Посмотри на меня (1/1)

Когда руки впервые подносят к лицу кислородную маску, тело лётчика становится частью огромного механизма. Он словно хрупкий, из крохотных своих нелепых человеческих надежд младенец в утробе матери, и её кровь даёт ему жизнь, но стоит чувствительной связи выйти из состояния равновесия, как материнская кровь убьёт то, что питала. Единственное отличие пилота от ребёнка — то, что его связывает с машиной не только жизненно необходимая ?пуповина? в виде кислородной трубки на спасательном жилете, но весь он становится одновременно и связующим звеном, и конечной составляющей. Иногда, впрочем, пилотам кажется, что там на высоте нескольких тысяч километров конечная составляющая не они, но кто-то, кто незримо присутствует в этом замкнутом круге ?истребитель — ведущий?, а офицер — всего лишь ничтожный маленький связист между железным братом и говорящим с ним небом. Коллинз ловко вскарабкался на длинное крыло замершего в ожидании биплана и, глухо стуча каблуками сапог по металлическим пластинам, приблизился к кабине в тени второй пары крыльев. Гладиатор бьётся на арене до последнего вдоха, до последней капли крови, Глостер ?Гладиатор? — до последнего оборота винта, до последнего галлона. Эта машина — лучшее, что могут предложить резервисту, окончившему класс истребителей. Минимализированная длина разбега, потолок едва ли не больше, чем у нашумевшего ?Спитфайра? и практически такая же дальность полёта, но лётчика так и тянет взглянуть через плечо на недвижимые ?супермарины?, угрожающе уставившиеся своими акульими носами в безмятежное небо.— Я думал, мы полетим только с сержантом, — пытаясь скрыть досаду, отвлечённо бросил пилот механику.— Куда там, — мрачно буркнул Трэвис; он всё ещё не доверял новичку и не растрачивал свой разговорный талант на любезности. — Скоро над проливом не останется места даже для малышки Си, всё небо избороздили, немцы поганые.Коллинз окинул равнодушным взглядом свежеокрашенный под маскировку фюзеляж, затем перевёл глаза на сгорбленную спину возящегося под корпусом механика.— Сколько?— По триста с ?браунинга? каждой стороны и девяносто семь на ?льюисах?.Трэвис захлопнул крышку пулемётного отсека. — Не густо.— А тебе и не понадобится, — раздражённо взвился старик, шлёпнув себя замасленными ладонями по карманам.— А на ?спитфайрах?? — настойчиво продолжал Томми, глядя в потное лицо техника из-под безучастно полуопущенных ресниц.— Да что ты ко мне привязался! — Под завязку?Старик задохнулся возмущением и, махнув в сторону главного корпуса с развивающимся над ним британским флагом, засипел простуженным голосом:— Иди и спрашивай у командования, почему тебе зарядили половину, а им все баки! Чего прицепился? Я что ли решаю? Я что ли?— Что стряслось, Колл?По ещё влажной траве ко взлётной полосе шлёпал Маккензи, зажав шлем под мышкой, за ним неторопливо шагал сержант Риган в компании Фарриера. Коллинз оторопел.— Что это значит? — недоумённо уставившись на офицеров, спросил он.— Вот тебе депеша из штаба, — Риган сунул ему в ладонь бумагу и кивнул на Фарриера с Маккензи. — Вот тебе прикрытие. Веселей, дружок!Оскалив жёлтые зубы, сержант с показной фамильярностью щёлкнул его по острому носу, словно дворового мальчишку, но лётчик ничего не ответил на пошлое приветствие, весь отдавшись судорожным размышлениям. Прикрытие? На британской береговой линии? А затем украдкой посмотрел в сторону старшего лейтенанта и прикусил щёку изнутри. Фарриер метнул на него короткий, но глубокий взгляд, означающий приветствие, и развернулся к ?спитфайру?. Должно быть, его прибытие на полосу освободило Трэвиса от отягощающей нужды находиться в обществе надоедливого юнца, потому как тот сразу же рванул к его истребителю, радостно подпрыгивая, когда тяжёлая сумка с инструментами, позвякивая, била его по бедру. Значит, всё сложнее, чем кажется. Решив отложить вопросы до удобного момента, Коллинз проворно запрыгнул в кабину биплана, натянул шлем и приложил маску к лицу, сделав глубокий вдох полной грудью. В горле засвербело. — Лейтенант, как слышите? Приём, — затрещала трубка.