Глава 4 "Homo homini... " (1/1)

Корнелия, сидя возле письменного стола с ножками в виде грифонов, старалась не смотреть на старшего сына, с потерянным видом шагавшего взад-вперед по атриуму. - Пойми, ты поставил их всех в совершенно невозможное положение, - она поправила рыжеватую прядь, выбившуюся из прически. - Почему? – Тиберий прошел к ее столу и взял в руки каламос**. - Это был единственный выход, неужели они не понимают? Неужели ты не понимаешь, что перемирие было необходимо?- Это не так просто. Нельзя быть таким прямолинейным.- Прямолинейным? – каламос треснул в пальцах, разломившись надвое, и голос Тиберия будто тоже надломился. - Я спас двадцать тысяч живых жизней! - Тебе еще повезло, что Эмилиан вступился за тебя, - холодно ответила Корнелия, смотря, как обломки каламоса падают на пол. Тиберий отошел к ларарию*** с зажжеными светильниками и курениями. Маска отца смотрела на него слепыми восковыми глазами, будто тоже осуждала. - Я сказала, что ты принесешь свои извинения, - Корнелия отвернулась к столу и подтянула к себе один из лежащих на нем свитков.- Извинения?!- Да, Тиберий! Ты опозорил меня и нашу семью перед всем Сенатом, – глаза матери сверкнули такой знакомой непреклонной яростью, что Тиберий невольно отшатнулся. - Ты принесешь свои извинения прежде всего Эмилиану и скажешь, что тебе очень жаль. И, возможно, он поможет восстановить твое доброе имя.- Доброе имя? – Тиберий подошел к столу и оперся на него обеими руками. Корнелия с возрастающим раздражением глядела на сына снизу вверх. В нем нет ничего от нее – все от отца, от Тиберия Семпрония Гракха, за которого ее выдали юной девушкой и глубокую неприязнь к которому она так и не смогла побороть. Так же как ее муж, Тиберий кривил рот, когда улыбался или тревожился, так же чуть сощуривал зеленые глаза. Так же чуждо ему было щегольство – он одевался очень просто и даже волосы стриг лишь тогда, когда мать пеняла ему.- Матушка, - в горле Тиберия плеснули заглушенные рыдания, отчего голос его сел, - у меня нет доброго имени. Нет ни будущего, ни упований, ни чести. Я опозорен! У меня нет ничего…Последние слова он произнес почти шепотом, и на миг Корнелии захотелось прижать к себе темноволосую голову сына и сказать, что он прав, что он поступил так, как поступил бы его отец, что он боролся до последнего за свою честь и спасенные жизни. Но жалость и любовь к сыну улетучились, когда Корнелия вспомнила, что по милости этого идеалистичного мальчишки она и теперь всего лишь теща Сципиона Эмилиана. Она дорого дала бы, чтоб за Тиберия вступился кто-то другой, не Эмилиан, которого Корнелия недолюбливала. И в ее тоне сейчас засквозило неприкрытое отвращение.- Прекрати! Я не желаю слушать это нытье! – Корнелия видела, как глаза ее сына влажно заблестели. - Ты отправишься к Эмилиану и немедленно принесешь ему свои извинения. И ты восстановишь нашу фамильную честь. Ты понял меня, Тиберий?Корнелии показалось, что в душе сына лопнула туго натянутая струна. Его искаженное горем лицо вдруг стало спокойным, будто он принял внутри себя некое решение, он молча встал и, не попрощавшись, вышел.*** Сципион Эмилиан во внутреннем дворике своего дома наблюдал за двумя коринфскими художниками, по его приказанию изображавшими штурм стен Карфагена. Он с важным видом делал иногда небольшие замечания почтительно застывавшим в это время живописцам, после чего поджимал тонкие губы, скрывая распиравшую его гордость. Еще бы – ведь в красках изображали его победу, его триумф! Прошло то время, когда его считали тихоней и лентяем, неспособным на решительный шаг, недостойным наследником знаменитого рода. Теперь он один из влиятельнейших людей республики!- Стены Карфагена были выше, - веско бросил он живописцам, - значительно выше. Раздавшиеся шаги заставили Эмилиана отвлечься от картины. - Как думаешь, Тиберий, ведь стены Карфагена тут изображены слишком низкими?Окинув взглядом высокую фигуру шурина, Эмилиан с неудовольствием подумал, что тот еще и смеет являться в его дом не слишком подобающе одетым – тоги на Тиберии не было, а поверх туники был красновато-коричневый грубошерстный плащ с капюшоном, застегнутый на плече простой медной фибулой. Однако, заметив мелькнувшее за спиной Тиберия встревоженное лицо его старшей сестры, своей супруги Семпронии, Эмилиан не выказал молодому человеку своего неудовольствия. - Почему ты не поддержал меня в Сенате? – не отвечая на его вопрос, сдавленно проговорил Тиберий.- Что ты имеешь в виду – ?не поддержал?? Я спас тебя, - нахмурился Эмилиан.- Спас?! Да ты уничтожил меня!- Ты в Сенате сделал из себя посмешище. Эти твои рассуждения о жизнях солдат... - презрительно бросил Эмилиан и отвернулся.