Часть 1 (1/1)

Почему-то Бёнчже привык оправдывать людей. За любую чушь и мелочь он оправдает любого, найдёт десяток причин, почему так нужно и можно было поступить и почему он сам это заслужил. В его разуме, битком набитом повреждёнными секторами, никак не хочет укладываться тот факт, что иногда оправдания не нужны - люди просто бывают ублюдками и просто поступают, как мудаки. Даже те, кто, по логике, считаются самыми близкими и родными.Бёнчже оправдывает их до бесконечности. У него заготовлено по десять вариантов на каждую ситуацию, и всеми ими он с радостью пользуется, когда нужно вытащить что-то новое на свет божий.Лучше всего это получается с матерью и сестрой. Это как уровень Easy в компьютерной игре. У Бёнчже для них на полумёртвом диске мозга своя огромная папка. В папке целая куча файлов, каждый из которых его ошибка. Его провал. Косяк. Что угодно, что позволит ему почувствовать, что на него не просто так обиделись.Поначалу было сложно. Очень сложно. Поначалу он не понимал, что он такого сделал матери, что вместо похвалы за хорошую оценку или сделанный собственными руками подарок, он получал только тяжкий вздох и фразу из серии “Мог бы и постараться получше”. Сестра какое-то время старалась поддерживать его. Подолгу сидела с ним в тёмной комнате и гладила его по спине, пока он плакал уткнувшись ей в плечо. Она даже понимала всю несправедливость огромного мира по отношению к маленькому Бёнчже и даже старалась сделать что-нибудь, чтобы ему стало легче.Бёнчже закрывает глаза и запускает мысленный поиск по подпапкам. Находит одно из тех воспоминаний, которые всё ещё режут что-то внутри груди на мелкие полоски и, кажется, будут резать до конца жизни, пока от самого Бёнчже только кости не останутся.Вот ему восемь или, может быть, десять. Да, не больше десяти. Он буквально влетает в квартиру и подскакивает к матери, держа в руках отчётный лист по окончанию семестра. У него всего по трём предметам меньше 95 баллов, остальные все без единички сотня и даже пара кругленьких чисел есть. Он действительно рад, он горд собой, он старался так, что готов был из кожи лезть, теперь дело за малым - услышать такое желанное “ты молодец” от матери. Он протягивает ей лист с оценками и терпеливо ждёт, пока она скользит взглядом по строчкам.“Я старался.”На всякий случай добавляет он, надеясь, что мать сейчас улыбнётся и погладит его по голове, но получается, почему-то, иначе. Даже сейчас Бёнчже чувствует, как медленно гаснет та наивная детская радость от результатов собственных стараний. Тогда же ему казалось, что вся его вселенная медленно рушится. Мать смотрит на него поверх листа и качает головой. Откладывает оценки в сторону, отворачивается к окну и снова удручённо качает головой.“Ты совершенно не стараешься.”“Но, мам.” Пытается спорить Бёнчже “Я второй в классе! Только Сынхи…”“Прекрати.” Грубо обрывает мать и скашивает взгляд в его сторону “Разве Сынхи моя дочь?”“Нет, но…”“Иди в свою комнату. И в твоих интересах, чтобы результаты твоих тренировок были лучше, чем твои успехи в учебе.”Лист с оценками остаётся лежать на кухонном столе. Бёнчже уходит в комнату, забирается под одеяло и сворачивается тугим комком, стараясь стать как можно меньше. Он же старался, действительно старался, что не так-то? Почему-то ему казалось, что в этот раз похвалят. В этот раз он обязательно заслужит простого “Ты молодец”. Сонмину, который третьим в классе оказался, родители вообще купили кучу игр на компьютер, а он второй, на целую ступень выше, ну и что, что не первый. Мама же прекрасно знает, что у Сынхи куча репетиторов и дополнительных занятий, которые им просто не по карману. А он сам. Всё сам смог.Почему всё так несправедливо?Время тянется и сплющивается, как прилипшая к подошве жвачка, несколько раз Бёнчже проваливается в сон, но видит то самое выражение лица матери и выныривает обратно, стараясь отдышаться.“Ты тут?”Голос сестры невозможно не узнать, и Бёнчже бормочет что-то малоразборчивое, не вылезая из-под одеяла.