Всему своё время (слэш, R) (1/1)

!предупреждение! underage, ОМП1945 год, 10 июня– Максим, – он тянется через стол, чтобы пожать гостю руку.– Роман, – отвечает тот и крепко сжимает его ладонь удивительно приятными на ощупь пальцами. – Твой, что ли? – спрашивает у Фокса и изящно опускается на стул.– Мой, – Фокс небрежным взмахом руки подзывает официанта.– Сын?– Племянник, – встревает Максим и получает тяжёлый предупреждающий взгляд.– Племянник, – повторяет Фокс, глядя на быстро опущенную голову.Роман посматривает на собеседников с лёгким насмешливым любопытством. Он высок, худощав и рыж, но волосы у него не светло-рыжие, как у Максима, а насыщенного медного оттенка, густые, зачёсанные на косой, как у Фокса, пробор и очень аккуратно уложенные.– Натаскиваешь али так, погулять вывел?Фокс зло щурится:– Он тебе пёс, что ли, чтоб я его натаскивал или гулять выводил? День рождения отмечаем. Семнадцать лет.Роман поднимает обе ладони в примирительном жесте.– Ладно тебе, Евгений Петрович. У вас на лбах, знаете ли, не написано, что вы сюда праздновать пришли.– А для чего ещё в ?Центральный? [1] ходят?– Ну хотя бы, чтоб послушать дивную Беату [2], потанцевать, о деле поговорить, – последние слова Роман произносит чуть с расстановкой, делая на них незаметное ударение.Фокс щурится, потом кивает.– Максимушка, ты бы и вправду потанцевал хоть, пока горячее несут. Вон видишь, – он указывает подбородком в сторону одного из столиков, – какая красавица сидит скучает. Подойди, познакомься, пригласи.Максим сникает, хоть и пытается не показать вида.– Хорошо, я… я пойду, – неловко поднимается, приглаживает волосы.Рыжий Роман провожает его внимательным взглядом.С тяжёлым вздохом Максим приближается к столику наискосок от их.– Позвольте пригласить вас на танец, – произносит чётко, невольно повторяя интонации офицера, который только что приглашал даму слева. Скучавшая за столиком девушка радостно вскакивает, теряя впопыхах одну туфлю.Максим заливается краской: барышня выше его на целую голову, кажется, она даже Фокса выше. Кто-то тихо хихикает, девушка расстроенно, а оттого безуспешно пытается всунуть стопу в узкую лодочку.– Простите, – шепчет она. – Наверное, не стоит, я не хочу смущать вас перед вашими друзьями.Максим оборачивается на Фокса и Романа, но те увлечены разговором: Фокс хмурится и вертит в руках пустую рюмку, Роман стучит длинным пальцем об стол, то ли что-то объясняя, то ли доказывая.Он представляет, как бы повёл себя на его месте Фокс, и произносит с взявшейся вдруг ниоткуда удалью и некоторой долей галантности:– Они поднимут меня на смех, если такая красавица откажется со мной танцевать, но вы же не откажете?Девушка тоже краснеет, но явно от удовольствия, а не смущения.Они танцуют пару танцев, и Максим даже ни разу не пытается привстать на цыпочки, чтобы казаться выше. Как быстро выясняется, окружающим они не интересны, никто не тычет в них пальцем и не смеётся издевательски. Фокс и Роман в их сторону тоже не смотрят, но это Максиму уже обидно: не то чтобы он был таким уж прекрасным танцором, чтобы от него нельзя было отвести глаз, но в свой день рождения он рассчитывал хоть на какое-то внимание.Он провожает девушку до её столика, так и не спросив имени, и возвращается к своему, неуверенно встаёт у стула, придерживая за выгнутую спинку.– Давай-ка за стол, малой, горячее сейчас принесут. Наплясался?Максим кивает.– А вы наговорились?Он тянется к графину с водкой, но под удивлённым взглядом Фокса робеет и опускает руку на стол.– Я хотел сказать, вы всё обсудили? Я не помешал?Роман улыбается, сверкая золотой фиксой.