two: one's shadow in the fog (1/1)

Не оглядывайся. За твоей спиной всегда будет кто-то.Человек. Твоя собственная тень. Или груз твоих воспоминаний.***Один год и три месяца назад. Ты же была хорошей, Рокси. У тебя были длинные темные волосы, которыми все восхищались. Твои глаза светились жизнью, тебе нравилось просыпаться по утрам, делать каждое утро прекрасным. Ты любила смотреть на то, как мама читает книги в свое свободное время, а так как отца не было рядом, он ушел, каждый день у нее был практически свободен. Черт, ты даже любила Ронана. Тебе нравилось, как он кричал по ночам, звал отца, а затем приходил к тебе, тянул к тебе свои ручки. Ты шептала ему, что все будет хорошо, потому что верила в это. Ты была такой милой, Рокси. Улыбчивой и светлой девочкой, прилежной ученицей в школе. Ты любила читать, занималась музыкой, играла на скрипке. Ты любила каждый день, пыталась его насытить всяким. Ты верила в то, что твой папа вернется домой... Верила до последнего. До трех месяцев и одного года. Где был твой папа, когда твой мир перевернулся верх дном? Где он был, когда был так нужен? Тебе было плохо, тебя выворачивало на изнанку, ломая кости, было ощущение, что твое сознание вылазит из собственной кожи. Тебе было так больно, Рокси, но ты промолчала, не сказав никому. Только Эллиотту. Только ему. Только ему всегда и постоянно. Ты была такой доброй, Рокси. Такой сладкой, что сейчас тебя стошнит от той наивной и доверчивой Роксаны. Ее взгляд всегда был открытым, честным, светлым. Твой же сейчас — с подозрительным прищуром, от которого мурашки по коже, с холодом и вечным страхом, что за тобой кто-то идет, твой взгляд всегда исподлобья, тяжкий, такой, как будто тебе тяжело смотреть на мир. Когда ты успела стать такой? Когда твой взгляд успел ожесточиться, все в тебе — покрыться корочкой льда, а сама ты — перестать доверять людям? Ты любила людей, Рокс, ты помнишь это время? Время, когда ты любила вязанные свитера с оленями, весенний дождь и музыку группы The Neighbourhood? Та Рокси была настоящей, "живой". А ты отныне — холодный кусок камня. Когда отец вернулся в семью, Ронан его простил. Дети всегда прощают. Когда он вернулся, Ронан его простил, а ты нет. Твое детство закончилось окончательно и бесповоротно год и три месяца назад.Что ты сделала, Рокси?Что с тобой произошло?Внезапно открываю глаза, понимая, что, что на обратной стороне век, что в комнате, есть лишь одна темнота. Едва ли отрываю себя от кровати, заставляя тощую, злую, но в остальном вполне сносную Рокси подавить зевок, встав на носочки и потянувшись руками к потолку до легкого хруста в позвоночнике. Будильник звенит в шесть утра, сообщая о том, что время подниматься, но темень за окном, вливающаяся в комнату, и рассеянный густым туманом свет одиноко стоящего фонарного столба на улице, создают впечатление, что сейчас от силы три часа ночи, и звон будильника — ошибочный. Лишь тонкая полоска света, отделяющая зазор между поверхностью деревянного пола с подогревом и дверью, дает понять, что кто-то в доме уже не спит, а значит, и впрямь пора вставать. Оттягиваю вниз футболку, позволяя ткани обтянуть мои худые и чуть угловатые плечи. Сквозь теплые носки ощущаю тепло, исходящее от пола, и в темноте, которая становится довольно привычной для глаз, нащупываю висящий на спинке деревянного стула джемпер крупной вязки, спешно натягивая его на себя. Делаю глубокий вдох, прежде чем отодвинуть защелку двери и выйти в коридор второго этажа. Касаюсь перил лестницы, аккуратно и бесшумно спускаясь по ступенькам. Приглушенный свет лампочек, доносящийся из коридора и кухни, начинает раздражать глаза, как и тихие, но вполне различимые голоса в кухне раздражают мой слух, а в особенности — тема разговора, а в особенности — тон голосов. Такой нежный-нежный и наполненный теплотой, что охота вывернуть себе пустой желудок наизнанку, блевануть горечью, скопившейся внутри и подпирающей стенки гортани, а горечи в тебе навалом, Рокси, ты вся горчишь ненавистью к людям, стараешься их ненавидеть даже за то, что они дышат с тобой одним воздухом. — Ты помнишь наш уик-энд на Лонг-Айленде? — тяжко верится в то, что после всего в голосе мамы могут ощущаться нотки искренности к человеку, сидящему напротив.