Птицы (1/1)

Когда раздается звонок в дверь, Кай только чуть раздраженно кривит губы и решает начисто все это игнорировать. Кажется, книга в руках уже успевает покрыться первый тонким слоем пыли, а он все не удосуживается даже перевернуть хоть одну страницу, раз за разом бездумно читая одни и те же надоевшие строки.Звонок повторяется раз, два, три, десять. Двенадцать. На тринадцатый Чонин швыряет книгу на пол и вдумчиво вдавливает её ногой в ковер. Совершенно случайно. За дверью шорох на секунду прекращается — Кай думает, что пронесло, но в эту же секунду в створку от души прилетает чей-то ботинок.Чханёль. Кай поднимается и идет к входной двери, на ходу растирая запястья и мстительно поджимая губы.-Уходи, - сходу говорит Чонин, останавливаясь в шаге от ?глазка?. - Уходи, Чханёль.Кай разворачивается спиной к стене и опирается на неё лопатками, скрестив на груди руки. Судя по звукам, Чханёль по ту сторону делает ровно то же самое.-Осенняя хандра? - доносится до Кая его приглушенный массивной створкой голос. - Суровые мужики играют в страусов и перед закапыванием собственной башки в песок суют туда любимые ножики и пистолетики?Чонин закрывает глаза.-Уходи, пожалуйста, - повторяет он устало и слышит, как Чханёль тихо фыркает.Устанавливается довольно долгая пауза — впрочем, никто из них даже не пытается отлепиться от двери.-Я тебе пожрать принес, - внезапно говорит Чханёль совершенно нормальным тоном. - Вылезай, чудовище. Я точно знаю, что на тебя сейчас страшно смотреть. Ты не бойся — я отвернусь.Кай устремляет тоскливый взгляд в ту сторону, где находится кухня — и откуда только этот клоун знает, что у него, Чонина, в холодильнике повесилась мышь на бельевой веревке, забытой там пару месяцев назад вместе с последней упаковкой просроченного кимчхи? То ли пальцем в небо, то ли ума набрался — хотя где там в их заезженной бульварной редакции набраться проницательности? Кай делает логичный вывод, что богатое мелкомахинаторское прошлое принесло свои плоды и чему-то все же научило. Помимо насильственного пробуждения совести силой воли.-Чудовище! - Удар пяткой в дверь. Чханёль не любит долго ждать ответа. - Я не хочу однажды найти в запертой квартире твой хладный труп.-Чханёль-а, - Кай начинает говорить неожиданно даже для себя, - Сделай одолжение? Напиши мне сказку про волка в розовом ошейнике, овечку с циркулярной пилой вместо зубов и попугая с отравленными шипами в хвосте. Опубликуй в следующем номере вашего журнала и посвяти мне... Я позвоню послезавтра, договорились?Чханёль горестно вздыхает и чем-то шуршит; следом раздается хруст и чавканье.-У тебя больные фантазии, ты в курсе? Ладно бы там про суслика-наркодилера или крота со снайперской винтовкой — но овцы. Ужасно. - Пауза. - Да знаю я, как ты перезваниваешь.Чонин поднимает руки и разглядывает подушечки пальцев, в тусклом свете притушенного коридорного светильника кажущиеся полупрозрачными. Перезванивать он действительно не любит — это то самое ощущение, когда пытаешься догнать уезжающий поезд, а он ?в благодарность? отвешивает тебе по лбу ?случайно? отломившейся дверцей от тамбура.Кай ловит себя на мысли, что ему хочется распахнуть дверь и за шкирку втащить Чханёля внутрь, позорно врезать кулаком в печень и в ультимативной форме заставить остаться часов на пару — просто чтобы отвлечься. Но ещё больше он желает, чтобы Чханёль никогда не видел его настолько уставшим.Наемные убийцы не имеют права на усталость. Чонин трет указательным пальцем бровь.-Послезавтра, - повторяет он настойчиво. - Так напишешь? Про циркулярные пилы не забудь. И упомяни, что овца была замужем за козлом.По ту сторону створки Чханёль мычит и отлепляется от двери, слегка пиная носком кроссовки мгновенно ставший ненужным пакет с едой.