Револьвер (джен, PG-13) (1/1)

1945 г., июньВ начале июня, аккурат перед днём рождения Максима, Фокс поднимает его ни свет ни заря. Максим спросонья недовольно огрызается, за что получает несильный подзатыльник и тяжёлый шлепок по заду.– Поговори мне тут, щенок, – без злости, но и без улыбки рявкает Фокс. – Умывайся. Стрелять пойдём. На завтрак времени нет, заверни с собой бутербродов и бутылку вина прихвати.Бутерброды Максим любит, особенно сейчас, когда Фокс приносит раз в неделю головку сыра, палку колбасы и сливочное масло.Нарезая толстыми ломтями сероватый хлеб, он думает, что вот ещё года не прошло, когда самым дивным лакомством ему казалась вчетверо меньшая краюшка, тоненько посыпанная сахаром, и пустая картошка.Максим бы и питался одним только хлебом с колбасой, если бы не Фокс. Тот бутерброды не уважает, заставляет варить гречку, рис на молоке и густой борщ, и даже яйца откуда-то достаёт, твердя поучительно, что они намного полезнее яичного порошка, что бы там ни писали в газетах.За газеты немного обидно, особенно за ?Правду?, но авторитет Фокса в глазах Максима незыблем и несокрушим. Поэтому он старательно читает уцелевшие страницы найденной среди хлама в кухне засаленной поваренной книги. Прежний хозяин дома был заядлый курильщик и самые нужные рецепты пустил на самокрутки, и Максим ходит к бабе Зине, осторожно расспрашивает, как приготовить рыбу или ещё что-нибудь, изящно врёт, что удалось выменять на рынке, и втайне от Фокса прикармливает из жалости: у соседки в доме нет даже мышей.Баба Зина каждый раз спрашивает, для кого он так старается, и Максим напряжённо отвечает, что вот же, баб Зин, я вам говорил уже, дядька с фронта пришёл, перед самой победой. После этих слов соседка замыкается, делается угрюмой, долго сидит на скрипучем стуле, насупившись и молча, напрочь теряя интерес к окружающим, и Максим бочком-бочком возвращается к себе.Сейчас на дворе такая рань, что баба Зина ещё спит, и они вдвоём с Фоксом выходят за калитку никем незамеченные, проходят аллеей и сворачивают короткой дорогой к железке.– Чтобы выстрелов никто не слышал, – коротко объясняет Фокс.Максим никогда в жизни не держал в руках оружия. Видел ?ствол? у самого Фокса и его подельников, но трогать отчего-то опасался и не просил. Впрочем, ему никто никогда и не предлагал.С чего вдруг Фокс потащил его пострелять, Максим не понимает, но идёт молча, неторопливо пережёвывая бутерброд.Фокс шагает рядом, пружиняще и бесшумно, зорко поглядывает по сторонам, как заправский разведчик или очень умный вор. Максима распирает от гордости и детской любви. На какое-то время даже отступает досада, что больше нельзя забраться к Фоксу на диван, хоть бы и под предлогом, что холодно.Завтра ему исполнится семнадцать, и Фокс обещал взять его с собой в настоящий ресторан. Война кончилась, над головой розовеет занимающейся зарёй небо, и Максиму, наконец, тепло, хорошо и счастливо, как не было, наверное, никогда до этого в жизни.***У железки они спускаются в небольшой лесок, и Фокс уверенно устремляется вглубь, Максим едва поспевает следом за его быстрыми широкими шагами. Чувствуется, что это место вору знакомое, да и судя по поляне, на которую они выходят, обжитое: пустые бутылки, драная мешковина, обрывки верёвок.Пока Фокс расставляет бутылки на коротком бревне, Максим, насупившись, оглядывается. Сзади и справа нарастает гул – приближается поезд.Револьвер держать неприятно, он неудобный, холодный и кисло пахнет порохом. Фокс объясняет, как взвести курок, как прицелиться, разрешает пару раз выстрелить вхолостую, но потом говорит, что для оружия это вредно, и забирает револьвер, чтобы зарядить.У Максима, вздрагивавшего даже от звука проворачивавшегося барабана, начинают трястись вспотевшие руки.– Может, ну его? Чего зря патроны переводить? – спрашивает он тихо, но Фокс молча суёт потяжелевший револьвер ему в ладонь.Мимо грохочет бесконечный товарняк, но выстрелить Максим не может. Никак не получается заставить себя надавить соскальзывающим пальцем на курок.Фокс заходит со спины, чуть наклоняется над ним, накрывая его руку своей, больно нажимает на указательный палец. Грохот выстрела оглушает, и Максиму кажется, что бутылка разлетается на осколки бесшумно. Собственный взвизг слышится приглушённым, а вот брань Фокса – почему-то отчётливо.