Мой слух улавливает тихое шкворчание яичницы с беконом на сковородке, а нос немного щекочет запах кофе. Кофе, который так любит пить Рон, говоря, что он помогает ему проснуться по утру, придти в себя и начать здраво мыслить. Кофе, которое я предпочла бы залить непосредственно в глазницы, и толку от него чисто для меня было бы все равно абсолютный ноль. — Рокси тогда была совсем еще малюткой, мы оставили ее на твою мать, — наблюдаю за тем, как мужчина подносит чашку с кофе к своим губам, делая глоток, не выхожу из темноты, замерев на одной из ступенек лестницы. — Почему я всегда слышу этот тон, когда речь заходит о моей матери? — мама берет в руки деревянную лопатку, перевернув ею бекон, а затем одаривает отца многозначительным взглядом, выгибая темную бровь дугой. — Что? Я же ничего такого не сказал, — Рон издает смешок, и я закатываю глаза, кладя руку себе на лоб и качая головой. Он отлично знает, какого бабушка о нем мнения. Мнение, которое я полностью разделяю. Мнение, к которому мама никогда не прислушивается.— Но твой тон в голосе говорит об обратном, Рональд, — женщина откидывает темные волосы с плеча на спину, снимая яичницу со сковородки и раскладывая ее по тарелкам. На мгновение пространство наполняется тишиной, и только потрескивание бекона и звук закипающего чайника не позволяет ей стать абсолютной. — Рэйч, — тянет мужчина, отставляя кружку на стол. Он поднимается на ноги, коротко чешет пальцами щеку с небритой щетиной, прокладывая себе путь к маме. Она стоит к нему спиной, немного суетливо разбрасывает кубики прессованного сахара по чашкам, касаясь пластика ручки чайника. Женщина вздрагивает, и все во мне как-то начинает сжиматься в ком, когда его рука ложится на ее хрупкое плечо. — Рэйч, ты ведь на меня больше не злишься? — не могу поверить в то, как бережно он спускается ладонью по ее предплечью, аккуратно беря за локоть. Даже создается впечатление, что он искренен, но ты больше не так наивна, Рокси. — Что твоя мама обо мне говорит? Мама немного медлит, прежде чем развернуться к нему лицом, уткнувшись пятой точкой в гранитную столешницу, и поднять на него взгляд своих синих, как море, глаз. Я, к сожалению, больше похожа на отца.— Она говорит, что мне не стоило пускать тебя на порог своего дома, после того, что произошло. Мы с тобой разошлись, Рон, я даже сняла обручальное кольцо. Я знаю, тебе тогда было очень тяжело, но ты сам отверг мою поддержку, мою помощь. А когда было тяжело мне, с двумя детьми, никто мне помощь не предлагал, а тебя самого рядом не было, — смотрит ему в глаза открыто, но в голосе нет злости. Мама всегда прощает. Мама всегда отходчивая и мягкая. Она никогда не бьет и не кричит. Излишняя мягкость — это камень ее преткновения. И Ронан такой же. — Моя мать думает, что нам без тебя было бы легче...Пожалуй, соглашусь, как никогда.Скрип ступеньки выдает мое присутствие, потому начинаю спешно спускаться вниз, как будто бы только вышла из комнаты, но родители, кажется, раскусили меня, но все же не стали сосредотачиваться на конфликте семейной драмы и моем участии в нем. — Доброе утро, милая, — мама небрежно заправляет локон темных волос за ухо, а папа отходит от нее на несколько шагов, прежде чем развернуться и занять за столом свое место. — Я приготовила тебе яичницу с беконом, знаю, ты не в особом восторге, но сегодня мы с отцом съездим в маркет и купим хлопья для завтраков, — Рэйчел кривит губы в улыбке, затем поджимая их, пытается выглядеть так, словно все действительно хорошо. — Я не голодна, — роняю, подходя к столешнице и забирая с нее чашку с горячим чаем. А кит в желудке, исполняющий серенаду, говорит об обратном. Просто так проще. Это как образ. Сорок пять килограмм злобы, обтянутой тугой кожей. Вот, кто ты, Грин. — Рокс, не начинай, — отец переводит на меня взгляд зелено-карих глаз, хмуря брови, — твоя мама так старалась...— Ничего, Рон, — мама пожимает плечами. — Наша дочь теперь, похоже, питается одним воздухом.Издаю возмущенный вздох, тяжко опускаясь за стол. Беру в руки нож с вилкой, принимаясь "полосовать" яичницу. Упрямо и демонстративно запихиваю себе в рот кусок, в ответ получая недовольный взгляд отца.Такой противной и злой я у тебя выросла, папочка, ты горд?