“Я видела твои оценки.” Она гладит его сквозь плотную ткань “Ты молодец. Я оставлю тебе кое-что, посмотришь, когда захочешь.”Судя по шагам - она подходит к столу, а потом выходит из комнаты, и, стоит двери закрыться за её спиной, как Бёнчже выкатывается из-под одеяла, стараясь быть как можно тише. Он осторожно приближается к столу, то и дело оглядываясь, чтобы не быть застигнутым врасплох, и видит плитку любимого шоколада.Бёнчже проводит по ней пальцами, сомневаясь в том, что настоящая, но всё же улыбается и прячет подарок от сестры в верхний ящик стола. Это на потом, когда будет совсем плохо.Время несётся. Время бежит. Время летит. Всё меняется и искажается, и уже давно сестра не оставляет ему подарки на столе. Она вообще с ним не очень-то и общается. Бёнчже уже давно не глупенький младший братик, который из кожи вон лезет, чтобы порадовать семью. Бёнчже уже относительно взрослый и вообще в том возрасте, когда пора оправдывать ожидания родителей, быть умным, классным и вот это всё.Только Бёнчже ни разу не классный. Он вообще какой-то никакой.Какой-то не такой.Мать только качает головой на любые его выкрутасы и уже не волнуется, когда он остаётся ночевать у друзей. А ведь когда-то она хотя бы делала вид, что беспокоится. Просила звонить и писать сообщения. Просила не задерживаться после темноты и возвращаться домой как можно раньше.Бёнчже убирает с глаз чёлку и смотрит в очередной лист блокнота, исписанный убористым бисерным почерком. Слова наползают друг на друга, перебивают, наслаиваются, становятся почти нечитаемыми для любого, кто не их автор. Что-то про темноту внутри, шоры на глазах и ржавую лестницу для самоубийцы. Когда сестра впервые видит написанный им текст, она восторженно хлопает в ладоши и бросается обнимать слегка шокированного, но довольного Бёнчже.“Это очень здорово! Ты просто молодец!” Пока он пытается прийти в себя, она пробегает по листу взглядом “А есть ещё что-нибудь?”“Пока нет, но я могу ещё написать.”Неуверенно отвечает Бёнчже. На самом деле у него этих текстов уже целый блокнот. Пусть и маленький, с ладонь размером, но там уже вселенная из тоски и уныния. Просто это лучшее, что у него есть и что было не стыдно показать родным. Это он писал где-то в школьном дворе на большой перемене, когда все обедали, а ему в голову пришло рассказать бумаге о том, как здорово, что на улице хорошая погода и светит солнце.Бёнчже точно знает, что если он покажет хотя бы кусочек текста из своего исписанного блокнота, что-то пойдёт не так. За него начнут беспокоиться. Его начнут опасаться. Он станет кем угодно, но не примерным сыном.Потому что в том блокноте боль, обида, злоба нефильтрованная, которую на тренировках выплеснуть не получается, зато словами очень даже. Сестра навряд ли поймёт, а мать за руку потащит к какому-нибудь мозгоправу, который долго будет вертеть у него под носом однообразные картинки с цветными пятнами и спрашивать, что он там видит.Бёнчже в этом уверен. Он знает, что всем, кто начинал творить, пришлось через это пройти. Их всех считали не такими. Всех считали дурными.Но, ради сестры, он постарается написать что-нибудь ещё светлое.Сейчас блокнотов у Бёнчже больше, чем пальцев на руках и ногах вместе взятых. Есть тот, куда он переписывает чистовые варианты текстов. Ему нравится их упорядочивать, нравится, чтобы все они были без помарок, готовые к записи в любой момент. Так куда лучше.Есть тот, где всё черным-черно от исправлений и зачёркнутых строк. Это даже не черновик, это сгусток грязи, куда Бёнчже вываливает первое, что приходит в голову, когда он садится за новый текст.Есть такой, куда он пишет только в метро. Есть ночной. Есть утренний. Есть для дождливых дней. Есть для снежных.А ещё есть тот, в котором почти все страницы чистые.Его Бёнчже называет “светлым”.В какой-то момент всё становится совершенно другим.