— Вас слышу, сержант, — механически пробормотал пилот, налаживая подачу воздуха.На высоте нескольких тысяч метров кислород становится кровью лётчика, кровью и ядом. Стоит подаче снизиться хотя бы на несколько миллилитров, и в течение двух-трёх минут немеющее тело окутывает ощутимая слабость, а пяти минут достаточно для установления острой гипоксии и обморока; но стоит превысить дозу, как уже через несколько мгновений в судорожно сжатых на штурвале пальцах ощущается покалывание, шумит в ушах, и на фоне стремительной потери зрения у пилота развивается паническая атака. Ожог слизистых — меньшее, чем можно отделаться при отравлении кислородом, худший кошмар военного лётчика — кровотечение при нормальном атмосферном давлении в кабине.— Позывной — Бьюти*, командование ведёт старший лейтенант Фарриер, далее по старшинству званий. В рации послышался натужный выдох Коллинза. Маккензи не удержался от смешка. Бьюти? Серьёзно? Пилот раздосадованно откинулся в кресле, стиснув челюсти. Погоди, Маккензи, тебе это даром не пройдёт после вылета. — Лейтенант? — Спокойный голос Фарриера звучит, как насмешка.— Вас понял, Фортис, — вяло отозвался он.***Рёв четвёрки истребителей, нарастая, наполняет морскую тишину пролива. Из-за облаков выныривает стройный ведущий дуэт ?супермаринов?, за ними — грохочущие тупоносые аэропланы с подвесными шасси. Бликующие на рамках кабины лучи солнца слепят, хотя группа уже несколько раз меняла траекторию, чтобы встать по направлению света, и Коллинз яростно трёт слезящиеся глаза, мысленно распиная оказавшиеся бесполезными авиаторы. Под сердцем бродит смутное беспокойство.— Моё крыло с ?мишенью?** видно с десяти километров, — беспокойно пробормотал пилот, навалившись грудью на штурвал, чтобы оглядеться. — Зачем так ярко раскрасили? Внезапный треск пулемётной очереди раздался совсем рядом где-то под корпусом биплана, наверняка, царапнув брюхо железного гиганта, потому что самолёт ощутимо тряхнуло. Судорожно выдохнув в рацию, Коллинз вывернул штурвал, уводя ?гладиатор? в сторону.— Вот зачем, — мрачно отозвался Риган на другом конце рации.Артиллерия. Задыхаясь, Коллинз вытянулся в кресле, насколько позволяли ремни, и заглянул под крыло подрагивающего ?глостера?. С прибрежной полосы вёл обстрел британский крейсер. — Бьюти, что с машиной? — подключился встревоженный Маккензи. — Бьюти, приём. Как слышишь?Крепче схватившись за перевязанный руль, лётчик прижался затылком к спинке кресла и, на мгновение крепко зажмурившись, всё же подал голос.— Порядок. Похоже, задели обшивку, но не больше. И снова замолкает. Рассеянный взгляд падает на обездвиженное табло орудий, и в груди испуганно сжимается сердце. Наверное, он разбил его часами, когда в инстинктивном жесте двинул руль, и теперь его ослепший ?глостер? не страшнее бумажного самолётика. Что толку от орудий, когда не видишь ни их числа, ни даже их наличия. Жуткая мысль тонким лезвием вошла под рёбра. Спусковой механизм автоматов, не отсекло ли его тоже от пульта, над которым инстинктивно замерла ладонь?— Лейтенант, ложитесь на крыло и покажите знак, — спокойно, но требовательно приказал Фарриер.Тишина. Страшный рёв мотора растворился в воздухе, и единственное, что слышит Коллинз — то, как бешено бьётся кровь в сдавленных шлемом висках. — Бьюти, делайте, что говорят! — Громче повторяет Риган.— Лейтенант, они будут стрелять, пока не покажете знак, немедленно ложитесь на крыло, чёрт возьми! — Голос Фарриера, гулкий и раздражённый, как наждачная бумага по коже.Рокот новой пулемётной очереди разрезает размеренное жужжание двигателей. Расправив грудь глубоким вдохом, лётчик роняет самолёт на бок, наваливаясь правым плечом на стекло крышки, однако Фарриер его опередил: истребитель Фортис идёт почти перпендикулярно песчаной косе, и солнце бликует на металлическом скелете кабины и ярком опознавательном знаке. Огонь с земли прекращается, но Коллинз как во сне смотрит только на разбитое стекло приборной доски и ходящий ходуном барабан цифр. — Бьюти, с машиной все в порядке? — Повторяет вопрос Фарриер.— В порядке, Фортис, — уныло отвечает Томми.