Политические союзы и их последствия (1/2)
Диво стол?ття, Богдан Хмельницький, герой ?з геро?в,Божо? милост? св?т, рад?сть сумно? земл?.Гр?зний ? мужн?й, мов Марс, нащадок богин? Белони,Фен?кс геро?в — Богдан – слава, ? горд?сть, ? честь.Лях?в загроза та смерть, звитяги улюблений во?н,Велетень, що ворог?в з отчо? вигнав земл?.Тут, серед лядських могил нав?ки впоко?всь Хмельницький,Непереможний герой в битв? з? смертю пол?г.(?Еп?таф?я Богдану Хмельницькому?).- Слышала я одним ухом, что Московское государство перемирие с ляхами заключил, - криво усмехаясь, протянула Сечь и, бросив надменный взгляд на гетмана, вальяжно опустилась в удобное кресло. Весь её вид говорил о том, что она до жути взбешена, ведь девушка не знала, куда деть руки, нервно потирая всегда сбитые костяшки, и грудь высоко вздымалась от втягивания с каждым разом всё большей порции воздуха. Атаманша пыталась успокоиться, но привыкшая отплачивать людям той же монетой, она то и дело пыталась взбунтовать. Богдана делала вид, что вполне даже довольна, ибо исполнились её предостережения, но присутствующие в комнате прекрасно знали, насколько несвойственна ей мелочность.- Я знаю, - слегка отмахивается от казачки мужчина, за что получает полный праведного негодования взгляд, но едва на это реагирует. Хмельницкий не считает, что к сказанной фразе нежно что-то добавлять. Он умеет произнести речь, но малоразговорчив при принятии важных решений. Зиновий не рассказывает о своих догадках или предположениях, коих полно витает в его голове в незавершенном варианте, он лишь выдвигает сформировавшиеся предложения. И поэтому сейчас, сцепив пальцы в замок, он пристально вглядывается в икону, украшенную вышитым рушником, на стене, словно спрашивая, какой из путей верный.
- Знает он, - все ещё обижено бубнит Вишневецкая, но тихо, чтобы не слишком мешать. Поворчать – это дань характеру, а гетмана от принятия важного решения отвлекать не хочется. Она сильна в стратегии боя, там ей едва можно найти равных и среди мужчин, ведь реагирует она молниеносно, подстраивая ход боя под себя, но вот в политику эту иль дипломатию, черт знает, как оно там правильно зовется, девушке лезть совсем не улыбается. Была бы её воля, назвала бы все эти извращения на государственном уровне парадом лицемеров и шутов, и ладно было бы. А что? Можно подумать, не так оно на самом деле.- Будем менять ориентацию, - наконец изрекает Богдан, хмуря густые брови и тяжко опираясь на высокую спинку кресла. Он ещё более серьёзен, чем обычно, да только во всегда твердом голосе проскальзывают нотки невесть как закравшегося сомнения.
- Че-чего? – нервно хихикает ранее почти дремавшая Украина и как-то ошалело косится на Хмельницкого, словно измеряя, насколько сдвинулась крыша с привычного места. Ольга давно уже привыкла к чаще нестандартным, но почти всегда действенным методам нового лидера, но чтобы такое…Богдана же хохочет во всю, только и успевая бросить короткий, затуманенный выступившими от смеха слезами взгляд на мужчину и девушку, а потом вновь сгибается пополам.- Политическую, - чуть повеселевшим голосом уточняет гетман, устало подпирая щеку рукой и жмуря покрасневшие от хронических недосыпов глаза. Ну, кто же думал, что после не такого и длительного напряжения свойство адекватно мыслить слегка притупляется. Зато, хоть немного легче стало, железные тиски ослабились и больше не сдавливают ребра так сильно.- Чем дальше, тем лучше, - скорбно вздыхает Черненко, вплетая тонкие белые пальцы в волосы и взлохмачивая их, чтобы взбодрится. Кожа совсем побледнела в последнее время, ведь недавнее ранение существенно сказалось на ней, и почти месяц Ольгу никуда не пускали. Труднее всего было ощущать мучительную слабость во всем теле, когда еле получается поднять в миг потяжелевшую руку. А голова, будто не на мягкой подушке лежит, а на сырой холодной земле, и в затылок впиваются всевозможные неровности. Ещё противнее – слышать чью-то речь. Словно этот кто-то с остервенением давит на пылающие виски, вскрывает черепную коробку и сжимает мозг, тщательно задевая все нервы.Потом было проще, Украина читала, ходила под руку на прогулки с Вишневецкой, хотя та ворчала, что в няньки не нанималась. Да и тогда было одно ?но? - к делам и сражениям её все ещё не подпускали. Так нервировало, когда она, полная энергии и желания, сидела в собственной комнате, скрипя зубами, понимая, что ничего сделать не может.