Бёнчже каждый раз, когда его накрывает, пытается найти отправную точку этого “не так” и каждый раз не понимает, откуда начинать. Оно всё слишком путаное и происходит одновременно. Текстов у него уже на второй блокнот хватает, но сестре он больше их не показывает. Свежи воспоминания о том, как она пробежала по тексту взглядом и просто отдала ему листок. Ничего не сказала даже. Просто вздохнула и ушла готовиться к очередным дополнительным занятиям. Ей поступать в университет в этом году, у неё и без выдумок Бёнчже забот хватает.Бёнчже прекрасно понимает, что она устаёт на занятиях, не понимает только того, почему она ничего не говорит. Даже выражение лица у неё не меняется, когда она читает его новые тексты - всё такое же пустое и отстранённое.Больше Бёнчже делиться не с кем, и тексты надолго оседают чёрными росчерками в недрах ящика стола.Он старается писать больше. Про то, что его беспокоит, и про все те школьные глупости, через которые приходится продираться любому в этом возрасте. Почему-то ему кажется, что он первооткрыватель всей этой чуши, но всё чаще он находит такие же мысли в чужих треках и рвёт написанное на части. Мёртвые разодранные блокноты он прячет в школьную сумку и после занятий украдкой сжигает в тупике через квартал от дома.Легче не становится, но это хоть что-то.Он делит блокноты по времени и настроению, переписывая на чистовую те тексты, которые его если не бесят, то, хотя бы, не вызывают желания облить самого себя бензином и поджечь. Тяжело, но что поделать. Он даже находит вырванный листок с тем самым текстом, который когда-то показал сестре.Смотрит в него очень долго, словно не может поверить, что это писал он, а потом откладывает в сторону. Этому тексту не место в других блокнотах. Слишком он наивный, добрый и светлый. Слишком много в нём хорошего.У нового блокнота синяя обложка с рисунком в виде волн в самом низу. Бёнчже проводит пальцами по тиснёным волнам и вспоминает, как единственный раз в жизни был на море. Жаль, что больше туда не получается попасть.В светлом блокноте нет вырванных страниц и дыр от ручки в тех, которые заполнены короткими текстами. Там нет обиды или горечи. Там только хорошее. Всегда очень короткое, в несколько четверостиший, но наполненное такой прорвой эмоций, что Бёнчже старается не перечитывать без особой нужды.Этот блокнот он прячет под матрасом и никогда никому не показывает.Тексты из других уже давно начинают становиться первыми треками, которые Бёнчже опрометчиво вбрасывает на популярную площадку для инди и андеграундных исполнителей. Кому-то даже нравится, его рекомендуют другим, а потом его находит какой-то странный парень и пишет что-то вроде “го к нам”. Куда это “к ним” Бёнчже не очень понимает, но соглашается.В крю действительно проще. Там такие же отверженные семьёй и жизнью парни, у которых вместо стука сердца биты, а вместо мозговых волн сплошные строчки текста. Они собираются пару раз в неделю просто так, иногда у кого-то дома, иногда где-нибудь на улице и постоянно разговаривают. О школе, других знакомых, семье, родителях, всякой чуши, которая с ними случается. Обсуждают тексты, обмениваются черновиками и дают послушать друг другу новые биты.Бёнчже смотрит на них и не понимает.В его замкнутом мире только он и белые листы с чёрными буквами. В этом мире уже давно нет никого, кто мог бы подбодрить. Этот мир создал он сам, и ему там жить. Туда больше никому нельзя иначе случится непоправимое. Ребят он тоже туда не пускает. Хватит. Пустил однажды семью, а в итоге что получил?Бёнчже просто боится, что снова останется один.“Что за оценки, господи?”“Ты в курсе, что тебе поступать скоро?”“Это всё не шутки, когда ты уже возьмешься за голову?”“Спорт бросил, а теперь занимаешься дуракавалянием?”“Знаю я твоих друзей, от них только беды ждать можно.”Усталые и раздражённые упрёки матери звенят в голове словно рельсы, по которым кто-то обстоятельно колотит молотком. Бёнчже пытается отвлечься - включает любимые треки в наушниках на полную громкость и долго сидит, глядя в окно в надежде, что вся эта дрянь выветрится. За окном темнеет. Внутри тоже. Треки сменяются один за другим и сливаются в сплошной поток бессвязных текстов и полузнакомых битов, вызывая желание пойти и засунуть голову под струю холодной воды, но Бёнчже только выдыхает и садится за стол.