— Съешь еще тост, Рокси, при мне, — Рэйчел намазывает шершавую поверхность поджаренного в тостере ломтика хлеба апельсиновым джемом, протягивая мне. — Уверена, в школе ты ничего не ешь, а дистрофии мне тут не нужно, — кладет тост мне на тарелку, и я тяжко вздыхаю. — Ты так сильно похудела за этот год, милая, и я не могу понять, почему. Я помню, как этот джемпер был на тебя маловат, а сейчас буквально мешком на тебе висит. — Метаболизм у меня такой: не жрать. — Не выдумывай.От сухости во рту кусок тоста застревает где-то в горле, потому делаю большой глоток горячего чая, опекая себе язык и губы, но проталкивая хлеб по пищеводу дальше в желудок. Черт, теперь во рту омерзительный вкус терпкости и онемения. — А где Ронан? — отец поднимает свой взгляд на лестницу, словно ожидает, что мальчик сейчас спустится. — Почему он не выходит на завтрак? Он же в школу опоздает.— Ронан себя чувствует не очень хорошо, — отвечает мама. — Он сегодня побудет дома, а завтра уже отправится в школу вместе с Рокси. — Восхитительно, — коротко цежу сквозь зубы, громко опуская кружку на поверхность стола. — Этому мелкому уродцу мультики смотреть целый день, лежа в кроватке под одеялком, а мне в школу валить. Какое равноправие! — цинично бросаю, нашпиговывая каждое слово приличной дозой сарказма. — Вечно этому ушмарку везет больше, чем мне! — Рокси, прояви сочувствие к брату, он же болен все-таки...Что? На что он болен? На голову? Да, здесь есть, чему сочувствовать. У говнюка просто воспаление хитрости. Слишком умный. Демонстративно поднимаюсь со стола, цокая языком. Раньше мне было бы стыдно за такое поведение, раньше я была бы тихой и спокойной. А сейчас мне даже плевать, что мои новоприобретенные громкость, заносчивость и амплитудность доставляют отцу неприятности. Что-что, а это приносит мне несказанную радость. Направляюсь в ванную, поднимаюсь вверх по лестнице, ладони скользят по дереву перил лестницы, ведущей на второй этаж. Блеклый свет окна в конце коридора, просвечивающийся сквозь жалюзи, проливается на пол. Небо понемногу светлеет, чего не скажешь о виде за окном: густой туман окутал каждый кубический метр плотного воздуха, делая объекты, находящиеся на расстоянии более пяти метров, — неразличимыми в пустоте. Тяну металлическую, до чертиков холодную ручку двери, ведущую в ванную комнату, а затем, проскальзывая в помещение, закрываю дверь за своей спиной. Делаю несколько шагов в сторону умывальника, ловя себя на мысли, что каждую клеточку тела отчего-то охватывает мандраж. Школа. Снова много людей. Снова снисходительные лица и фальшивые улыбки. Снова имитация интереса и разговоры о вечеринках, о парнях. Или здесь все иначе?Неуверенно поднимаю взгляд на отражение в зеркале, коротко очерчивая острые скулы девушки напротив. В ответ она смотрит на меня несколько тяжко, с презрением во взгляде орехово-зеленых глаз. Щеки за последнее время хотя бы выглядят не такими впалыми, лицо уже хотя бы не белое, как снег. А ведь было время, когда я действительно "питалась" одним лишь воздухом, и старшеклассницы с модельной внешностью там были совсем ни при чем. Я не гонялась за образом "вешалки", доводя себя до анорексии. Я любила себя. А сейчас... Господи, Грин, что ты сотворила со своими волосами?Спешно убираю короткий светлый локон за ухо, опуская взгляд на умывальник. Холодная вода, капающая с кожи лица на свитер, позволяет окончательно проснуться. Коротко полощу рот, внезапно оборачиваясь к двери, за которой раздается скрип половиц, сопровождающийся детским смехом, словно какой-то ребенок бегает по коридору. Его мелькающая тень просвечивается сквозь зазор между кафельным полом и дверью. Ронан. Потрясающе, я вижу, как он болеет. Наспех вытираю лицо полотенцем, вешая его на вешалку, и принимаюсь открывать двери, чтобы тот час же поймать поганца на горячем. Тогда уже даже щенячьи глазки не спасут его от приказного отцовского "в школу", а для меня — это будет еще одна причина считать этот день хорошим. Отпираю двери, выходя в коридор несколько быстро, отчего едва ли не спотыкаюсь о собственную ногу в вязанных теплых носках. Оглядываюсь по сторонам, понимая, что коридор пуст, и ничто в нем не дает ни малейшего намека на то, что всего пара секунд назад тут кто-то пробегал. Вскидываю бровь, шлепая себя по лицу. Похоже, даже холодная вода не смогла толком привести меня в чувства, раз происходит такой капитальный сдвиг по фазе. Но