– Ну как именинник может нам помешать, Максим? Не говори глупостей. Ну-ка, – он поднимает графин, но потом вдруг поворачивается к Фоксу. – Ты ему водку пить разрешаешь?Фокс, разумеется, не разрешает. Максим ни разу ещё не пробовал водки, а хочется.– Развезёт, – коротко произносит Фокс и лениво закуривает.– Так мы немножечко, – Роман явно веселится и над странной строгостью старого приятеля, и над неловкостью, которую испытывает Максим.– Да не надо, я воды попью или лимонада. Тут же есть лимонад?– Тут, Максимушка, – Роман всё же наливает ему полрюмки, – всё есть. Вино, шампанское. Хочешь, я тебя шампанским угощу?Максим испуганно мотает головой.– Оно же дорогое, не нужно…– А ты чужих денег не считай, – Фокс замолкает, когда официант приносит горячее и расставляет тарелки. Повторяет с нажимом, когда тот уходит: – Чужих денег не считай.– Да не запугивай ты пацана, Евгений Петрович, ну в самом деле, у него день рождения, а сидит весь зелёный. Танцевать его заставил с этой каланчой пожарной…– Она не каланча, – невежливо перебивает Максим. – Не нужно так, тем более о женщине.– Любишь женщин? – спрашивает Роман насмешливо.– Нет, но… то есть, я хотел сказать…Максим замолкает, шевелит губами, но над столиком повисает раскатистый смех прежде, чем он придумывает, что сказать.– Ладно, ладно, – отмахивается Фокс. – Но чужих денег больше не считай, если не собираешься их у клиента отработать, – добавляет вполголоса.– Извините, я не хотел вас обидеть, – Максим поворачивается к Роману, и тот, улыбаясь, морщит нос.– Ко мне можно на ты. И я не обиделся. Мне вот только любопытно: неужто я похож на человека, который не может позволить себе бутылку шампанского?– Нет, что вы… ты.– А на кого похож?Максим задумывается. Роман точно не фраер, иначе не сидел бы с Фоксом за одним столом. Но и на блатного не похож. Впрочем, Фокс и сам на блатного не походит, ни видом, ни повадками. Слишком интеллигентный. Для вора в законе Роман вроде бы молод, но кто их знает, эти воровские порядки.Он вдруг вспоминает мягкое, бархатное, какое-то кошачье прикосновение пальцев и выпаливает шёпотом:– Вы игрок.Роман одобрительно цыкает.– Да, Фокс, умный у тебя племянник. Умный и вежливый.– Словно ты иного ожидал.В голосе Фокса ясно различима мягкая, почти родительская гордость, и Максима заливает краской.– Возьмёшься обучать?Роман выпивает рюмку водки, закусывает скользким круглым грибочком, который долго вылавливает в вазочке, стуча вилкой.– Ну-ка, малой, положи руки на стол, ладонями вверх.Максим недоумённо, но послушно делает, как было велено, хмурится и поглядывает на Фокса, но тот абсолютно спокоен, словно эта просьба не кажется ему странной.– Хорошие пальцы, сильные. Не ломал?– Нет.– Ушибы, вывихи?– Нет.Роман придвигается со стулом ближе, наклоняется над правой ладонью, проводит кончиками пальцев посередине, и Максим от щекотки непроизвольно дёргает рукой.– Линия жизни у тебя длинная, это хорошо.Роман откидывается на стуле, подзывает девушку в форменной одежде и с разносочным столиком:– Марианна, дай нам, пожалуйста, шампанского. Праздник у нас.Открывает бутылку с шумным хлопком, отправляя пробку в высоченный потолок, наливает в два бокала – себе и Максиму, чокается с рюмкой Фокса, выпивает, и только после этого, покручивая пустой бокал за тонкую ножку, отвечает:– Возьму. Такого грех не взять.***Они провожают Фокса на вокзал.Возле ресторана полно народу, но чем дальше они отдаляются от улицы Горького, тем реже им попадаются навстречу прогуливающиеся по ночному городу люди.