В блокноте с белой обложкой осталось три чистых листа. Бёнчже строчит какую-то чушь, пытаясь найти подходящую рифму и запинается, когда от слишком сильного нажатия ломается грифель карандаша. Бёнчже смотрит на него, как будто впервые видит, хотя только недавно купил их целую коробку и ссыпал в ближайший ящик, чтобы просто доставать, когда сломаются.Бёнчже смотрит на острие нового карандаша и, вместо того, чтобы поднести его к бумаге, прижимает к тыльной стороне ладони. Вдавливает с силой. Поднимает. Вдавливает в другое место и так несколько раз, пока кожа не оказывается усыпанной мелкими серыми точками.Вроде бы больно, вроде бы нет.“Эй, тебе не холодно в плюс тридцать и в рубашке?” На полном серьёзе спрашивает Чжемин и начинает ржать в голос, подбадриваемый остальными.Бёнчже только улыбается. Они пока не знают. Только пока. Он знает, что не сможет скрывать этого вечно.В ящике стола за давно похороненными блокнотами небольшая коробочка. Бёнчже осторожно достаёт её и слегка потряхивает, прислушиваясь к звенящему содержимому. Ставит на стол перед собой прямо на блокнот с чёрной обложкой, где уже давно не тексты, а сплошная гниль, которую он выблёвывает на страницы. Открывает.В тусклом свете лампы видно несколько лезвий для канцелярских резаков, которые пачками продаются в канцелярских магазинах. Разных размеров, но все неизменно острые. На некоторых даже видно капельки запёкшейся крови.Бёнчже достаёт своё любимое - широкое, но с очень тонкой режущей кромкой. Такое к коже только прислонишь, а она уже кровоточит. Просто мечта. В голове ранеными птицами носятся слова матери и сестры. Это бесконечное “И в кого ты у меня такой”, “раньше же всё в порядке было”, “возьмись уже за ум”, “я вырастила какое-то позорище”, “братик, ты очень изменился”, “лучше бы дальше боксом занимался”.В уголках глаз застывает первая волна солёного моря. Пока что Бёнчже может её удержать. Только пока.Он всё глубже погружается в непроглядную черноту внутри себя. Слушает то, что ему говорят мать и сестра. Слышит смешки одноклассников, когда они видят, как он натягивает рукава до кончиков пальцев. Все эти перешёптывания на перерывах и “пересядь за другой столик” на обеде. “Смотрите, шизик ещё и тексты пишет!” прилетает из памяти так внезапно, что Бёнчже почти роняет лезвие.Море рвётся наружу. По предплечью расползается очередная яркая полоска.Ребята из крю замечают это первыми. На самом деле Бёнчже даже хочет им показать порезы на своих руках. Это словно ссадины от камней, которыми в него швыряется общество. Мол, смотрите, мне плохо. Смотрите, до чего я дошёл. Как вы раньше не заметили, что со мной такое происходит?Ребят Бёнчже ни в чём не винит, они-то как раз таки наоборот стараются вытащить его из беспросветного ада.Плохо стараются, видимо.Но это действительно не их вина. Просто Бёнчже увяз так глубоко, что больше не может барахтаться.Они не осуждают. Смотрят только очень расстроенно, а Юнхо отводит в сторону и спрашивает, всё ли в порядке.Бёнчже кивает, что да, всё нормально, это так, случайно получилось. Холодильник двигал и порезался. Юнхо смотрит ему в глаза и одними губами произносит “не верю”, но, слава богу, не пытается надавить и на без того больные места.Старые порезы заживают, им на смену приходят новые. Меняются месяца на календаре и блокноты на столе. Стачиваются карандаши и кончаются ручки.“Пойдём, тебе понравится.” Говорит Юнхо. “Чжемин и Ёнсо уже согласились.”На самом деле Бёнчже с радостью бы отказался. Ему бы лучше дома посидеть, поспать, полежать, глядя в потолок, а не вот это всё, но внутри что-то тянет, словно он рыболовный крючок проглотил, и Юнхо довольно улыбается, услышав “да”.Вокруг слишком много людей. Десятки. Сотни. Миллионы. Они общаются, знакомятся, делятся впечатлениями, обмениваются опытом и говорят, говорят, говорят.