-Окей, маленький странный мальчик. Послезавтра так послезавтра. Жрачку оставлю здесь — выползешь, когда захочешь.Кай благодарно прикрывает глаза — Чханёль, пусть и не видит этого, чувствует что-то и смягчается.-Должок вернешь конфетами, - хмыкает он, одиночно стукнув согнутым пальцем в дверь предположительно напротив затылка Чонина. - Или котенком мейнкуна. Всегда мечтал вырастить огромное злое чудовище и назвать его Каем.Слышатся легкие бегущие шаги, и Чханёль скатывается вниз по лестнице; где-то у выхода из подъезда на секунду останавливается и, достав телефон и задумчиво пожевав нижнюю губу, набирает на нем что-то.Кай устало сползает по двери и запрокидывает голову назад, пустым взглядом уперевшись в потолок. Спустя секунду где-то в комнате смской оживает мобильник: ?Не будь скотиной, перезвони Чханёлю?.-Или скинь еврейку, - с грустным смешком продолжает мысль Кай, отрывая от стопки небольшой яркий клейкий лист и наскоро переписывая на него текст сообщения.Кай подсчитывает, что до срока выполнения заказа, назначенного им самим, остается около восемнадцати с половиной часов. У него достаточно информации, но недостаточно свободы действий; впрочем, Чонин даже малодушно радуется, что ему не придется подходить вплотную к Чунмёну — Крис почти всегда рядом.Впервые за все годы, проведенные в этом ?бизнесе?, Кай чувствует, что не сумеет одержать победы в ближнем бою. Причем скорее всего -даже не из-за Криса.Лежа на двуспальной кровати, больше похожей на ипподром или взлетную полосу, Чонин несколько раз мысленно собирает и разбирает снайперскую винтовку, лежащую в скрытом сейфе с цифровым замком и функцией самоуничтожения в случае насильственного проникновения внутрь. Она легкая, литая и безумно красивая, насколько может быть красив сам минимализм в своем убийственном воплощении. Легкая, литая и подчиняется только ему, Каю.Он безотчетно уверен в том, что у любого оружия есть душа — такая же, как у человека, с той только разницей, что она совершенна и не знает такого понятия как ?пощада? или ?промах?. В опытных руках, разумеется, которые тоже не особо знакомы с этими определениями — только уже искусственным путем. Чонин на пробу щелкает пальцами, проверяя чувствительность подушечек, и прикрывает глаза, пытаясь насильно провалиться в хоть какое-нибудь подобие если не сна, то забвения.Кай давно перестал думать о том, правильно ли то, чем он занимается — его вполне утешает тот факт, что он лишь посредник и не имеет к своим объектам ровно никакого отношения. А там, где нет отношений, не может быть совести и, следовательно, вины.Кай никогда не чувствует себя виноватым после выполнения заказа. И получая гонорар — тоже. Вся вина, согласно незримому ?морально-этическому договору?, перекладывается на плечи того, кто протягивает руку с фотографией объекта.Вину Чонин чувствовал только в первый раз — и то она, сопровождаемая апатией и временным отказом от любых контактов с внешним миром, заглушалась испепеляющей болью и птичьими криками, которые он ещё долго фоном слышал во сне.Чонин знает, что через восемнадцать часов рука не дрогнет, нажимая на курок — знает и почему-то все равно не может вытянуть из груди жгут, ломающий ребра и стирающий их в порошок вместе с ненужной материей легких.Ближе к двенадцати ночи Кай начинает задыхаться.Сначала это выражается лишь в том, что он чувствует колкую боль где-то в районе ключицы; затем боль по артериями мягкой волной перетекает к сердцу и сжимает его тугим кольцом, нарушая ритм и сгибая тело пополам. Чонин пытается глубоко вздохнуть, но бьется о стену боли в сердце, которая, кажется, разрастается с каждой секундой, превращаясь в тугой комок. Кай через силу поднимается и направляется в ванную — споткнувшись об порог, больно бьется скулой о холодный кафель и слегка приходит в себя.