От шампанского в голове Максима легко и немного гулко, и слова, обращённые к нему, долетают, словно через слои марли.– Эк тебя, братец, развезло, – смеётся Роман и накидывает на него свой пиджак, когда Максим зябко трёт худые голые предплечья. – Чего ж ты даже куртёшку с собой не взял?Максиму стыдно признаваться, что рубашка с коротким рукавом – вся его приличная летняя одежда; остальное в ресторан надевать было стыдно. А на единственной куртке заплатки на локтях – неаккуратные, потому что делал сам.– Не подумал, что прохладно будет вечером, – буркает он в ответ и плотнее оборачивает вокруг себя широкий пиджак, от которого приятно и ненавязчиво пахнет сигаретами и незнакомым одеколоном.Фокс догадывается об истинной причине по его помрачневшему виду и кивает:– Вернусь из Ярославля – приодену тебя. Не спорь, – бросает, когда Максим вскидывает голову, смахивая чёлку со лба, и открывает рот. – И постричься тебе надо, оброс совсем.Мимо пробегает стайка девушек, они смеются, торопятся на последний трамвай, и до Максима долетает громкий восхищённый шёпот:– Ух, смотрите, какие красивые.Он удивлённо оглядывается, сбиваясь с шага и отставая от Романа и Фокса. Себя красивым он, разумеется, не считает: слишком маленький рост, худенький, если не сказать, что тощий, с конопушками, высыпавшими по лицу и плечам. Вот Фокс другое дело: высок, строен, и на подбородке ямочка. А глаза пронзительно серые, стальные, уставшие, но с искрами какого-то шального веселья. Максим тяжело вздыхает: куда ему до Фокса.К Роману в ресторане он особо не присматривался, но сейчас, глядя на его резкий профиль, подсвеченный фонарём, понимает, что рыжий тоже красив, несмотря на худощавость. Весь он какой-то поджарый, острый, но при этом плавный в движениях, энергичный, оживлённый, похожий на пружину. Полная противоположность спокойного Фокса, только губы у них точь-в-точь одинаковые: тонкие, узкие, но у Фокса они часто сердито поджаты, а у Романа всё время словно капризно или брезгливо изогнуты.– Максим, не отставай, опоздаем, – Роман улыбается и взмахивает рукой, чтобы его спутник ускорил шаг.Красивые руки. Максиму даже завидно: тонкое запястье с сильными, подвижными пальцами, длинными, ровными, без единой шишки или мозоли. Белые, холёные руки настоящего шулера.***У вагона Фокс суёт руку за пазуху и вытаскивает что-то прямоугольное и блестящее.– Держи, – протягивает Максиму, и тот с удивлением принимает от него золотой портсигар. На крышке выгравированы инициалы – М.П., гравировка тонкая, аккуратная, он никогда в жизни такую не видел. – С днём рождения, – добавляет Фокс, когда Максим тупо и ошарашенно смотрит то на него, то на портсигар.– Спасибо, – заикается он севшим голосом.До этого дня курить ему тоже не разрешалось. Один единственный раз, когда Фокс застукал Максима, как ему казалось, незаметно утягивающим папиросу из пачки, закончился больно и обидно: его крепко отлупили туго свёрнутым журналом, и не за то, что попытался взять, не спросясь, а больше за то, что хотел покурить тайком, ну и со словами ?мал ещё?. После особого желания брать в руки папиросы у Максима не возникало.Жест Фокса он воспринимает как символический, означающий, что отныне его принимают за равного, спрашивать тоже будут как с равного и поведения ждать соответствующего.В груди распирает от эмоций, которые Максим не знает, как выразить, но Фокс пресекает возможные излияния грубоватым ?только без соплей?, а потом, почти запрыгивая в вагон, обращается к Роману:– Головой за него отвечаешь. Через две недели вернусь, ждите.Максим кивает – он привык, а с этим Романом явно скучать не придётся.