Часть 1 (1/1)

Тусклый свет из-под железной, всегда холодной двери слепит глаз, хоть и направлен в другую сторону. Он лениво расползается по сырой серой стене, освещая сгустки затхлой жидкости на стыке с бетонным полом. Эта смесь из просочившейся сквозь камни воды, крови, слюны и мочи когда-то отвратительно воняла, но теперь нос привык, и если ледяной подземный воздух прорывается сквозь открывающуюся дверь, то лёгкие содрогаются, будто от неожиданного удара. Отколовшиеся от подгнивающих стен кусочки бетона упираются в худой бок, в бутоны синяков, которые покрывают его тело, словно вторая, живая татуировка, перемещающаяся ударами молний по коже. Мадзима не пытается подвинуться, какое ему дело до покалываний, когда каждая клетка его существа больна и истощена. Сквозь локоны слипшихся, порядочно отросших и спутавшихся чёрных волос, которые помыть, естественно, не было возможности уже очень давно, он смотрит в никуда и видит размытые очертания прошлой жизни. Он смотрит, смотрит и смотрит в немую пустоту. Медленно моргает. Сердце начинает биться немного быстрее, когда пятна на противоположной стене начинают постепенно собираться в тёплые и знакомые формы людей, взволнованно оглядывающие его. Встрепенувшийся глаз впивается в чужие черты, и всё исчезает: шесть въевшихся в память своей немотой стен, оковы, что валяются у него за спиной и ждут своего часа, чтобы ржаво взвизгнуть и сковать запястья, грызущая боль в левой глазнице. Мадзиме никогда не было нужно чужое беспокойство, а тем более теперь, когда единственным, кому нужно быть взволнованным, это ему, ответственному за крах двух жизней, поэтому он вытягивает крупно дрожащую руку и еле заметно качает головой, настолько, насколько это возможно, лёжа лицом вниз, чтобы уверить, что с ним всё хорошо, что для благополучия ему только нужно знать, что с Саеджимой и Ясуко всё в порядке. Сильное плечо уже почти под кончиками пальцев, Мадзима чувствует живое тепло, видит небольшую улыбку на суровом лице, но как только касается брата, иллюзия исчезает, оставляя после себя только звон в ушах. Фигуры исчезают настолько резко, что несколько секунд он не может понять, что произошло и где он находится. Почему ему так отвратительно.Реальность сжимает Мадзиму в тисках, заставляя тихий вой вырваться из груди. Он роняет руку на всё тот же грязный пол, подтягивая конечности к груди, чтобы спрятаться от лживых стен, от тьмы, что стала его миром. Сломанные рёбра не дают согнуться до конца, корка на ровных и уверенных порезах на спине, треснув, заставляет Ханнью снова плакать кровавыми слезами. Грудь залита уксусом?— сердце разносит его по нервам.Мадзиме страшно из-за того, что если он выживет, то этот мир его не примет. Мадзиме страшно из-за того, что если он выживет, то он не примет этот мир.Он боится, что Саеджима мёртв. Он боится, что Саеджима жив и всё равно не простит его. Но прощение тоже пугает, потому что оно недостижимо: Мадзима не позволит самому себе простить себя.Из длинного коридора за дверью легко слышатся шаги, неспешный ритм, отстукивающийся начищенными чёрными ботинками. Всё в Мадзиме замирает, леденеет. Когда чужие ноги перекрывают свет, идущий из-под двери, а ключи щёлкают в засове, дрожь пробегает по телу, и в груди зажигается огонь. Волосы встают дыбом от злости, он хочет разбить лицо ублюдку, который уже открыл дверь и рассматривает его, беспомощно лежащего на полу. Несколько круглых серёжек сияют в темноте мерзкой улыбкой. Та же улыбка и на лице якудзы, будто он уже придушил котёнка и готов идти хвастаться об этом своим корешам, но Мадзима далеко не котёнок и не даст никому так просто от себя избавиться. Да, он еле способен двигаться и говорить, но у него остался последний глаз, который горит ненавистью и презрением сразу за два. Якудзу это только раззадоривает, и он, посвистывая, заключает в оковы ободранные запястья так, чтобы Мадзима стоял на коленях. Он вынимает перочинный ножик.—?Пока ты тут прохлаждаешься, остальные работают, как пчёлки. Я тоже недавно хорошо отличился и решил в бар сходить, отметить, знаешь. Ужрался в свинью, столько коньяка выбухал, тебе и не приснится. —?Якудза засмеялся, злорадствуя. —?И это даже не помешало мне подцепить девку. Мне кажется, что-то у нас ней сложится, но дай погадать всё равно на цветочках, любит или не любит. —?Он без промедления вонзает нож в лепесток одного из цветов татуировки Мадзимы на плече, вырисовывая глубокий крест, медленно выговаривая слово ?любит?, и переходит ко второму?— ?не любит?. Если бы он хотел, то смог бы вырезать целые куски кожи в виде звёздочек, но обычных порезов, видимо, было достаточно для него сейчас. Мадзима только сжимает зубы и слабые кулаки, не позволяя звукам покидать тело. Он упрямо смотрит в одну точку, туда, где несколько мгновений назад были Саеджима и Ясуко. Когда– если он отсюда выберется, то сделает с этим ублюдком то же самое, даже хуже. В голове чётко всплывают сцены, одна за другой, с жестокими расправами?— он научился многому здесь, и интуитивно знает, как сделать хуже. Мадзима не видел тату этого якудзы, но ему не важно, он придумает, как можно эффективнее измываться над нею, как сделать так, чтобы она вся утонула в крови и вспухших шрамах. Мозг переносит его в другую реальность, туда, где к стене прикован совсем не он, а человек с проколами в ухе и мерзкой улыбкой. Он хрипло хихикает и немного улыбается сухими губами, что опять треснули, не успев нормально зажить, и кровоточат. Якудза останавливается, убирает нож от четвёртого по счёту цветка и смотрит ему прямо в глаз.—?Ты чё? Кукухой поехал?Мадзима почти беззвучно шевелит ртом, потому что иссохшее горло царапается даже о воздух. Улыбка становится шире, глаз блестит и довольно щурится, пока пот льётся по горячему лицу. Он получает коленом в одно из сломанных ребёр, в рассадник синяков, который уже не может стать чернее. В комнату заходят новые люди, будто призванные на хриплые стоны.?Когда??— горячечно шепчет ему мозг,?— ?когда я отсюда выберусь?, потому что боль его уже не достаёт, он несокрушим и обязательно увидит свет. Кожа пылает, руки и ноги пробивает дрожь, и вскоре Мадзима запирается в своей крепости?— в бессознательном теле, которое сломала лихорадка.