этот детский смех отчетливо въедается мне в мембраны, поселяется в голове, отголосками памяти нарушая повисшую тишину. Натянув на себя джинсы и бежевый свитер, спускаюсь в коридор, чтобы обуть ботинки и надеть куртку. Тяну собачку молнии до шеи, коротко выглядывая из окна в коридоре, и промозглый, ледяной и густой туман заставляет меня поморщиться, застегивая молнию до подбородка. Натягиваю на голову шапку, которую терпеть не могу, но удовлетворяю себя тем, что от холода не будет ощущения, словно мозги стынут в черепной коробке, а в ушных раковинах боль не будет взрываться фейерверками, как на четвертое июля. Я не Ронан, мне менингит и прочая дрянь ни к чему. Хватает межреберной невралгии и астмы, которой я страдала в детстве.— Удачи, милая, — мама тепло целует меня в щеку, когда мои пальцы уже вцепились в ручку парадной двери. — Спасибо, — роняю несколько тихо, даже непривычно.Утро встречает меня ледяным ветром, разносящим снежную пыль, больно царапающую кожу щек. Натягиваю на себя капюшон, пытаясь хоть как-то закрыться, обезопаситься, но все тщетно. Кажется, сколько бы теплых свитеров ты ни не надел, тебе всегда будет холодно, словно этот "холод" стоит не снаружи, заставляя деревья коченеть, а внутри тебя, под кожей, отчего создается ощущение, что тепла больше не существует. Ступеньки становятся для меня некой формой испытания. За ночь они покрылись корочкой довольно скользкого льда, из-за чего я едва ли успеваю схватиться за железную балясину, дабы не упасть. Крепкая шнуровка ботинок на ногах помогает мне избежать вывиха ноги, чему я только рада. Спускаюсь вниз, пряча руки в карманы куртки и замечая отца, копающегося в двигателе машины.— Подожди, Рокс, — хрипит, — я тебя отвезу, — выпрямляется, направляясь к дверце водителя.— Я сама дойду, — бросаю несколько резко, одаривая отца коротким взглядом.— Холодно ведь, — мужчина с темными волосами усмехается, пытаясь завести мотор, но попытки рассыпаются прахом. — Подожди немного, ладно? Я тебя отвезу, только нужно немного машину прогреть... — вновь вылазит из переднего сидения, обходя боковую часть, чтобы добраться до механизма под капотом. — Здесь как-то куда холоднее, чем в Техасе, — сдвигает густые брови к переносице, хмурясь. — Говорю же, я смогу сама дойти до остановки, — цокаю языком, а затем отрывисто добавляю: — пап. Какой-то школьный автобус меня подберет, уверена.— Черт, — слетает с отцовских губ. Мужчина переводит на меня виноватый взгляд, пожимая плечами, словно ему действительно хотелось, как нормальному отцу, отвезти свою дочь в школу. — Прости, Рокс, — в голосе действительно ощущаются нотки досады, сковывающей пространство. — Все в порядке, — киваю головой, переминаясь с ноги на ногу и поправляя шлейку сумки, перекинутой через одно плечо, — пап, — снова добавляю в конце, проговаривая обращение как-то раздельно от основного текста. Пячусь ближе к дороге, отступая назад, и Рон молча машет мне рукой, поджимая губы в тонкую полоску. Морщинки на лбу разглаживаются, и взгляд зелено-ореховых глаз смотрит на меня открыто, искренне. Уже просверливая мне лопатки. Проделываю примерно тридцать шагов от того места, на котором стояла, оставляя на снегу следы, и оборачиваюсь назад, едва ли различая силуэт отца в густоте синеватого тумана, сковывающего пространство. Делаю еще несколько шагов вперед, понимая, что этот туман своими эфемерными руками теперь обнимает меня со спины за плечи полностью.(Писалось под: James Newton Howard–22. Treetops)А впереди — леденящая пустота синеватого оттенка.Кашляю от ледяного воздуха, вливающегося через приоткрытые губы. Пытаюсь натянуть шарф на кончик носа, чтобы дыхание хоть как-то согревалось, прежде чем попасть в легкие. Дорога немного скользкая, потому передвигаюсь небольшими шагами вбок, затем стараясь идти по снегу. Опустившаяся тишина вокруг, от которой становится немного не по себе, звенит в ушах, и создается ощущение, что ты больше не способен слышать. Лишь редкий скрип деревьев и пронзительный вой колкого ветра отрицают это ощущение. Небо потихоньку светлеет, позволяя синеве смениться снежной серостью. Мелкие осколки льда царапают щеки, и я жмурюсь пытаясь разглядеть, что находится впереди. Кажется, все верно: тот самый отрезок леса, отделяющий одну часть города от другой. Невольно бросаю взгляд на деревья, вспоминая, как вчера видела на них маленькие детские ручки. Они обхватывали широкие столбы, за которыми скрывались сами дети. Выбрось из головы, Грин.