***На обратном пути им невероятно везёт – они ловят попутную машину, порожний ?студик? [3], который едет из города на завод.В кабине отчего-то душно, несмотря на открытые окошки и прохладный вечер, и Максим быстро задрёмывает, привалившись к Роману и опустив голову на острое плечо.Роман придерживает его за талию, под пиджаком, рассеянно поглаживает обнажившуюся из-под выбившейся из брюк рубашки полоску кожи и спорит с водителем о мостах, тормозах и карбюраторах.– Ну, хлопцы, бывайте, – говорит тот на повороте к заводу, и Роман расталкивает успевшего крепко заснуть Максима. – Не страшно с дитём тут? – кивает на него водитель.– Я не дитё, – обиженно ворчит Максим, – мне уже семнадцать.– Ох, чёрт, ну извини, браток, я б тебе больше пятнадцати не дал, – смеются ему в ответ.Роман помогает спрыгнуть на землю, хлопает дверью ?студика? и машет рукой. Грузовик с фырчанием отъезжает, и Максим, насупившись, смотрит ему вслед.– Надоело, ей-богу, – он пинает мелкий камешек и кисло морщится. – Ты бы знал, как мне надоело, что все принимают меня за ребёнка.– Напрасно огорчаешься, – Роман тянет его в сторону тропинки. – Показывай дорогу. Я бы на твоём месте подумал, как этим можно воспользоваться. Что ты на меня так смотришь, под ноги лучше смотри. Это же удобно, когда люди думают, что ты младше, слабее, они думают, что ты не опасен.– Как будто на самом деле я опасен, – Максим смеётся вполголоса, чтобы не разбудить собак во дворах, мимо которых они идут.– Любой человек опасен, Максим, запомни это – и целее будешь.Максим сдержанно кивает в ответ, и Роман подпихивает его локтем.– Надоело, небось, что все тебя всё время чему-то учат?– Нет, честно. Просто… я не всегда понимаю, где эти знания применять.– А ты не спеши. Успеешь ещё. Всему своё время.Так, тихо переговариваясь, они доходят до дома, и Максим, чертыхаясь в потёмках, отпирает дверь. В комнате прохладно, без тёплого пиджака особенно, и Максим быстро раздевается и ныряет в кровать, сразу натягивая тонкое одеяло до подбородка. Его пробирает непонятное смущение, словно он стесняется гостя и не хочет, чтобы тот видел его голые ноги и руки. Под ложечкой ноет как-то сладко и томяще.– Фокс где спит? – спрашивает Роман, останавливаясь у стола.– На диване, но когда гости, то ложится в кровати. Вы можете пока занять диван…– Я с тобой лягу.Максима бросает в краску, душно и стыдно, даже жарко делается. Он ничего не отвечает, только смотрит, как Роман расстёгивает ремешок часов, пуговицы на манжетах и у ворота, но когда тот щёлкает пряжкой ремня, вспыхивает и торопливо закрывает глаза.Через короткое время кровать прогибается и жалобно скрипит пружинами.Тишина длится и капает секундами, и Максим, не выдержав, приоткрывает один глаз. Роман, устроившись поверх своего одеяла и опершись на локоть, внимательно смотрит на него и улыбается.– Повернись ко мне, – просит шёпотом.– Зачем?– Ты красивый, посмотреть на тебя хочу.– Не говори глупостей, – бормочет Максим, но поворачивается набок, повторяя позу Романа, как в зеркале.Тот осторожно касается пальцем его губ, носа, виска.– Ты красивый, и не вздумай спорить. Я смотрю, ты вообще большой спорщик, – Роман усмехается и наклоняется вперёд. – Тебя когда-нибудь целовали?Максим кивает, растерянный от близости, от чужого запаха и тепла.– Верю, – шепчет Роман. – Такие губы грех не целовать.Роман целуется твёрдо, напористо, не так, как было с теми девочками, и Максим не замечает, как быстро губы соскальзывают на его подбородок, шею, ключицы, как исчезает одеяло, а он сам оказывается распластан под горячим, гибким, сильным телом, как остаётся без майки и белья, застенчиво пытаясь прикрыться, а губы всё продолжают скользить и ласкать, и эти прикосновения кажутся обжигающими, взрослыми, настоящими.