Вокруг Бёнчже сплошной информационный шум, который он не успевает переваривать. Он прячется от мира за длинной чёлкой, стараясь не пересекаться ни с кем взглядами и забивается в самый угол огромного зала, отвернувшись к стене. В потайном кармане сумки через плечо конечно же оно любимое - в последнее время Бёнчже с ним старается не расставаться, мало ли когда понадобится.Сейчас например.Он сжимает зубы и ведёт тонким лезвием по коже, чувствуя, как с мелкими каплями крови из него выходит напряжение. Легче не становится, но теперь он хотя бы может дышать и сердце не колотится как бешеное. Красная зебра расползается по бледной коже со следами старых порезов, и Бёнчже подставляет под яркую струйку крови влажную салфетку. Их он тоже с собой носит на такие случаи.“Что ты дела… Оу.”Голос прямо за спиной и хорошо слышен даже сквозь весь этот гул.Бёнчже оборачивается, сдёргивая рукав до самых пальцев и натыкается взглядом на какого-то странного незнакомого парня. Тот смотрит с интересом и удивлением, словно не руку тут Бёнчже кромсает, а складывает журавлика из бумаги.“Я помешал, да?”Бёнчже только кивает и отворачивается обратно к стенке. Сердце снова заходится истерическим припадком, и едва выровнявшееся дыхание становится рваным.Теперь про него точно все будут говорить как про поехавшего и ребята из крю тут не помогут.Но он ошибается.“Я сяду рядом с тобой.” Шепчет тот-самый-парень, прежде чем их запускают в предбанник для съёмок. Он подмигивает напоследок и отходит в сторону, оставив Бёнчже наедине с его мыслями и переживаниями. На нем идиотский полосатый свитер, на голове какая-то альпачья шапка вместо причёски, а шнурки на левом кроссовке почему-то развязаны, но ему на это, кажется, глубоко плевать. Бёнчже запоминает его и благодарит всех богов за то, что тот не растрепал всем и каждому про увиденное не так давно.Странного парня зовут Хаон и он действительно настолько странный, насколько только может позволить эта вселенная. Любопытный, но в меру. Садится рядом и начинает атаковать стандартными вопросами. Про дом, семью, хобби, увлечения, учёбу, друзей и бог знает, что ещё. Бёнчже косится на микрофон из-под чёлки и искренне надеется, что всё это не попадёт на запись, потому что иначе ему хана.“Если тебе будет некомфортно - просто скажи.” С очень серьёзной миной говорит парнишка-альпака “Но сейчас надо так. Потом поблагодаришь.”Спасибо Бёнчже не говорит. Только в каком-то закоулке студии чертит поле для игры в крестики-нолики на предплечье, ближе к сгибу локтя. Сниматься в несколько этапов оказывается слишком нервно и дерьмово, но этот снова тут. Жмётся ближе, снова атакует вопросами и трогает. Просто похлопывает по спине и плечам. Обнимает, когда видит, что Бёнчже съёживается от громких звуков на съёмочной площадке. Подбадривает. Говорит какую-то чепуху, отвлекая от стресса.Бёнчже понимает, что он действительно старается действовать так, как обычно поступают с волнующимися новичками, но.С ним всё по-другому.“У тебя всё хорошо?”Его зовут Хаон, ему 18 и он слишком странный, чтобы быть реальным.“Твои сказали, что ты не слишком общительный и что ты немного странный.” Словно сомневаясь в собственных словах говорит Хаон и смотрит прямо в глаза Бёнчже, пробиваясь взглядом сквозь чёлку. “Но я тоже странный. Давай дружить?”Такие штуки хорошо работают в детском саду и младшей школе, но они без году неделя выпускники и, вроде как, уже взрослые, тут такая фигня не катит.Но с Хаоном всё как-то не так, и Бёнчже очень быстро соглашается, сам пока не понимая, почему.Когда Бёнчже только позвали в крю, он очертил вокруг себя круг и повесил табличку “не входить”. Все покивали и согласились. Если так тебе удобнее, то, пожалуйста, только тексты свои уберклассные продолжай приносить. Хаону плевать на личные границы. Плевать на то, что из Бёнчже слова клещами вытягивать нужно. Плевать на всё вообще. Хаон просто хочет быть ему другом. Он всё чаще оказывается рядом в минуты тревоги, словно чувствует, что сейчас надо просто быть, и успокаивающе сжимает истерзанные запястья, скрытые под несколькими слоями одежды. От его прикосновений тепло. Очень тепло даже в самом конце зимы, и Бёнчже чувствует себя прекрасно даже посреди сугроба, в который Хаон его затащил просто потому что.