А атаманша, говорили, в то время совсем распоясалась, ибо именно Ольга всегда утихомиривала импульсивную подругу, которая, чуть что, сразу за саблю, или давай рукава закатывать. Так вот, говорили, татары тогда, заключив перемирие, на прикордонные земли набеги делали, так Сечь где-тоМехмеда подловила, за ворот одежды трухнула, нос разбила, скулу разукрасила и, отчитав, ушла счастливая. А Крымскому ханству что делать, Турции жаловаться? Так тот засмеёт, хотя и сам не раз получал, вот и стерпел парень. Но гетман долго возмущался, что потом им это аукнется, в самое неподходящее время.
Да только это всё прошло, а легче не стало. Выход не желал показываться, тусклым огоньком маяча где-то на горизонте, и тут же прячась, когда к нему насмеливались приблизиться.
- В декабре Швеция и Трансильвания заключат договор о союзе против Речи Посполитой и Крымского ханства*. Я планирую активизировать усилия, чтобы заручится их поддержкой. Пошлю Антона Ждановича* с войском,-оглашает своё решение гетман и из-подо лба смотрит на обеих девушек, желая узнать их отношение к подобной расстановке приоритетов.
Вишневецкая раздраженно закатывает глаза и в защитном жесте скрещивает руки на груди, отгораживаясь ото всех. Атаманша показывает свою непричастность к такому развитию событий. Ей никогда не нравилось ?обеспечивать себя поддержкой? и ?создавать военно-политические союзы?. Казачка не переоценивала свои силы, в её положении это было слишком недальновидно, но доверяла она только самой себе. За годы своего существования её гордость почти начала граничить с гордыней, а вечные предательства вокруг только подстегивали недоверие к тем, кто протягивал руку помощи и доброжелательно улыбался. Чаще всего они же в самый последний момент одергивали спасительную ладонь, безразлично поворачиваясь спиной, а ты падай, дальше, глубже в пропасть истории. Разве что сумеешь раскрыть давно взлелеянные собственные крылья надежды на себя, которые не требуют посторонней помощи. Да только окружающие с завидным остервенением регулярно выдергивают пёрышка. Некоторые же, особо заинтересованные и вначале наиболее участливые, вырывают крылья с корнём, оставляя на лопатках два отвратительных рубца, которые ещё долго кровоточат.Ольга же сидела растерянная и расстроенная. Она прекрасно понимала, что ожидать помощи брата дальше было пустым делом, даже опасным, ведь Польша ждать не будет. Но так невыносимо не хотелось отказываться от только обретенной опоры. Винить Ивана было не за что, он просто трезво оценил силы и вовремя остановился, чтобы не наткнуться на слишком большое даже для него препятствие. Воевать на два фронта, да ещё и с такими государствами – глупое самоубийство, не стоящее вложения сил. Да, можно было кинуть все войска на эту борьбу, помочь сестре, да это лишь принесло бы ему самому убыток, а этого не хочет никто. Даже если на кону благополучие родственников. Вот только Украина не могла так же сделать ?передышку?. Попробуй остановиться – тебя на привязи притянут обратно к ?пану?, демократично именующему себя мужем. Да уж, хорош спутник жизни, не придерёшься – силён, влиятелен, остроумен, что там, красавец. Эксплуатирует, правда, слегка и бьёт иногда за непослушание, а так – мечта-мужчина.Черненко тихонько хмыкнула в ответ на свои мысли и потерла ноющие глаза, прижимая прохладные ладони к пылающим щекам. Решение давалось трудно, но разорваться девушка тоже не могла, поэтому лишь коротко махнула рукой, запрокидывая голову и концентрируя плывущий взгляд на потолке. Брат решил сойти с пути, значит, опять нужно действовать в одиночку, а если она должна справляться сама, соответственно пожелания и интересы других автоматически теряют для неё значение. Ивана сестра любить не перестанет, но, раз он не может ничем помочь, так пусть при себе, как и муженёк, на привязи не держит.
- Швеция так Швеция. Только, помяни моё слово, добром это не кончиться.