Полдня, впрочем, нет, наверное, каких-то ничтожных пятнадцать минут минует с инцидента, как сержант Риган сообщает о пятёрке матёрых ?хейнкелей?, заходящих на пикирование, но в его предупреждении нет нужды — снизив высоту, немцы задерживаются в зеркалах дальнего вида. Штатная ситуация, требующая штатных действий. Истребители расходятся в разные стороны. Не дать к себе приблизиться, не дать к себе приблизиться — что сложного? Свирепо сжав губы, Коллинз выжимает педаль до пола, набирая высоту до момента, пока стрелка скорости не замирает на критической отметке, а затем сбрасывает ногу с педали, и самолёт снова опрокидывается на грудь, хищно пикируя на разрисованный под акулу ?хейнкель?, вертящийся на хвосте второго биплана. — Глостер, сбавьте скорость, — требует лейтенант, не сводя прищуренных глаз с дрожащего вдалеке британца. — Дайте мне прицелиться, а потом резко уходите влево, приём.— Он меня пристрелит, чёрт тебя подери! — деликатно выразил сомнение Маккензи. — На таком расстоянии он пробьёт кабину и мою башку за одно!— Тогда косая петля, Глостер, уходите в косую петлю, если не хотите, чтобы вашу башку пробил я! — возбуждённо огрызнулся Коллинз, касаясь кончиками пальцев пульта автоматов. ?Гладиатор? впереди послушно дал скорости и вдруг рванул, угрожающе покачиваясь между воздушных потоков, вверх и вправо, увлекая в смертоносный вираж преследующего его немца.— Бьюти, он спикирует на меня.Сердце ёкнуло — голос Маккензи на другом конце трубки вдруг стал таким тихим, далёким, тоненьким, как у мальчишки, едва не дрожащим, или это только кажется в истребителе, которого швыряет из стороны в сторону?— Держись петли, — уверенно повторил Коллинз, охватывая ладонью пульт.Есть, нет, есть, нет. Красный крест означает не только спасение: иногда он означает то, что смерть положила на тебя свой перечёркнутый с делениями глаз. Есть, нет. Прицел дрожит на круто разворачивающемся ?хейнкеле?. Есть. Коллинз жмёт на пульт, но не слышит оглушительного треска пулемётов из-под крыла. — Давай же, — мычит он, давя на кнопку.Ничего. Только через мгновение осмелевший ?хейнкель? даёт страшный беспрерывный огонь на поражение по смертельно близкому биплану. Удар — вспыхивает, как бумажный, левый двигатель, второй — открывается носовой бензобак, и пламя охватывает умирающего ?гладиатора?. Огонь, срочно дать огня — набатный стук в пульсирующей голове, но как ни сжимают пальцы курок, огня нет, огонь там, и Маккензи в огне. Британец кренится, пуская чёрные клубы дыма, пока не превращается в маленькую точку далеко внизу и не пронзает гребенчатые волны пролива…— …лейтенант, как слышите? Приём, — оказывается, Фарриер уже несколько раз терпеливо повторил запрос. — Что с двигателем?Его ?спитфайр? нагоняет истребитель справа.— Я… я безоружен, — выдержав паузу и, наконец, разлепив спекшиеся губы, шепнул в микрофон Коллинз, словно желая объясниться с лётчиком наедине. — Безоружен, Фортис.И снова такая тишина, что Фарриер невольно бросает взгляд на кабину биплана поверх кислородной маски. — Уходят, Фортис, — передаёт Риган.— Вас понял, зафиксируйте место крушения, — офицер прерывается, чтобы одёрнуть впивающийся в горло воротник свитера, за который градом катится пот. — Высота тысяча двести, возвращаемся.***— Почему только три? — через влажное после дождя поле к взлётной полосе бежит Уиллоуби, придерживая фуражку, его губы шевелятся, и Коллинз читает по губам вопрос, от которого к горлу подступает приступ тошноты. — Почему только три самолёта?Раз — на полосу тяжело налегает грудью ?спитфайр? Ригана, и тот даёт знак из кабины диспетчеру. Два — истребитель Фортис точно садится на шасси. Три — ?гладиатор? небрежно припадает к земле, потрясая крыльями от удара.— Маккензи? — Уиллоуби бросается к ?глостеру? с истерической дрожью в голосе. — Где Маккензи? Коллинз?Лётчик грузно вываливается из кабины, нетвердо становясь на крыло. Его шатает, искривленный рот судорожно закушен.— Коллинз, где Маккензи?! — Голос приятеля срывается на крик.— Уйдите с полосы, — властно приказывает Фарриер.— Где чёрт возьми ещё один, лейтенант?!