Когда кровь перестаёт шуметь в ушах, а рот больше не кривится в безмолвном стоне, Максим неуверенно проводит по плечу Романа, и тот снова устраивается рядом, лёжа на боку и опираясь на локоть.– Я так не умею, – произносит Максим с сожалением, – языком не умею, – уточняет не к месту.– Ну я надеюсь, – смеётся Роман. – Но рукой-то можешь?Рукой он может, но в первый момент странно чувствовать в ней не свой, а чужой член, хотя на ощупь он такой же – гладкий, тяжёлый, твёрдый, с набухшими венами и чуть скользкой головкой. Но потом Роман прижимается лбом к его лбу и долго, как-то протяжно выдыхает, и Максима прошибает мыслью, что это сделал он; он – причина чужого удовольствия. И только что они разделили это удовольствие на двоих, и его не стало от этого меньше, а как будто даже наоборот. Это странно, это нужно обдумать, но сейчас ему лень и спать хочется.Он нашаривает на полу свою майку, вытирает ладонь, бросает обратно и позволяет притянуть себя к горячему, влажному боку, слишком расслабленный и мягкий, чтобы возражать.– Хорошо? – раздаётся над ухом тихо и шелестяще.– Хорошо, – отвечает Максим сквозь зевок, а потом вдруг начинает гоготать.– Ты чего?Максим чуть запрокидывает голову, смотрит в удивлённые глаза.– Мой первый Роман, – произносит, улыбаясь и с непривычно наглой интонацией.Роман недоверчиво щурится, но потом не выдерживает и тоже начинает смеяться.***Наутро Максим, к собственному немалому удивлению, не испытывает ни смущения, ни какого-либо неудобства, даже когда шлёпает нагишом в отгороженную шторкой кухню и, зевая, бухает чайник на плитку. Ни он сам, ни Роман не заговаривают о вчерашнем, но не притворяясь, словно ничего не было, а как будто всё так и должно было быть. Словно это закономерное развитие событий. Некая инициация, вступление во взрослую жизнь.Максим знает, что вступил в неё уже давно, может быть, когда хоронили бабку или мать, а может быть, ещё раньше, когда читал сухими глазами такую же сухую телеграмму о смерти деда. Пожалуй, всё же не вступил, так – потоптался на пороге, заглянул в окошко, привстав на цыпочки, и отшатнулся с отвращением. А потом ему на пути повстречался Фокс, и неприятный процесс пошёл быстрее, как-то веселее и уже не так пугающе, как до этого.Когда их в школе принимали в пионеры, им что-то говорили о важности хорошего примера для формирования характера будущего комсомольца, но Максим не уверен, что имелся в виду именно такой пример. Впрочем, пополнять ряды весёлых ребят, которые все как на подбор сплошь ?голыши? [4], он особо не стремится. Особенно теперь, когда есть, с чем сравнивать.Он умывается холодной водой из рукомойника и готовит завтрак, пока Роман слоняется по дому и двору. Тот ведёт себя одновременно по-хозяйски и уважительно, и Максиму интересно, что за отношения между ним и Фоксом, но спрашивать всё же опасается.Гость помогает убрать со стола, а потом становится деловит и энергичен:– Раньше начнём – быстрее выучим, – говорит он, вытаскивая из кармана висящего на стуле пиджака колоду карт. – Играл когда-нибудь?Максим кивает.– С пацанами в дурака играли, когда в эвакуации жили. На щелбаны.Роман полупрезрительно хмыкает:– Считай, что не играл, – он начинает медленно и долго тасовать карты. – Запомни раз и навсегда: в большой игре, в игре по-крупному, ты должен всё держать под контролем. Всё и всех. Подмечать каждую деталь, различать с закрытыми глазами, кто и как дышит. Если хочешь побеждать, разумеется.