* * *- Ну, ты только посмотри, какой мужчина! – усердно шептала Сечь, то и дело толкая острым локотком Ольгу под ребра и ехидно хихикая. – Высокий, крепкий, как дуб, и гибкий, как ясень. Блондин, дорогая! А глаза-то, глаза! Голубые~На последнем слове, которое Богдана умильно протянула, уже задыхаясь от сдерживаемого хохота, Украина не выдержала и сдавлено прыснула в кулак, стараясь не привлекать излишнего внимания. Швеция по привычке скосил хмурый стальной взгляд на девушку, но ничего не сказал, продолжая обсуждать что-то с очень уж низким и щуплым, по сравнению со скандинавом, конечно, Трансильванией. Батори* уверенно и нагловато ухмылялся, твердо кивал в ответ на слова Оксеншерны, но еле прятал предательски вспотевшие ладони. Больно уж…внушающе выглядел северный союзник, особенно когда смотрел так грозно и пристально.- Да он ещё и стратег! Слышишь, нет, ты слышишь?! Ну, гениально же! – никак не унималась Вишневецкая, лихорадочно сверкая карими глазами, в которых гопак отплясывали разве что не все черти ада. – Всё, Олька, женим тебя, не отвертишься.- Да чего ты взъелась-то, а? – усмехнулась Черненко, слегка склоняя внезапно потяжелевшую голову на бок и устало поводя плечами. – Мне бы с тем блондином, что поближе, развестись окончательно, а ты ?жениться!?. Я девка молодая, а кухаркой и прислугой, и крепостной побывать успела. Тем более, насколько я знаю, по условиям договора между этими двоими, в который меня по привычке не посвятили, мои западные земли вот, подвластному Хедервари соседу отойдут*.
- Ишь ты, барыня, - щуриться атаманша и ловко поправляет начавшую съезжать от её верчения шапку. – То ей не так, это ей не по нраву. Нашла, чем голову забивать!- А лучше уж этим, чем день и ночь думать, как бы саблей в живот или, чего хуже, ножом в спину не получить, - рассеяно бросила Ольга, блуждая невнимательным взглядом по захваченному городу, и трет болезненно ноющую шею. Июнь июнем, а спать на земле было холодно и неудобно; кости, после долгих отлеживаний в постели из-за ран, теперь напоминают о себе каждое утро. Да и в том, что столицу они захватили, мало чего хорошего. По сути, окружены взбесившимися поляками. Трансильвания при этом всем ещё бахвалится и горделиво вскидывает нос, да только постоянно бросает зоркие взгляды в сторону Швеции. Скандинав же каждый раз показывается остальным ещё более хмурым, особенно после визитов послов, Дания нешуточный противник. Воевать на два фронта приходится и Бервальду, а Украина знает и по себе, насколько это тяжело, так что на помощь северянина уже и нечего надеяться. Только рубцы противно покалывают время от времени, словно предчувствуя что-то.
- Ты, я смотрю, последние силы потеряла, - пыхтит извечной люлькой Сечь и щурит глаза, упрямо вглядываясь в яркий солнечный диск. – Так не пойдёт, дорогая. Тот, кто не верит в победу, заведомо проиграл.- Я просто рассматриваю все возможные варианты событий, - небрежно отмахивается Черненко, но ограничивается лишь этой фразой. Она и сама понимает, что долгая борьба понемногу, но регулярно и потому основательно тянет силы. Иногда даже всплывают вопросы ?на что мы надеялись?? или ?зачем всё это??. Благо, пока Украина ещё в состоянии ответить на них, не задумываясь. Но с каждым разом всё более безучастно. Кампания, что не радует победами, рано или поздно заставляет в себе разочароваться.
Богдане же, что странно, нравится. Казачка, похоже, живёт всем этим. У неё вместо кружевного платочка с вышивкой для суженого в нагрудном кармане - кинжал; вместо нового наряда на полученные деньги она покупает новое оружие или чинит старое; вместо дорогого вина или пива она пьёт с казаками горилку. Правда, никогда не пьянеет. Сколько бы не выпила, способна быстро придти в себя и хоть за бумаги важные сесть, а хоть и в поход отправится. Только одна слабость у неё есть, но и о ней знают очень не многие. Любит она Львов, ох, как любит. Если бы не Ольга, ходила бы схваченная 9 июня Варшава* лысой. И то, ещё не факт, что вообще ходила бы, Вишневецкая была настроена серьёзно, не готовая идти на компромиссы. Только вот сам Ярослав вёл себя странно, шатался, как камыш, куда ветер подует, всё молчал и в основном не вмешивался. Он ещё не определился, где и как ему лучше, вот и особо активного участия не принимал. Так, бывало, ведомости какие пришлет, а на следующий день обаятельно, так, как умеет только он, улыбается, целуя ручку Ирене Ваз*. Украину это бесило, больше всего она не терпела неопределенность, но и сделать ничего не могла. Вот и кусала губы, нервно барабаня пальцами по столу, пока на удивление тихая и спокойная атаманша расчесывала длинные светлые волосы подруги.