Это просто часть твоего кошмара. Часть того кошмара, от которого ты проснулась этим утром. Вчера ты устала от поездки, сама была не уверена в том, что видела. Вчера ты устала настолько, что чьи-то невидимые руки толкали тебя в спину. А ведь толчок был ощутимым.Слабый свет фонарного столба гаснет, погружая дорогу во все еще мрачное утро. Останавливаюсь, чтобы достать из сумки перчатки, и коротко оглядываюсь назад, осознавая, что вижу лишь одну дорогу, теряющую свой конец в густом тумане. Но что-то темное в относительной дали меня напрягает, и я щурюсь, всматриваясь в пространство. Едва ли могу различить темную, но могу поклясться, что человеческую фигуру, от которой почему-то холодок пробегается по спине. — Эй! — выкрикиваю, но сомневаюсь, что меня услышали. — Эй! Кто там? Скажите, правильно ли я... Направляюсь вперед к силуэту в тумане, но затем что-то во мне заставляет меня резко остановиться. Потому что останавливается и он. И я не могу различить ни его лица, ни определить, мужчина это или женщина. Только общие, не на шутку пугающие черты. Всматриваюсь, понимая, что "Оно" идет четко за мной, словно "Оно" боится сойти вправо или влево, а потом ловлю себя на мысли, что сейчас мне как никогда в жизни хочется оказаться в гребнутой школе как можно быстрее. Ускоряю шаг, чувствуя, как все внутри напрягается, холодеет. Поджимаю губы, отрывисто дыша через нос. Что-то неприятное ноет в районе лопаток, заставляя только сильнее напрячься и вжаться в собственную куртку. Краем глаз пытаюсь понять, что происходит сзади меня, но не оглядываюсь. Только не оглядывайся. Только не оглядывайся назад, Грин.***"Оно" направляется по ее следам, не касаясь земли. "Оно" не дышит — ему не ведомо понятие "воздух". Густой туман скрывает "Его" фигуру, что только на руку. У "Него" в глазах лишь два осколка льда, врезающихся в лопатки девушки, стремительно ускорившей свой шаг. "Его" голос — это вой ветра, такой пронзительный и душераздирающий, что кровь стынет в венах. "Его" голос — это скрип снега, даже тогда, когда на него никто не наступает. "Его" голос — это зловещий шепот, напоминающий скрип деревьев. "Оно" слышит, как хрустит снег под ее ногами."Оно" ощущает теплоту ее сбитого и рваного дыхания, вьющегося змейкой ввысь."Оно" слышит ее пульс — гулкий и ускоренный, — издавая рык."Оно" слышит, как под ребрами бьется ее сердце. Тук-тук. Тук. Тук-тук. Тук.Ее ботинки оставляют на снегу следы, служащие для "Него" путеводителем. "Оно" так голодно... "Оно" нуждается в том, чтобы поглотить тепло. "Оно" всегда было таким. И всегда будет.***"Дерьмо, — мелькает мысль. — Самое дерьмистое что ни есть дерьмо".Нервно сглатываю скопившуюся во рту жидкость, едва ли удержавшись на ногах, проехавшись по скользкому участку дороги. Ронану бы понравилась эта дорога. Тысяча причин упасть, а затем слечь на недельку-другую с растяжением связок в колене. Это по его части, да.Ты настолько напряжена, Рокси, что даже начинаешь думать о том, что понравилось бы этому говнюку. Это уже слишком, не думаешь? Выдохни спокойно. Да, кто-то идет за тобой. А вдруг это человек? Вдруг, это глухонемой человек, который тебе не может ответить?Вдруг?Как будто за мной может идти кто-то еще, пф! Но слишком много этих "вдруг", не находишь? Теряю равновесие, не в силах удержаться на ногах, когда под подошву ботинка попадает очередная скользкая поверхность. Так как дорога находится на небольшом возвышении, отделяя голый лес, тощую Роксану Грин уносит ветром чуть влево, заставляя ее тело скатываться вниз к подлеску, наворачивая на себя снег. Черт.