– Не прочувствовав партнёра, не садись за стол. Понаблюдай сперва, как тот ведёт себя, как держится, на что смотрит.– Создай свой образ, слепи, как боженька слепил из глины Адама. Можешь быть дилетантом, Иванушкой-дурачком, которому сказочно везёт. Или интеллигентом, который садится поиграть из любопытства. Или профессионалом, которого все мечтают обыграть, с которым за одним столом сидеть, да что там, которому проиграть – за честь.– Никогда не играй ?в долг? и под честное слово. Есть такие хитрецы: говорят, мол, деньги забыл, случайно мимо проходил, но ты ж не фраер, чтоб им верить.– На чужую территорию не суйся – нанесёшь обиду. Коллег нужно уважать, делиться опытом, но не барышом, ну и разумеется, на чужой барыш зариться или из-под носа уводить – последнее дело.– Все места, где играют, ты должен знать от последнего притона до тех, где собирается солидная, приличная, жирная публика. Приехал в город – вызнал осторожненько, не с наскока, как бы промежду делом. Показатель твоего уровня – место, где ты играешь. Игровые хаты – уровень высший.– Закаляй нервы. Умей вовремя остановиться и всегда знай пути отхода на случай облавы или какого кипеша.– Учись располагать людей к себе. Коллег – чтобы держали в курсе, клиентов – чтобы не обижались, когда ты их обдерёшь, как липку. Клиенту должно быть приятно тебе проиграть. Заставь человека тебя полюбить, развлеки его умной беседой, а для этого что нужно? Правильно, читать и образовываться.– Обрастай связями. Есть такие места, куда попасть сложнее, чем на какой-нибудь завод в Танкограде [5]. Там и игра другая, и деньги другие…Первый день уходит на то, что Максим просто наблюдает за движением карт в длинных тонких пальцах и слушает несложные истины, которые отчего-то представляются ему откровением.К вечеру слова льются ленивее, движения становятся медленнее, а взгляды, которые бросает на него Роман, дольше. Под ложечкой снова тянет и сжимает, рождая в груди глупый смех.Наконец Роман отбрасывает карты на стол, потягивается и говорит:– Ну что, спать пойдём или прогуляемся?Весь день Максим сидел рядом с ним, соприкасаясь плечами и бёдрами, изредка брал в руки карты, случайно задевая длинные пальцы, но не испытывал никаких желаний, не хотел, чтобы к нему прикоснулись или поцеловали, как вчера, даже не вспоминал, но сейчас, после тихого вопроса и насмешливой улыбки чувствует, как растекаются по телу тепло и томление.– Спать, – отвечает он и сам тянется с поцелуем.Сегодня он увереннее и смелее, но и Роман напористее: подминает под себя, прижимая к кровати и заставляя по-женски раскинуть ноги, и Максима пронзает чувство какого-то предвкушения и нетерпения. Он дрожит.– Тише, тише, всему своё время, не спеши…***Неделя пролетает однообразно: днём – за картами, ночью – за ласками, но Максиму не скучно. Он тонет в море новых сведений и ощущений. Учится.В одну из ночей Роман, словно бы между прочим, спрашивает:– Хочешь попробовать по-взрослому?– А это, что ли, по-ребячески было? – Максим даже привстаёт от удивления и лёгкого возмущения: он ещё ощущает во рту чужой вкус, и нижняя челюсть с непривычки устала, но потом всё же уточняет, не сдержавшись: – А по-взрослому – это как?Роман рассказывает тихо, почти шёпотом, как страшный секрет; объясняет, как нужно подготовиться, как подмыться, и Максим слушает, весь красный от стыда, пряча лицо на чужой груди, но на самом деле ему всё любопытно, а любопытство – не порок, так твердит Роман, массируя его за ушами, как кошку.