- И не мешают? – обрывчато, вяло спросила Сечь, пропуская сквозь пальцы русые локоны и еле заметно улыбнулась уголками тонких обветренны х губ. Союзнички удалились, можно было расслабиться, поговорить о совершенно неважных вещах.
- Мешают, - созналась Черненко, но в голосе - ни грамма жалобы. – Но обрезать не дам. Я скорее, вон, на Бервальде женюсь, чем волосы состригу.
- Так при замужестве же…* - вопросительно тянет Богдана, удивленно округляя глаза, но замолкает, перебитая собеседницей.- Я знаю. В том-то и дело, - хмыкает девушка и передёргивает плечами, недовольно вглядываясь в вид, что открылся за окном.
Казалось бы, польская столица, а по улицам то и дело мелькают яркие шаровары, макушки с характерными чубами или шапками, да шведские с трансильванскими солдатами. Но, кроме того, в каретах разъезжали местные магнаты, что спешили на очередной приём. В богато обустроенных поместьях за столами сидели шляхтичи, разодетые в дорогие жупаны со стойками, кунтуши, подпоясанные широкими поясами, блестящие шелковые брюки, а в руках держали меховые шапки, украшенные перьями. И не важно, что лето, такой головной убор нужно взять, чтобы покрасоваться перед остальными, доказать, что не все сокровища рода отобрали шведы, нахлынув ?потопом?*.Рядом с ними чинно восседали их жены, наряженные в яркие платья, отороченные белым мехом, бархатные кунтуши и щегольские красные иль желтые башмачки. А в имениях уже хозяйничали захватчики, растаскивая дорогостоящие картины, фамильные драгоценности и разоряя с таким трудом и трепетом собранные коллекции западного алкоголя.
И это позерство настолько претит, оно настолько неестественно, приторно, что Ольга невольно кривится, поднимается на ноги, оставляя Богдану недоуменно хлопать глазами, и подходит ближе к окну. Опираясь о деревянный подоконник, не беспокоясь о занозах, что уже раздражающе впились в мозолистую, стертую кожу ладонь, Украина суживает глаза и вглядывается. Она будто что-то ищет среди этих домов, на оживленной площади, где люди и торговцы смешались, шумя, продавая, покупая, по-тихому вытаскивая что-то из чужого кармана. Вот мальчишка-оборванец прытко хватает яблоко с прилавка и, под возмущенные крики хозяина, юрко обминая не останавливающуюся толпу, исчезает в переулке.У лотка с яйцами ворчит полная женщина о грабительских ценах, все равно сосредоточенно набирая полную плетеную корзинку. Рядом с ней молодая девушка, видно, служанка, тщательно осматривает овощи, придирчиво оценивая их свежесть и пригодность. В двух шагах светловолосая девчушка дергает маму за длинную юбку, требуя купить ей сладостей, а родительница отвлеченно командует продавцу, какую колбасу она желает, да что б посвежее!
Глаза предательски разбегаются в этом водовороте, жизнь столицы кипит, словно забыв о том, что она оккупирована, а Ольга продолжает что-то искать в этом городском пейзаже, что-то, что прячется в тени, оставаясь не замеченным до поры. Но Черненко уверенна, что лучше вычислить это что-то сейчас, пока оно неотвратимой угрозой, словно топор палача, не нависло над шеей.
К сожалению, девушка ничего не находит, но чувствует, как оно незримо идет по пятам, шепчет украдкой значимые слова, которые невозможно расслышать. Её это бесит, но Украина зло прикусывает кожу на указательном пальце у костяшки и сводит брови. Но ничто, никакое вглядывание, никакая концентрация не помогает. Лукавый голос, подав скрытый знак, мерзко хихикая, удаляется, оставляя не менее подлую и скрывающую слишком многое тишину. И даже теплая и крепкая рука Вишневецкой на плече уже не успокаивает. А такого раньше ни разу не бывало.
* * *- Успеем, - настойчиво рычит Богдана, пришпоривая свою взмыленную кобылу, и гневно вцепляется несгибаемыми пальцами в поводья. Смотреть на неё страшно, такой отчаянно злой она бывает слишком редко, и то, что она творит в таком состоянии, запоминать не очень хочется. Волосы совсем растрепались, лицо неестественно бледное, на нём слишком четко выделяются напряженные скулы, а щеки горят огнём от ветра, что нещадно хлещет по ним при такой скачке. Глаза Вишневецкой, что совсем уж странно, широко распахнуты и сильно слезятся, но она не обращает ни капли внимания, лихорадочно сверкая почти черными от расширившихся зрачков зеницами.