Ни о чём (1/1)

Когда Руфь отставила вторую недопитую кружку эля и надула губы, Лекс понял – сейчас будет скандал. Даже не так – Скандал. С большой-пребольшой буквы. В конце она непременно расплачется, поставив завершающую точку в разговоре, которой там, кстати, быть не должно, потому что сам Тейлор в итоге так и не поймёт, что он сделал. Или чего он не сделал, что, наверное, более важно для таких, как она.– Что? – наконец спросил он с максимальной усталостью, на которую сейчас был способен его голос. Вдруг она услышит и сжалится. Нет, ну в самом-то деле.Вообще-то, проблема была даже не в том, что Лекс её не понимал – иногда понимал, и понимал настолько сильно, что очень жалел, когда не всегда мог предъявить это первым. В такие моменты гильдлидер чувствовал себя, как правило, немного уязвлённым. А ещё такие разговоры неизменно становились провальными, потому что у Тейлора против его воли включалась пластинка ?А вот ты?, которой он реагировал практически на любую фразу, и у Руфь сдавало терпение – она или слала его к чёрту, или просто пыталась швырнуть чем-нибудь потяжелее.В общем, каждый раз, когда жница надувала губы, Лекс априори чувствовал себя загнанным зверем и из всех своих стражевских стоек выбирал защитную.Даже если она собиралась спросить его о том, который сейчас час.Так что скандала, скорее всего, могло и не быть. Даже не так – Скандала. Да-да, вот так, с большой, чтоб твою налево, буквы.– Вы недостаточно красиво меня любите, – заявила Руфь, зорко следя за гильдлидером.Гильдлидер, в свою очередь, знатно охренел.– Что, прости? – переспросил он, видя, что рыжеволосая не продолжает.– Ты меня услышал, – с нажимом отвечала жница.– Я тебя не понял, – максимально осторожно признался Лекс, и осторожность эта была взята не с потолка, потому что к непониманию Руфь относилась очень неоднозначно. От одних случаев она приходила в восторг, бросалась объяснять, что да как с красноречием заправского оратора; от других случаев её брала ярость; от какой-то доли непонимания она и вовсе впадала в отчаяние.– Ну, недостаточно поэтично, ладно, – отмахнулась жница. – Не так, как я вас.Лекс недоумённо склонил голову набок, потому что последняя фраза и вовсе поставила его в тупик. И не этим загадочным ?вас?, нет, потому что всегда, когда Руфь говорила о любви, в парадигму автоматом входила Ноирин.– Не так, как ты нас? – повторил он. – А в чём тогда, позволь спросить, разница?Руфь уже открыла рот, чтобы рассказать об этом – о том, что у Лекса тонкий белый шрам на большом пальце, о том, что его ключицы похожи на мраморные, скульптурно выточенные каким-нибудь великим мастером из тех, что работали над статуей на площади Конкордата; о том, что когда он говорит, голос у него хоть и негромкий, серьёзный, а гласные всегда плавные и круглые, о том…Руфь смотрит на него и подмечает что-то новое, постоянно влюбляясь в каждую новую деталь и в него самого заново.Но вместо того, чтобы рассказать обо всём этом, она спрашивает.– Какого цвета у меня глаза? – и щурится, чтобы он не мог рассмотреть.– Каре-зелёные, – пожимает плечами Тейлор. Большей глупости жница, кажется, ещё не спрашивала.У неё уголки губ опускаются, как у маски трагедии.– Болотные, Лекс. Болотные.Дьявол кроется в деталях, как говорится.Больше к этой теме Руфь никогда не возвращается.