Обнаруживаю себя лежащей в сугробе. От прикосновения голой кожи рук к снегу у меня начинают ныть фаланги пальцев. Холодный снег липнет к коже лица, и я сплевываю уже талую его часть, по несчастью попавшую мне в рот. Великолепно! Просто гениально, Рокси. Пытаюсь убрать крошево с лица, только сильнее царапая им кожу, часть его каким-то образом проникла мне под куртку, под складки шарфа, прикасаясь к затылку и заставляя испытывать одно из самых неприятных чувств на свете. Пытаюсь подняться, "топя" ногу в довольно большом сугробе. Спина ноет, как будто я на что-то упала, причем хорошенько так, аж до вероятного лилового синяка. Опираюсь ладонью на что-то твердое, помогая себе встать, и взгляд цепляет темно-серую поверхность гранита, напоминающего... Хмурюсь, убирая снег с камня. В углублениях выцарапанных на нем кривых буковок забился лед, но это все равно не мешает прочесть на камне чье-то высеченное имя. Несколько резко выпрямляюсь, ощущая, как ноги становятся словно ватными и отказываются слушаться. Ловлю себя на мысли, что левый глаз охватывает нервный тик, и веко начинает дергаться, пульсировать от накатившей волны страха. Делаю неосознанный шаг назад, задерживая рваный глоток морозного воздуха во рту, а затем еще один, пока не врезаюсь задником ботинка во что-то твердое. Вскрикиваю, тут же закрывая рот руками. Оглядываюсь назад. Черт, да это же гребаное старое кладбище в лесу! Чьи-то могилы, укрытые сугробами, раскинувшимися по всему лесу впереди и находящиеся между высокими соснами, которые потрескивают от холодного, пронизывающего ветра. Желудок словно покрывается корочкой льда, и я спешно облизываю кончиком языка губы, чувствуя во рту металлический привкус крови. Губа треснула на морозе. Переминаюсь с ноги на ногу, оставляя следы, и прокладываю себе путь обратно, чтобы вернуться на дорогу. Пытаюсь схватиться за ветку голого куста, чтобы использовать его, поднявшись наверх, но ступня соскальзывает вниз, стоит мне только попытаться. Черт. Достаю из сумки перчатки, натягивая их на руки несколько медлительно, потому что от холода пальцы начали терять чувствительность. Долгожданное тепло приходит не сразу, как бы того ни хотелось. Натягиваю шапку практически на глаза, поднимая голову вверх: лишь кроны укрытых снегом сосен, сидящие на их ветвях, каркающие вороны да грязно-серое небо, рассыпающееся снежным прахом на землю. Поправляю капюшон, предпринимая еще одну попытку выбраться наверх, но тщетно. Набираю в легкие воздух, выкрикивая "эй", а затем ругаю себя же всеми известными матерными словами, тут же вспомнив о человеческой тени в тумане, которая следовала прямо за мной. А за мной ли? А человеческая ли то была тень? А шел ли вообще за мной кто-то? Может, он уже ушел? Может, прошел мимо? Может, я зря кирпичи здесь откладываю, накручиваясь? Вновь набираю воздух в легкие, повторяя это "эй". Прекрасно. Здорово, Рокси, как будто там, на дороге, специально кто-то идет, чтобы тебя спасти. Он обязательно протянет тебе руку. Если не отгрызет. Бр-р-р... Голос немного хрипит. Впору прямо сейчас достать из сумки утаенную от родителей, мятую пачку сигарет, и выкурить одну, наспех решая, что делать, когда нет никого поблизости, когда нет карты, а под ногами — могилки мертвецов, припорошенные снегом. Но если выкурить сейчас, то чем потом закуривать горечь противных школьных будней? — Там есть кто-нибудь?! — да, Грин, там специально для тебя будет кто-то стоять. Но все же. — Эй! Кто-нибудь?Роняю тяжкий вздох, руками держась за гибкую ветку куста. Пытаюсь подняться вверх, снова терпя поражение. — Да хоть кто-нибудь!— Там кто-то есть? — слышу чей-то голос в ответ. Немного с хрипотцой, немного размытый сбитым дыханием. Мужской голос.— Господи, да! Я здесь! Поднимаю голову вверх, прищуривая глаза от яркого света неба, разъедающего сетчатку; с небольшого склона на меня вниз смотрит парень, одетый в темно-синюю куртку. Темные волосы отлично выделяются на фоне падающего снега, хлопьями ложащегося на макушку парня. Он стоит там, сверху, окидывая местность здесь, внизу, хмурым взглядом.— Тебя каким боком туда занесло? — спрашивает, переминаясь с ноги на ногу.— К... — издаю возмущенный вздох, услышав тон его голоса. А в прочем, я сама ни с кем и никогда не церемонюсь. — Я упала, — отвечаю несколько грубо.— Зачем ты туда упала?— Может, ты не будешь вести допрос сейчас, а поможешь мне отсюда выбраться?— Да, как только объяснишь мне, как тебя унесло на старое кладбище, — пожимает плечами, холодно выплевывая слова.— Я подскользнулась, — огрызаюсь, ощущая, как внутри уже завязывается узел неприязни к этому парню. В прочем, таких узлов во мне аж целых семь миллиардов, что равны количеству людей на планете. Я испытываю неприязнь ко всем и к каждому, даже включая саму себя. — Хорошо, — отвечает.