейчас мне кажется, что я стою на окне, на острие своего адреналина и бездушным взглядом смотрю вниз. Что меня там ждет? Что зовет меня, когда тишина взрывается в моей голове и громкие звуки появляются из неоткуда? Бадоу, это ты? Очнись! Нет, не надо. Устать от этого желания быть и чувствовать. Как собирать ненависть на полках и покрывать ее пылью. Разбить фотоаппарат и послать к чертям память. Выкурить в последний раз сигареты и сделать шаг вперед с улыбкой на губах. А сзади крики и кто-то отчаянно пытается меня поймать. Зачем? Отпустите, я все равно вижу, что миру настанет конец, и не хочу быть свидетелем этого ужаса. Индастриал в этом городе, подполье делает свое дело, и мы тонем в ужасе и смерти. Смерть? Она таится в книгах, она описанав летописях и хранится в библиотеке. Помнишь, мы нашли одну такую? Зачем люди пытаются сохранить это все, почему не попробуют просто забыть? Кому оно надо? Никому, никто не будет бегать за тобой, пытаясь найти причину.Никому не надо, чтобы мир выжил, чтобы на земле хоть кто-то остался, в конце концов, мы все умрем. Я вижу только тебя, твою кровь в глазах, твою боль в черной жидкости из разорванных ран на твоем теле. Ты белый, как этот снег, но снова встанешь. Ты проклят своим бессмертием, как банально, правда? Но кому оно надо? Помимо тебя, есть еще такие, безбашенные психи, рвущиеся вперед, на огонь. Ты, как мотылек, которого убивает и манит огонь, но ты все равно выживешь. Только такие, как ты, смогут выжить после конца мира, но вы умрете, погребаемые одиночеством. ВЫ станете подвластны своим низменным животным инстинктам, закроетесь в себе и убьете сознание наркотиками. Холод обливает меня с ног до головы, и я стою, ошарашенный, офигевший, и не могу понять, что происходит. А он смотрит на меня, трясет за плечи и пытается найти хоть каплю осознанности в моих глазах. Ледяная вода стекает с потускневших рыжих волос, капли струятся по шее, помутнение в глазах проходит. Кровь на губах не была галлюцинацией.

— Бил, да? – Еле слышно, всего лишь движение губами, я сам не слышал что говорил, но ты ответил.— Да ты же не в себе был! Как зверь.Кто из нас живет с неконтролируемым животным внутри, а Раммштайнер? Это такой зверь порой вырывается из твоих пут, когда у тебя нет уже сил держать себя в руках?Я знал, на что сейчас готов пойти Раммштайнер, знал, насколько он сейчас в неадекватном состоянии, и смело встал подле него. Было страшно, но когда искоса поглядываешь на его напряженный профиль, чуть прищуренные глаза и плотно сжатые губы, на ярость, выражающуюся в подрагиваниях его рук… Черт, да просто хоть раз взглянуть на этого камикадзе — и собственный страх уходит потихоньку, в конце концов, этим бы все и закончилось. То, что мы сейчас сделаем, не поддается обсуждению и логике, наше решение следствие эмоций.Вот так оно все и рушится, по поступкам, о которых по началу не задумываешься, а потом становится слишком поздно. Вот так лишаешься всего, что дорого, остаешься с пустыми руками, запачканными чьей-то невинной кровью.— Эй, Раммштайнер, обещай приносить мне на могилу ромашки, пачку сигарет и фотографии, которые ты сделал сам. Обещаешь?Я хочу видеть мир твоими глазами, я хочу увидеть то, как ты его ненавидишь, и как ненавидишь меня. И я, и ты — задыхаемся, этот воздух не для нас, только я сдался первым. В мои легкие перестал поступать кислород. Шаг вперед — и я бегу. От всего, прочь от этого прогнившего зловонного мира. Прыгаю из окна, едва ступив на последнюю ступеньку.