Хаон ошивается вместе с их крю, становится другом всей этой разношёрстной компании. Становится другом Бёнчже и, что странно, Бёнчже не чувствует себя обделённым. За все эти годы он стал наблюдательным. Научился видеть мелочи, и сейчас прекрасно видит, что Хаон с ним.Не просто сидит рядом или увлекает в разговор с остальными, а.А как.Хаон словно знает, какие вещи могут сделать Бёнчже больно или неприятно и специально избегает их в разговорах, а, если не получается, успокаивающе сжимает запястье своей мягкой ладонью, забираясь прямо под рукав толстовки.Бёнчже кажется, что его порезы просто отвратительны на ощупь. Хаон, кажется, думает совершенно иначе.“Знаешь, мы знакомы пару недель всего.” На улице около ноля, и изо рта Хаона вырываются маленькие облачка пара, стоит ему заговорить. Бёнчже смотрит на него из-под чёлки и думает, что если заговорит он, снег под его ногами окрасится в чёрный - внутри не воздух, а зола да гниль одна.“Да.”“Но такое ощущение, что всю жизнь. Тебе так не кажется?”Бёнчже сейчас вообще непонятно что кажется и он придвигается ближе к Хаону, стараясь прогнать все те идиотские мысли, которые так старательно продираются в его голову. Хаон тёплый даже сквозь куртку. А ещё улыбается и обнимает за плечи. Этого хватает, чтобы пепел внутри превратился в чистый белый снег.Дни летят с катастрофической скоростью. Бёнчже выстраивает их как киноплёнку, прокручивая в голове раз за разом, вырезает самые неприятные моменты и понимает, что их стало гораздо меньше. Зато стало очень много Хаона. Он везде. Зовёт с собой погулять или сходить в кино, послушать новый трек, заглянуть в его любимую кофейню, посмотреть на странного уличного артиста, почитать его тексты и ещё миллиард вещей. Просмотрев ретроспективу последних дней Бёнчже понимает, что почти не прикасался к своей самой плохой тетради, зато светлую положил повыше, чтобы в случае чего проще было дотянуться.В телефоне гора новых сообщений от ребят с шоу, но больше всего от Хаона. Он старается быть ближе всех и у него это, почему-то, получается.В свою первую ночёвку у Хаона дома Бёнчже боится. Он специально берёт с собой футболку с длинным рукавом и прячет свёрток с лезвием в самый дальний карман, чтобы случайно не выронить. Старается быть вежливым с родителями Хаона, не отказывается от еды и придумывает несуществующие успехи в школе и спорте, чувствуя, как под столом пинается Хаон. У него на лице такое странное выражение, что Бёнчже невольно начинает улыбаться и потом даже пару раз смеётся в течение вечера.“Ты стал чаще улыбаться.” Говорит Хаон, когда в его комнате уже не горит свет, и они оба лежат на толстом матрасе на полу.“Почему ты не на кровати спишь?”“Как я могу оставить тебя одного? Ты же мой гость.”Они разговаривают о всякой ерунде очень долго, пока глаза у Бёнчже не начинают слипаться. Он поворачивается лицом к Хаону, устраивается поудобнее и утыкается лбом в его плечо, продолжая слушать странные рассказы о странных людях и не менее странных событиях.Засыпать рядом с Хаоном просто. Никакой дряни в голове и приступов паники перед грядущими ночными кошмарами. Словно в детстве, когда Бёнчже спал с плюшевым мишкой. Только сейчас мишка почти с него ростом и рассказывает о том, как случайно украл в магазине чипсы.“Я надеюсь, тебе станет лучше.”Сквозь пелену сна слышит Бёнчже и чувствует, что Хаон перебирается под его одеяло. Обнимает. Прижимает к себе. Утыкается носом в макушку и снова начинает что-то говорить. Бёнчже не понимает, что именно, но знает, что что-то хорошее.Ребята с радостью принимают Хаона в крю и зовут выступать с собой, когда закончатся съёмки. Они общаются с ним как с давно знакомым другом и от этого Бёнчже становится немного грустно. Он успевает привыкнуть, что Хаон только с ним и только для него.