— Что хорошо? То, что я подскользнулась? — прикусываю губу, щурясь и наблюдая за тем, как парень опускается на корточки, а затем ложится животом на снег, подавая мне свою руку со словами:— Хорошо, что тебе подвернулся под руку я, или самой тебе отсюда не выбраться, — сколько же самоуверенности и цинизма в его голосе, ну... — Ну, ты вылазишь, или как? — Или как, — бросаю с сарказмом, но все же подаю руку.Идиотская мысль бьет по стенкам черепной коробки, как в гонг, отбивая перед глазами яркие картинки чьей-то тени в тумане. А что, если этим силуэтом был этот парень, и сейчас я сама иду ему в руки, как мышь к коту? Может, он какой-то маньяк, не знаю? Самое смешное то, что идиотская идея с каждой секундой все быстрее теряет свой идиотизм и приобретает смысл. Смешно. До истерики и ощущения, когда все внутри настороженно сжимается в ком. — Я жду, — слетает с его уст.— Жди дальше.— Может, обойдешься одним "спасибо", а затем закроешь рот и наконец выберешься? — закатывает глаза, чьи радужки цвета миндального ореха. — Дебил, — бурчу себе под нос так, чтобы мое негодование было различимо лишь мне. Ставлю ногу на снег, напрягаясь в теле, подтягиваюсь, крепче сжимая широкую ладонь парня в кожаной перчатке. Мгновение, и моя нога соскальзывает, и я не только возвращаюсь туда, куда приземлилась после падения, но еще и тяну за собой человека, пытавшегося мне помочь. Он издает что-то среднее между "а" и вскриком, прежде чем угодить лицом в сугроб. Встаю на ноги, выпрямляя колени. Странная внутренняя дрожь не покидает моего тела, охватывая его с новой силой. Тот силуэт из тумана, возможно, сейчас так же поднимается на ноги, недовольно отряхиваясь, стоит напротив меня, трет лицо, пытаясь убрать с кожи прилипший снег. Инстинктивно пячусь на несколько шагов назад, напрягаясь.— Блеск, — парень отряхивает перчатки от снега, переминаясь с ноги на ногу.— Как долго ты идешь по этой дороге? — спрашиваю, и парень одаривает меня сначала испепеляющим, затем недоуменным взглядами, сдвигая брови к переносице и одними лишь губами проговаривая короткое "чего?" — Ты следил за мной? — Ты, наверное, головой стукнулась, как упала? — издает смешок. — На кой хер мне за тобой следить, я тебя впервые вижу, — нервно жестикулирует, стараясь перевести дыхание, которое обрывками пара вырывается из его рта по мере шумных выдохов. — Нет, — отвечает членораздельно, — я за тобой не следил.Тихо выдыхаю, немного расслабляясь, но не сводя с парня подозрительный взгляд. Он поправляет лямку рюкзака на одном плече, раздраженно облизывая губы.— Дай мне подумать, — кладет руки на талию, сгибая их в локтях.— Пф, — издаю смешок, — как будто я запрещаю. Ты же, гений, сказал, что мне отсюда не выбраться, — цежу сквозь зубы, засовывая замерзшие руки в карманы пуховика. — Ты упустила ключевое слово "сама", — отвечает, хмуро оглядываясь по сторонам. — Я счастлива, — язвлю, буравя взглядом щеку рядом стоящего парня, усеянную родинками. — Как тебя зовут, говоришь? — раздраженно спрашивает, поворачиваясь ко мне лицом, и я с сарказмом называю себя первым пришедшим на ум именем:— М-Миранда. — Так вот, М-Миранда, — повторяет в точности за мной, с запинкой, — будь добра, пересиль саму себя и заткнись на пять секунд. Сжимаю пальцы в кулак, напрягая скулы и поджимая губы в тонкую полоску. Тишина, повисшая между нами, становится до чертиков невыносимой, отчасти потому, что точку в нашей полемике поставила не я. Переминаюсь с пятки на носок, понимая, что даже теплые шерстяные носки не спасают меня от зверского холода. — Нам сюда, — указывает рукой нужное направление и начинает двигаться туда, не найдя особого желания оставаться здесь, "мило болтая". — Спас на свою голову, — бурчит. — Из-за тебя, М-Миранда, я пропустил контрольную по тригонометрии, — голос бесцветный, холодный, полный обвинения. Боже, мы что, еще и в одну школу с ним ходим? Я так счастлива. От счастья сейчас, блять, просто умру.А вообще мой папочка будет так "счастлив", узнав, как отлично я начала обучение в новой школе. Новость о моем прогуле в первый же день точно его "обрадует". — Эй, ты... Может, скажешь, как мне к тебе обращаться? Я тебе свое имя назвала, так что будет честно, — медлю, переступая через сугробы. Парень закатывает глаза, фыркая. — Погоди.