Максим смаргивает капающий со лба на ресницы пот и опускает глаза. Револьвера в ладони нет, но неприятная тяжесть по-прежнему чувствуется.– Что ж ты нежный такой, хуже бабы? – Фокс сплёвывает себе под ноги.Максим пожимает плечами и горбится.– Какой уродился.– Уродился… поговори мне тут ещё. На-ка, – он что-то протягивает на открытой ладони, и Максим с удивлением узнаёт его любимую финку, которая обычно прячется за голенищем вычищенных до блеска сапог.– Зачем это?– Научу метать. Давай-ка, возьми за лезвие и брось вон в то дерево.Фокс показывает, как нужно замахнуться.– Зачем в дерево? Оно ж живое, – Максим искренне недоумевает, и Фокс смотрит на него искоса и как-то подозрительно.Потом усмехается со злой досадой:– Ты, малой, мне вот что скажи. Зверьё, оно понятно, зверьё, например, и мне жалко; никогда не совался в дом, где собаку держат. А вот людей… людей тебе жалко?Максим открывает было рот, чтобы рассмеяться, но осекается, вспоминая бабу Зину и втайне отнесённый ей вчера ужин.– Не всех, – уклончиво отвечает он. Молчит, раздумывая, потом дёргает плечом и нехотя добавляет: – Ну баб жалко, детей, – снова молчит. – Детей всех жалко. А баб только некоторых. Вот мать я жалел и до сих пор жалею, а бабку – нет. Бабка злая была.– Убить бы её смог?К горлу подкатывает тошнота, и, наверное, только нежелание расставаться со съеденной колбасой помогает Максиму не выплеснуть содержимое желудка себе под ноги.– Понятно, – кивает Фокс. – Ну а если твоей жизни кто-то угрожать будет, сможешь?Максим честно задумывается, но ответа не знает.– Понятно, – повторяет Фокс, потом щурится хитро: – Ну а если моей жизни кто-то угрожать будет?– Собственными руками горло перегрызу, – рычит Максим, путаясь в словах и с такой злостью, что Фокс чуть отшатывается.– Тихо, тихо ты, щенок, – он треплет Максима по волосам, но тот в странном раздражении мотает головой, почти стряхивая руку, о прикосновении которой мечтал каких-то полчаса назад. – Запомни, Понт, простую истину: не всегда нужно убирать неудобных людей собственными руками. Для этого другие есть.– Такие, как Ганс? – спрашивает Максим, удивляясь своей догадке и радуясь, когда Фокс кивает с едва уловимой усмешкой.– Захочешь – на тебя таких, как Ганс, целый взвод работать будет. Надо только, чтобы они тебя уважали. Остальные пусть боятся, а такие в первую очередь уважать должны. Иначе они тебя первого на тот свет отправят. Страх он коварная штука, на одном страхе далеко не уедешь. А ты должен быть выгоден.– А за что меня уважать? – спрашивает Максим угрюмо. – Меня уважать не за что. Я не вор, не убийца, только и умею, что тебе жрать готовить, бельё стирать да помалкивать. Вот и вся выгода. Ну так это любая баба может…Он хочет добавить, что ни одна уважающая себя маруха стирать чужие портки бы не стала, но его смущает употреблять в одной фразе слова ?маруха? и ?уважение?, к тому же Фокс начинает смеяться.– Кончай ныть, Понт, хватит с меня на сегодня разочарований.Максим поникает плечами, чувствуя, как в горле встаёт ком, но заставляет себя посмотреть прямо на Фокса, ругая себя последними словами и грозя самому себе, что если сейчас разревётся, то завтра же, после ресторана, застрелится. А что, красивая надпись на могиле выйдет.Неожиданная злость прошла, и Максим снова чувствует себя уставшим и невыспавшимся. Уголки губ против воли тянет вниз.– Ну будет тебе, будет, – Фокс поглаживает его по спине. – Не всем дано, не переживай. Значит, у тебя в другом хватка. Надо просто найти, в чём. Открывай вино, что ли, раз уж пришли, то позавтракаем на свежем воздухе.В лесочке пахнет поездами, но Максим не спорит, отковыривает пробку и делает пару глотков красного, пока Фокс не успел опомниться и отобрать бутылку. Садится верхом на бревно, стряхнув перед этим осколки и оставшиеся неиспользованными бутылки, разворачивает примявшиеся в кармане бутерброды, самый большой, с подтаявшим маслом, сыром и колбасой, суёт Фоксу.Сам жуёт медленно, лениво, потому что сыт и больше смакует вкус. Потом вдруг сглатывает тяжело и шумно и спрашивает, округлив глаза:– Фокс, Фокс, слушай, а что мне нужно сделать, чтобы ты меня уважал?Вор смотрит на него немигающими прищуренными глазами, после переводит взгляд вверх, на синеющее небо и молчит.