- Я дал клятву богами Рима, - тихо проговорил Тиберий, подойдя совсем близко. - Я думал, ты - человек чести. Неужели ты забыл то, что говорил мне? Что мы, римляне, люди чести – в отличие от бесчестных варваров! Ты говорил это под Карфагеном! - Тиберий махнул рукой в сторону картины.Эмилиан, сдерживая рвущееся наружу бешенство, отвернулся и сжал губы так, что они превратились в узкую щель.- Ты забыл обо всем этом, Эмилиан? - продолжал Тиберий. - Послушай, я подставил свою шею, чтобы защитить тебя, Тиберий, - прошипел Эмилиан, - и вот как ты платишь за мое благодеяние? Теперь я оправляюсь в Нуманцию чтобы подчистить весь бардак, что оставили вы с Манцином.- Значит, все же забыл, - опустив голову, проговорил Тиберий, направившись к выходу. - Я возлагал на тебя такие надежды! - крикнул Эмилиан ему вслед. Тиберий замер. - Я думал, что ты станешь большим человеком. Но ты - недостойный сын своего отца! *** Тиберий шел, не разбирая дороги. Он сам не заметил, как вышел на самую окраину Рима, на какой-то заброшенный пустырь. Здесь он присел на кучу обломков и закрыл лицо ладонями. Он вспомнил, как Блоссий когда-то, очень давно рассказывал ему о взглядах Зенона и стоиков на самоубийство, о праве человека как на жизнь, так и на смерть. Правда, после его возвращения из-под Карфагена Блоссий очень изменился – а может он сам, Тиберий, вырос и посмотрел на учителя другими глазами... Что бы сказал сейчас ему Блоссий? Но у Тиберия просто не было сил идти домой, искать учителя. ?Недостойный сын своего отца!.. Ты опорочил честь нашего рода!? - он слышал это снова и снова, будто наяву....Последнее заседание Сената, вынесшее окончательное решение - Тиберий старался подготовиться к нему, быть спокойным и твердым. Он четко изложил свои соображения о необходимости перемирия, обрисовал тяжелое положение войск, обойдя молчанием несомненную вину Манцина. Если бы он сказал о неуклюжих и беспомощных действиях консула, сенаторы, возможно, смягчились бы. Но Тиберий встретился с несчастными глазами старого неудачника – и не смог подставить его. А потом ему показалось, что слова сенаторов просто размазывают его по плитам курии - в особенности рассуждения Назики о предательстве римского духа, совершенном им, Тиберием. И о том, что солдаты должны были с честью умереть, вместо того, чтобы возвращаться живыми. Слушая Назику, Тиберий ясно увидел перед собой Авла и его мать, согнутую дугой старушку с добрыми грустными глазами. Брат Авла не должен был, по словам Назики, вернуться из Иберии…Тиберий уже почти свыкся с мыслью, что ему придется нагим и закованным в цепи отправиться к нумантинцам – хотя привыкнуть к такому было сродни тому, чтобы привыкнуть висеть на кресте. Однако речь Сципиона Эмилиана, будто содравшая его с этого креста, была еще страшнее. Эмилиан говорил о том, что простой квестор не должен отвечать за действия своего начальника. К нумантинцам должен отправиться только Манцин, только он один должен расплатиться за неуместное милосердие к легионерам, проявленное как квестором, так и врагами. Тиберий вспомнил, как уговаривал он Манцина заключить перемирие, и ему захотелось умереть прямо тут, посреди зала. От того, что сам он вышел сухим из воды, Тиберий чувствовал себя хуже, чем предателем. Сунув руку под плащ, Тиберий нащупал рукоять кинжала. Это просто, Блоссий тогда говорил, что двери к свободе – это каждая артерия твоего тела. Один точный удар…Он стиснул рукоять. Перед глазами пронеслись лица матери, сестры Семпронии, младшего братишки Гая, друга Биллия (у Биллия почему-то выражение лица было недоуменным) – Тиберий мысленно простился со всеми ними. На миг рука дрогнула, когда он, словно наяву, увидел большие светло-карие глаза, смотревшие на него с немым вопросом, и неземное лицо Реа – но тут же это нежное лицо сменилось восковой маской отца, которая смотрела на Тиберия укоряющими слепыми глазами. Он поудобнее перехватил кинжал обеими руками, зажмурился и сделал короткий взмах…Тиберий не мог понять, как удалось двоим неизвестным подобраться к нему настолько бесшумно. Но миг – и он был надежно схвачен их сильными руками и повален наземь, кинжал вынули из умело разжатых неизвестными рук, а самого его крепко прижали к земле.- Господин, господин! – услышал Тиберий торопливый шепот, показавшийся знакомым. Он осторожно разлепил веки и увидел склоненное над собой лицо Авла и еще какого-то незнакомого бритого наголо носатого крепыша. Как раз могучие ручищи крепыша и прижали Тиберия к растрескавшейся почве пустыря. - Авл… отпустите меня, - Тиберий сам удивился тому, как спокойно звучал его голос. Авл, сидевший верхом на его животе, мигом вскочил. Крепыш не был так послушен. Он дождался, пока Тиберий расслабил мускулы и, лишь сочтя, что молодой человек пришел в себя, отпустил его.