— Обойдешься. И иди быстрее, М-Миранда, или так и до вечера из лесу не выберемся. — Ладно, "эй, ты". — Дилан. Я Дилан, — бросает коротко он. — Хорошо, "эй, ты, я Дилан", — с уст слетает удовлетворительный сарказм, и я понимаю, что побеждаю, по мере того, как парень роняет раздраженный вздох. ***Дорога кажется бесконечной. У меня болят мышцы от постоянного перешагивания через сугробы. Вроде бы, город такой маленький, а идем мы уже где-то час. Или просто десять минут растягиваются сроком в мучительную вечность... Везде один снег, одни деревья и лес. Сплошной густой лес. — Ты хотя бы знаешь, куда мы идем? — мой вопрос рикошетит от поверхности его темно-синей куртки, врезаясь невидимой снежкой в ближайшее дерево. — Нет, я импровизирую, — коротко цедит, и я в его голосе я различаю нотки сарказма. — Откуда ты у нас, М-Миранда, такая? — Из Нью-Йорка, — вру, удивляясь собственной уверенности в голосе.— Да?! И с какого района? — издает смешок.— Из Нью-Джерси, — отвечаю резко. Он смеется, и на мой вопрос "что такого?" — лишь качает головой. Чувствую усталость, осевшую внутри каким-то тяжелым, неприятным грузом. Естественно, что ни в какую школу я не пойду сегодня, а вернусь в то место, которое теперь буду вынуждена называть своим домом ближайшие так не-знаю-сколько-лет. Дилан не кажется мне местным, во всяком случае акцент в его голосе слишком американский, да и не проскакивают нотки французского, который здесь, в Канаде, считается вторым национальным языком.Из-за крон деревьев наконец начинают пробиваться крыши небольших домов — такими усеяна вся Атабаска, — и я облегченно вздыхаю, ликуя от новости того, что терпеть мне этого "эй, ты, я Дилан" осталось недолго. Минут через пять мы наконец оба выходим на проезжую часть, и я даже позволяю себе облегченно улыбнуться. — Ну что, М-Миранда, спасибо, что стала поводом прогулять школу, — кривит губы в саркастичной улыбке, издавая смешок. — Вообще-то, я тебе солгала.— Оу, я знаю, представляешь? — вскидывает бровь, но в голосе по-прежнему ощущается только лишь холод, собственно, как и в моем. Встретились два куска льда, которые крошатся в мелкую стружку от своих перепалок. Да этот Дилан просто джентльмен от Бога!— Да? — наполняю слова фальшивым удивлением. — И что же меня выдало?— Нью-Джерси — не район Нью-Йорка, да и говорок у тебя, если не ошибаюсь, западный.Отвечаю молчаливым взглядом исподлобья, ловя себя на мысли, что мне этого парня дико захотелось ударить. Вот прямо по этому лицу, на котором застыла маска ликования и персональной победы, но я лишь шмыгаю носом, поправляя лямку рюкзака. Пускай мы и вышли снова на проезжую часть, вокруг почему-то все еще подозрительно тихо. Такая себе "ледяная" тишина, нарушаемая лишь звуками наших голосов. — Чао, М-Миранда, — произносит мое имя с запинкой, и я удручающе щурю глаза. — Я Рокси, — исправляю.— Нет, ты Ми... — оставшаяся часть его этого имени "...ранда" замирает мертвыми буквами на его губах, так и не становясь слышимым, как только взгляд Дилана скользит от моего лица на дорогу слева, скованную густым туманом. Дилан напряженно хмурится, после чего я отслеживаю его взгляд, а затем обнаруживаю себя неспособной сделать и шаг. Все во мне насквозь прошивается какой-то ледяной нитью, привинчивая собственные ноги к земле. — Какого?.. — кажется, Дилан входит во вкус недоговаривать фразу до конца, "омертвляя" ее конец на своем языке, и я мысленно дополняю его фразу словом "хрена". Но с его губ слетает хоть что-то, в отличие от моих. И внезапно, звонкая, "хрустальная" тишина заполняется едва различимым детским пением.(Писалось под: James Newton Howard–22. Treetops)***"Оно" снова стоит в тумане, такое темное, внушающее страх. "Оно" не касается земли, "Его" "тело" даже не материально."Оно" смотрит на двух людей впереди своим пустым взглядом цвета вьюги. "Оно" открывает свою пасть, начиная кричать воем ветра. "Холод" так голоден. "Холоду" нужно больше. От "Него" веет древностью. Древностью и терпковатым запахом смерти."Его" "дети" вновь кроются за широкими стволами деревьев. "Его" верные доносчики, его слуги, его персональная армия. Маленькие, тонкие ручки касаются коры дерева, стеклянные глаза изучают взглядом двух незнакомцев, стоящих на дороге, а бледные, мертвецки-синие губы тихо нашептывают очень старую-старую песню, слова которой ничем не напоминают современный английский язык.