— Сержант Уиллоуби, немедленно уйдите с полосы, докладываем только командованию.Питер надвинулся на бессильно припавшего плечом к фюзеляжу Коллинза. — Почему ты молчишь? Это ты виноват? Ты не защитил его? — У ?полуночника? сдают нервы, и тот, схватив пилота за рукава кителя, встряхивает его, что есть сил. — Почему ты молчишь?!— Я! — не выдержав, рявкнул Коллинз во всю мощь ослабевших лёгких, оттолкнув товарища. — Я не защитил его, друг! Это был я! И знаешь, почему? Потому что меня обстрелял британский крейсер, выбив орудийный спуск. Британский, мать его, крейсер! Я был безоружен, как гражданский, там в пулеметном огне, ты, придурок! — Это ты убил его, Томми, — прошептал Уиллоуби, отшатнувшись. — Я больше не хочу тебя слышать. Не хочу иметь с тобой дела. Он шагнул навстречу корпусу, но на полпути остановился, развернулся и, блеснув поднявшимися в глазах слезами, прокричал:— Лучше бы разбился ты!Безмолвно наблюдавший за происходящим сержант Риган окинул низкое небо усталым взглядом и, так и ничего не сказав, двинулся в главный корпус. Запустив разбитые мелкой дрожью пальцы во взлохмаченные светлые волосы, Коллинз покачнулся, ноги у него подкосились, и лётчик неловко опустился вдоль фюзеляжа под самолёт. Фарриер остановился напротив. Его лётная куртка расстёгнута, и видно, как судорожно ширится мощная грудь под белым, вымокшим до нитки свитером. — Я… Мне нужно закурить, — пробормотал Коллинз. ?Я знаю, ты не куришь, Томми?.Стенли присел на корточки и, нащупав в кармане смятую пачку сигарет с зажигалкой, протянул дрожащему, словно лист на ветру, ?полуночнику?. Его бледные с такими же голубыми ниточками сосудов, как на веках, руки не слушаются, сигарета в них ходит ходуном, пальцы не попадают на колёсико зажигалки, и юноша медленно сходит с ума, кривя искусанные в кровь тонкие губы. Потеряв терпение, он выбрасывает руку вперёд, чтобы швырнуть сигарету в траву, но его запястье вдруг крепко перехватывает широкая ладонь старшего лейтенанта. Светлые ресницы вздрагивают на розовых веснушчатых скулах, но Коллинз по-прежнему не смотрит на него, и Фарриеру приходится зажать в пальцах его острый подбородок.— Посмотри на меня, — произносит он, но голос его больше не кажется спокойным.Не просит — требует. — Посмотри на меня, Коллинз.Коснувшись вихрастым затылком холодного сплава фюзеляжа, пилот поднимает бесстрастные, затянутые пеленой отчаяния глаза, сдвигая светлые брови.— Я убил его, — беззвучно шевелятся окровавленные губы.— Он разбился не по твоей вине, — возражают обветренные губы напротив. — Я его убил! — Истерически повторяет Коллинз, схватившись за кобуру пистолета на правом бедре. — Убил! Убил! Сказал ему уйти в петлю и убил!Но прежде чем лётчик успевает возвести курок, Фарриер быстрым движением сжимает его пальцы на гладком чёрном стволе ?Астры? и, вынужденно подавшись грудью вперед, прижимает ладонь с пистолетом к земле.— Замолчи! — его разгорячённое лицо оказывается в отрезвляющей близости. — Немедленно замолчи!Наклонившись, Фарриер отбрасывает оружие подальше в траву и, рывком обхватив ?полуночника? за шею, вдруг соединяет их пылающие лбы.— Если я ещё раз увижу тебя со спущенным курком в части, велю уволить из офицеров, — его страстно шепчущие над самым ухом горячие губы обжигают учащённым дыханием. — Слышишь? Не смей! Не смей, ты понял? Сержант Маккензи разбился, выполняя боевой вылет, и твоей вины здесь нет! Идёт война, мальчик, здесь гибнут люди!?Но ты не смей?.Зажмурившись, Коллинз мучительно качает головой, не отпуская стоящий перед глазами образ пылающего биплана Маккензи, но Фарриер настойчивее; его пальцы непроизвольно сжимаются у корней коротко остриженных на шее рыжеватых волос лётчика, удерживая здесь на земле и не пуская обратно в огромное синее небо над береговой линией Ла-Манша. — Это не последний раз, — тихо роняет Стенли, когда лихорадочная дрожь отпускает. — Помни о своих обязанностях.— О своих обязанностях? — одними губами переспрашивает Коллинз, скептически вздёрнув уголок рта.Офицер кивает, заглядывая ему в раскрасневшееся лицо.— О живых, Томми.