В дальнем от входа углу сеней, над треснувшей доской пола, Фокс обустроил подобие душа: натянул занавески и подвесил огромное ведро с лейкой: чуть поворачиваешь в сторону – и сверху льётся вода. Максим не дотягивается до крючка даже с табурета и обычно долго наполняет ведро с чайника, осторожно переливая через край и выматываясь так, что мытьё не доставляет никакого удовольствия.На следующий же вечер Роман, заметив возню, помогает огрызающемуся от смущения Максиму заполнить ведро тёплой водой, а потом, посмеиваясь, уходит на двор – покурить.Максим ждёт его, сидя на краешке кровати, капая водой с волос на одеяло, которым прикрыл голые бёдра и ноги, и растерянно разглядывая жестяную баночку с вазелином. Эта чёртова баночка делает происходящее слишком реальным и немного пошлым, упрощает и усложняет одновременно. Роман садится рядом, перехватывает его руку, сжимает пальцы.– Ты как?– Тебе когда-нибудь доводилось тошнотики есть?– Чего?– Мы когда в эвакуации жили, жрать же нечего было, и мать, ну не только мать, другие бабы тоже, готовила вроде котлет – из мёрзлой или гнилой картошки. Вроде и сытно, но больше от того, что даже после одной штуки тошнить начинает.– Меня от одного описания…Роман замолкает, глядя перед собой, и о чём он может думать, Максиму неведомо. Желудок продолжает трепетать, как выброшенная на берег рыбёшка.Он сглатывает сухим горлом, а потом сталкивает в сторону одеяло, улыбается натужно:– Ладно. Раньше начнём – быстрее выучим.***Роман ласкает его пальцами, и Максим сначала только морщится и хмурится, не понимая странных ощущений и так сосредоточившись на них, что не сразу слышит обращённый ему вопрос.– Больно?– Нет, – шепчет, словно боится отвечать громко. – Тепло внутри, там, где твои пальцы нажимают. И… ну, как-то не очень приятно, но и не плохо.– Ты скован, – Роман, лежащий на боку, убирает руку и подтягивает Максима ближе к себе за бедро. – Расслабься, закрой глаза.– Легко тебе сказать, – Максим вздыхает, но послушно жмурится и сразу чувствует лёгкое прикосновение губ к векам, приоткрывает рот, зная, что сейчас его наверняка поцелуют. Целоваться ему нравится больше всего, даже без языка, просто ощущать твёрдое горячее прикосновение тонких губ.– Если не хочешь, если боишься…Максим дёргается, открывает глаза, глядит обиженно, но Роман качает головой:– Нет, нет, послушай, я не буду считать тебя трусом, если ты не захочешь. Я просто не собираюсь тебя принуждать. Это должно быть в удовольствие. Всё всегда должно быть в удовольствие. Остальное – не про нас.– Я хочу попробовать, честно.– Со мной?Максиму вопрос кажется подлым и каверзным, но только лишь потому, что у него не сразу получается сообразить: задан он без задней мысли и желания подколоть или задеть по больному. Роман и знать не знает о его больном и тайном.С Романом он чувствует себя желанным – это льстит, а ещё он чувствует полное, всеобъемлющее спокойствие, которого нет даже с Фоксом, и не испытывает страха сделать что-то не так, разочаровать, разонравиться.– Да, с тобой, – твёрдо произносит Максим, как никогда уверенный в том, что говорит.***Они не торопятся, тратят ночи на то, чтобы узнать друг друга: через прикосновения тела к телу, через удовольствие и разговоры. Максим рассказывает об эвакуации, о залётном папаше и расстрелянном старшем брате, о тревожащих его мелочах, которые боялся или стеснялся упоминать Фоксу. Слушает весёлые и не очень истории из жизни карточных игроков и шулеров. С удивлением начинает в полной мере осознавать значение слова ?любовники?.