Эпилог, или По следам стариков-разбойников (1/1)

На целых три слова богаче, подумал Чезаре, сам потешаясь собственной сентиментальности.—?И ничего не прихватим на память, равно как не оставим памяти о себе? —?капризно протянул Хон, уже аккуратнее, ласковыми неспешными движениями отколупывая с кожи Чезаре остатки воска. —?Мне показалось, ты не просто запомнил, но принял на вооружение мои слова о том, что ваши понтифики бреют все, что могут сбрить… не хочешь в качестве высшей милости от моего имени избавить господина Франьезе от бороды?—?Память о себе мы и так оставили,?— Чезаре погладил Хона по затылку, пропуская между пальцев упругие смольно-черные пряди. —?Тебя приняли за покойного папу римского, а Сандро теперь будет молиться, чтобы я снова не пришел по его душу. Пусть уж его святейшество живет с бородой.—?Так уж и быть, оставим ему бороду,?— самодовольно усмехнулся кореец, потянулся и сел. Слабо засвербил ожог, Хон соскреб ногтями потеки воска и с наигранной томной нежностью погладил себя по груди. —?Оставлю это украшение на память о Ватикане и ваших свечках, пусть само заживает. Ожогом меньше, ожогом больше…—?Можно взять с собой несколько свечек, – Чезаре, чуть поморщившись, сел рядом с Хоном и провел пальцами сперва по его груди, а потом по своей. В его теперешней полутелесности ничего не стоило совсем избавиться от боли, но Чезаре предпочитал этого не делать?— боль помогала чувствовать себя живым. —?А еще стоит убрать вот это,?— сказал он, вставая. И шамарр, вместе с отнятыми у дуэлянтов тряпками исчез. Чезаре озорно усмехнулся?— на шамарре остались следы их развлечений, и дотошный дознаватель будет немало удивлен, найдя его вместе с одеждой в саду Апостольского дворца.А не будет дотошным?— тоже невелика беда, подумал Чезаре. Он встал и протянул руку к появившейся на полу белой рубахе и штанам?— уже привычным. Хотелось натянуть их на себя, как это делают в обычной жизни. После ночи любви.—?Эти оставшиеся и возьмем,?— Хон, задув еще недогоревшую, но порядком оплавившуюся свечу, сгреб ее вместе с незажженным огрызком от предыдущей, потянулся к ханбоку. Лишь облачившись сам и вдоволь налюбовавшись на то, как одевается друг, кореец будто опомнился, поспешно вызвал в памяти нужное слово. —?А здешние… термы недостаточно хороши для меня, помоемся где-нибудь в другом месте?—?В море помоемся,?— ответил Чезаре. —?В термах теперь кто только не моется.Потом он вспомнил о восхищении Хона рубахами с открытым воротом?— а еще вспомнил о любви Фарнезе к тонким голландского полотна сорочкам.—?Будет тебе память от нынешнего папы,?— сказал Чезаре.Гвардейцы, которых перепуганный папа призвал караулить свою спальню, онемели, когда сквозь дверь просочилась белоснежная рубашка из гардероба его святейшества и с вальяжной развальцой отправилась по воздуху куда-то в сторону открытого окна.—?Держи,?— Чезаре поймал прилетевшую рубашку и отдал ее Хону. —?На память о Риме.Кореец сперва торопливо зажал рот рукой, чтобы не расхохотаться в голос?— а после, совладав с собой, с почтительным низким поклоном принял рубашку, аккуратно сложил и, подоткнув чогори под пояс штанов, убрал за пазуху.—?Это много лучше картины, Ваше Высочество,?— патетично произнес Хон, привлекая Чезаре к себе, крепко обнял и коснулся губами губ… и в тот же момент ловко перебросил каталанца через бедро, роняя на пол.Упали оба уже в сверкающие лазурью, кристально чистые и бесконечно далекие от Рима морские волны.—?Ты доигрался! —?воскликнул Чезаре, вынырнув и отфыркиваясь. И, схватив Хона поперек туловища, бултыхнул в воду, а когда оба вынырнули, крепко притиснул к себе и с нажимом произнес, глядя в глаза:?— Я. Тебя. Люблю.***Папа Павел Третий проснулся в мрачнейшем расположении духа. Эта мрачность не проходила, и наконец, его святейшество повелел призвать к себе живописца Микеланджело ди Буонаротти, обитавшего в Риме и трудившегося над заказом одного монастыря?— фигурой Христа.—?Мы хотим, чтобы ты расписал нашу капеллу,?— сказал папа после того, как немытый бородатый мужчина со сломанным носом, больше похожий на забулдыгу-мастерового, чем на прославленного художника, явился перед ним. —?Ее восточную стену.Художник почтительно?— недостаточно почтительно, хором подумали кардиналы,?— наклонил голову. А Павел, в упор глядя на него, молчал?— он вспоминал о Флоренции, где явившийся ему не то в видении, не то в кошмаре, не то наяву забытый и проклятый человек с, как говорили, лицом Христа и глазами дьявола, вершил некогда свой суд. И где тогда был и Микеланджело.—?Я хочу, чтобы ты написал Страшный Суд,?— сказал наконец папа.