- Как вы меня нашли? – хмуро спросил Тиберий, потирая саднившие после хватки крепыша запястья.- Мы следовали за тобой от самого подножия Палатина, - коротко ответил крепыш. - Ты шел, будто гонимый призраками, и я подумал ?Нельзя оставлять друга народа в таком состоянии!? - добавил словоохотливый Авл, помогая Тиберию встать и беря его за локоть. - Моя матушка всегда так тебя называет – ?друг народа?, с тех пор, как ты меня под Карфагеном прикрыл от того рукастого здоровяка…Тиберий, оглушенный этим потоком красноречия, не сопротивлялся, когда крепыш, назвавшийся Матоном, и Авл повели его прочь от окраин, обратно в центр города. - Не стоило бросаться на нож из-за спесивых сенаторов, - не умолкал Авл. - Ты хороший человек, господин, я-то помню, как ты берег солдат еще под Карфагеном. А теперь брат мой вернулся из Иберии, мать чуть не рехнулась от радости. Она ведь уже оплакала его.Неумолчная трескотня Авла подействовала на Тиберия успокоительно. Он дал отвести себя в маленькую горшечную мастерскую, которую хорошо помнил еще с тех пор, как совсем мальчишкой проходил начальное воинское обучение вместе с рядовыми легионерами. На этом тогда настоял Эмилиан. Заливавший глаза пот, наваливающаяся смертельная усталость и насмешливые взгляды привычных к тяжелому труду новобранцев-селян – таким было первое впечатление от военной службы. И стискивались зубы в усилии не отставать от других - он был высок для своего возраста, потому почти никто в легионе не подозревал, что Тиберию Гракху тогда не сравнялось и шестнадцати лет.Но как ярко засияло солнце, когда у него, наконец, получилось рубить мечом чучело так же хорошо, как и у соседа по строю, здоровенного молодого парня с бронзовым деревенским загаром!И вот сейчас, сидя на простом табурете в маленьком бедном атриуме домика, Тиберий хлебал горячую чечевичную похлебку вместе с улыбающимися Авлом, его братом Манием и уписывающим за троих Матоном, и ощущал себя по-настоящему живым и будто очистившимся. Марция, мать Авла, казалось, все еще не верила, что оба ее сына вместе с ней, живы и невредимы. Она то и дело вскакивала и убегала куда-то, словно бы за очередным блюдом, но возвращалась с пустыми руками и покрасневшими глазами. Марция взирала на Тиберия с таким благоговением, будто перед ней было божество, так что молодому нобилю**** становилось даже немного неловко. И еще он слегка позавидовал Авлу и Манию – в их бедном домишке жили такое тепло и материнская любовь, каких Тиберий не помнил в отцовском доме.Матон оказался двоюродным братом Авла. Он совсем недавно пришел в Рим из окрестностей Капуи, надеясь на лучшую жизнь. Матон воевал, но, вернувшись, застал свой участок пахотной земли и виноградник занятым богатым соседом. Тяжба ни к чему не привела. Его мать и отец умерли вскоре после того, как они лишились земли, и в сердце Матона поселилась глухая терпеливая злоба. Поговорив с ним, Тиберий впервые по-настоящему осознал, что за последствия могли иметь все виденные им разоренные крестьянские хозяйства. Таких немало встречалось ему на пути в Нуманцию – теперь отнятую у крестьян землю обрабатывали рабы богатой знати. А люди шли в города или бежали на Сицилию, где закипало восстание. Вот такие Матоны, сильные, озлобленные, закаленные в боях, могут бросить страну в пучину гражданской войны, внезапно пришло в голову Тиберию. Эта мысль показалась такой жуткой, что он перестал есть и слушать болтовню Авла. - С этим надо что-то делать, - вслух произнес Тиберий. Авл, который только что рассказывал о том, как сенатор Квинт Помпей отобрал за долги землю у его знакомца, прервался на полуслове и застыл с полуоткрытым ртом.- Ты прав, господин, - послышался голос Матона. В глазах капуанца Тиберий увидел мерцающие огоньки, какие бывают у волков во время охоты.Поев и тепло поблагодарив хозяев, Тиберий поднялся уходить.- Я буду с тобой, господин. У тебя теперь будет много врагов, - как что-то само собой разумеющееся, сказал Матон, поднимаясь. - До тебя слишком легко добраться всякому негодяю, это плохо. А я кое-что в этом смыслю.Тиберий заколебался – как-то встретит мрачного, похожего на разбойника своим волчьим взглядом Матона, его мать… По-своему истолковав его колебания, Матон отрезал:- Я буду вам верен. Не то что сенаторы. _______________________________________________ * - ?человек человеку…?, первая часть пословицы ?Homo homini lupus est? - ?человек человеку волк? ** перо для письма из тростника***домашнее святилище****так назывались богатые аристократы из непатрицианских семейств