За Романа он не отдал бы собственной жизни, как готов за Фокса, но с ним ему хорошо. И карты ему нравятся; конечно, не все приёмчики получаются с первого и даже с десятого раза, но они оба терпеливы, и Роман – хороший учитель, потому что точно знает, в какой момент нужно похвалить, а когда – с досадой цокнуть языком, пробуждая в ученике азарт и желание утроить рвение. Единственное, что у Максима пока никак не выходит, это сдерживать эмоции, как говорится, держать марку.– Не переживай, – говорит Роман, поглаживая его по щеке – редкое прикосновение, которое он позволяет себе днём. – Ты обаятельный, улыбчивый. Красивый – а это самое главное. Люди любят красивых, к ним больше доверия.Он берёт его, по-настоящему берёт, придерживая за бёдра и глядя глаза в глаза, на третью ночь после той, неудавшейся, как про себя говорит Максим, и это неприятно, и он упирается Роману в грудь обеими руками, словно хочет оттолкнуть, хотя только что едва не умолял, влажный от пота, растянутый, раскрытый, готовый. Думал, что готов; это он шепчет вслух, часто моргая и хмурясь.– Ты готов, готов, лучше быть готовым уже некуда, – успокаивает Роман, и – Максим пока не в состоянии оценить его выдержку и силу воли – не двигается, ждёт. – Оно сначала у всех так, потом привыкаешь и учишься расслабляться.– Всему своё время? – пытается пошутить Максим, но рыжий не улыбается. – Ты двигайся, Ром, только это, ну, не сильно, что ли.Роман сглатывает и опускает голову к его плечу, чуть прикусывает острую ключицу, дышит горячо и так тяжело, шумно, словно долго бежал вверх по лестнице. Максим неуверенно опускает ладони на его спину, чувствует тянущее движение изнутри наружу и снова внутрь, морщится, заставляя себя расслабиться и открыться. Толчки неглубокие, медленные, и сначала он недоумевает, какая от этого Роману радость, но тот так тихо постанывает на выдохах, что Максима постепенно накрывает новой волной возбуждения и удовольствия. Он всего на мгновение представляет себе, что под его руками не поджарая худая спина, а другая – широкая и плотная, и кто-то другой дышит вот так же тяжело, вталкиваясь ритмично, сильно, уверенно, может быть, даже увереннее и точно сильнее. От этих мыслей и стыдно, и сладко, а трение внутри делается немного приятным, хочется чуточку глубже и быстрее, но Роман вдруг торопливо выскальзывает из него, только чтобы кончить ему на живот. Это немного неожиданно, и Максим слегка недоумённо глядит на капли у себя на коже.Роман, жаркий и липкий, лезет целоваться, ласкает рукой, быстро, умело, именно так, как нравится Максиму, и тот запрокидывает голову и впервые за все минувшие ночи стонет громко и не сдерживаясь.Они засыпают лишь под утро, болтают о прочитанных книгах и каких-то глупостях, о чём и в голову-то обычно не приходит говорить, но на мятых простынях почему-то кажется интересным.На следующий вечер Роман тоже необычно долго моется под душем, а потом, раскинув руки и ноги, падает в кровать, отчего жалобно и натужно скрипят пружины.– Ну что, Понтяра, сегодня твоя очередь.***Фокс возвращается, как и обещал, спустя две недели, днём, когда Максим корпит над потрёпанной, ещё дореволюционной книжкой о картах, а Роман деловито варит борщ, повязав старую рубашку вместо передника.Выждав, когда они останутся в доме вдвоём, Максим подходит к Фоксу и произносит, глядя чуть в сторону и испытывая подзабытое за последние дни чувство робости:– Я спасибо хотел сказать.– За что? – не понимает Фокс.– За подарок на день рождения.– Ты про портсигар, что ли? – смеётся. Довольный, то ли удачно выгоревшим делом, то ли тем, что наконец вернулся.– Нет, – честно отвечает Максим, – не про портсигар. Хотя за него тоже спасибо.