Он даже пишет какой-то слишком замысловатый текст с кучей метафор, а потом сжигает его посреди ночи выйдя на улицу из своей комнатушки.Бёнчже начинает понимать, что Хаон катастрофически близко. Он уже даже не рядом, он словно переплетается с ним сосудами и врастает в него как сиамский близнец. Только позови - и вот он уже рядом, даже стараться не надо. Бёнчже кажется, что это всё ненадолго, что это просто временная блажь, что рано или поздно Хаону надоест и он сбежит. Хаон с упорством доказывает обратное.Он покупает в аптеке какую-то мазь для ран и ссадин и, пока никто не видит, обрабатывает порезы, стараясь при этом молчать. Он запоминает, какой кофе и в каких количествах пьёт Бёнчже и покупает его им на двоих во время съёмок. Он отгоняет любопытных и объясняет фанатам, когда Бёнчже не хочет с ними фотографироваться. Делится музыкой, фильмами, книгами, комиксами, едой. И прикасается.Никто, даже мать или сестра, никогда не обнимали его так и столько. Поначалу Бёнчже кажется, что Хаон такой тактильный со всеми, бывают же такие люди, которые без прикосновений жить не могут, но со временем он начинает видеть.Прикосновения Хаона словно краской въедаются в кожу. Особенно много их на предплечьях и спине. Бёнчже видит их каждый раз, когда переодевается или принимает душ. Чувствует их. И он совершенно не против.Наоборот, ему только больше хочется. И он не знает, почему.Хаон лезет к нему под одеяло и двигает ближе к стенке.“На полу жёстко.”“А тут тесно.”“Зато с тобой.”Серьёзно он или нет, Бёнчже не понимает. “Обними меня?”Вырывается у него, стоит Хаону коснуться пальцами его груди.“Конечно.”Хаон ниже его и чуть меньше по габаритам, но обнимает всегда так, словно готов собою целую вселенную заполнить. Так, как только он умеет. Он убаюкивает монотонными рассказами о прошедшем дне, нашептывая их в макушку Бёнчже, постепенно замедляясь и в какой-то момент останавливаясь совсем. Бёнчже ждёт ещё несколько минут или, может быть, пару часов - он не понимает, и поднимает голову.Хаон спит. Тихо и расслабленно дышит, но держит Бёнчже так, словно боится, что тот сбежит. И не зря боится.Бёнчже делает глубокий вдох.Если очень хочется, то, наверное, можно? А если хочется так сильно, что внутри что-то сжимается с силой миниатюрной чёрной дыры? Столько “если” и так сильно, что Бёнчже готов океан целый из глаз на свободу отпустить, только бы легче стало.Он понятия не имеет, как это вообще делать. Опыта нет. Остаётся полагаться только на ощущения.Первое прикосновение к губам Хаона получается каким-то жутко нервным и неловким, заставляя Бёнчже отпрянуть в страхе, что Хаон сейчас проснётся.Второе получается легче.На третье Бёнчже уверен в своих силах. Он закрывает глаза и целует Хаона в первый и, вероятно, последний раз. Стараясь вложить всю ту теплоту и нежность, которой Хаон делится с ним. Пытаясь оставить своим цветом свой отпечаток, подобный тем что Хаон оставляет на его коже. В одну секунду укладывается жизнь целой вселенной, в которой у Бёнчже с Хаоном всё хорошо и за одним поцелуем следуют тысячи других. Но вселенная взрывается и умирает. “Спасибо.”Шепчет Бёнчже и сползает ниже, устраиваясь поудобнее и утыкаясь лбом в грудь Хаона. Он засыпает очень быстро, думая о морском побережье и громких чайках. Порезы впервые за долгое время не ноют, отгоняя сон, а тёплый Хаон рядом и никуда не собирается уходить. Бёнчже засыпает и не видит, как открывает глаза Хаон.Он ждёт, прислушиваясь к чужому дыханию, осторожно отодвигается, стараясь, чтобы Бёнчже не проснулся, и садится на самый край кровати, спустив ноги на пол. Закрывает дрожащими руками лицо, делает глубокий вдох и поднимает голову, уставившись в висящий на стене рисунок водопада. Хаон касается волос Бёнчже кончиками пальцев и качает головой. Вместо привычной улыбки какая-то маска из паники, ужаса и непонимания. Наверное, если бы Бёнчже не спал, Хаон бы ему сейчас сказал бы только одно.“Прости, ты всё не так понял.”