Правая часть лица наливается пока ещё незаметным, но свинцом, и Чонин упирается руками в обод раковины, включая воду и закрывая глаза. В голову навязчиво стучится чувство флэшбэка.Чонину представляется, что шум воды — это водопад, а холодный фарфор под ладонями — мокрые от кристальной воды природные камни; ворс ковриками под босыми ступнями — теплый, нагревшийся на солнце мох, а лезущие в глаза мокрые пряди волос — упавшие на лицо продолговатые листья эвкалипта. А сам он — коала.Внутренности болезненно сжимаются, но горло только обжигает желудочным соком, от привкуса которого невозможно избавиться и который лишь вызывает новые приступы тошноты. Склонившись на раковиной, Чонин долго ловит губами струю холодной проточной воды, захлебываясь ей и не обращая внимания. Боль в сердце слегка притупляется, и жгут, сковывающий ребра, кажется, истончается, исчезая. Кай садится на пол и стискивает руками голову.Он никогда не чувствует себя виноватым в том, что убивает людей за деньги. Убивают те, кто заказывает — он лишь посредник, получающий за это деньги. Ведь никто не осуждает тех, кто зарабатывает на жизнь тем, что сдает в специальные службы уничтожения уличных кошек и собак?В горле и на онемевшем языке — желудочный сок, в ушах — тихий переливающийся смех и ?а я тебя люблю?. В глазах: красно-голубое попугайское оперение и человек, у которого одна половина лица — Сехун, а вторая — Чунмён. Они, эти две половины, совсем разные, но губы совпадают в одинаковой улыбке.Кай приглушенно стонет и проваливается в узкий каменистый провал, сдирая ладони в кровь.Лухань вхолостую щелкает зажигалкой и только потом понимает, что не достал из пачки сигарету — тянется за лежащими на краю стола ?Pall Mall?, оставшимися ещё после покупки в кафе, и вытряхивает на стол разом всю пачку. На некоторых разрывает тонкую папиросную бумагу, сгребая табак в конусообразную фигурку, а из другой выстраивает в пепельнице некое подобие костра и поджигает одновременно все кончики.Через минуту помещение почти полностью наполняется мертвым сигаретным дымом.Назад — туда, где на стене висят часы — Лухань не оборачивается. Ему это не нужно, он и так прекрасно знает, сколько часов осталось до выполнения его заказа. Он знает, что если считать минуты, время растянется, как резиновое, и будет дразнить конфетным леденцом на палочке, удаляясь все дальше и дальше.Передумать Лухань не боится.Перед ним на столе, рядом с пепельницей, стоит высокий винный бокал, наполненный газированной минеральной водой — Лухань задумчиво наблюдает за поднимающимися к поверхности пузырьками и пытается остановить их, щепотками сбрасывая в воду табак и пепел. Отяжелевшая субстанция темной пеленой ложится на дно, и Лухань с интересом делает глоток.Вкус почти ничем не отличается, разве что только горьковатый какой-то. Как слишком безумный человек ничем не отличается от нормального, потому что сумасшествие зашло за самую последнюю грань — там уже все крашено в один оттенок.В стекло панически бьется сизый голубь — Лухань, подойдя, проводит пальцами по холодной поверхности и распахивает окно, впуская птицу. Та проносится по комнате, смахивая крылом истлевший пепел от сигарет; пугается исходящего от него жара и вновь вырывается на свободу, прямым росчерком падая в гущу автомобилей, вечно спешащих куда-то по узкому проспекту.Визг шин, шелест перьев. Лухань отворачивается, не желая смотреть на то, что произошло.Он не знает, каково это — умирать безболезненно. Он знает, каково умирать долго, беспомощно, отчаянно и не до конца; каково умирать, оставаясь в полном сознании и памяти, ощущая каждую клетку тела и погибающий разум. Он знает, каково это — продолжать умирать физически, когда разум уже мертв.Когда мертво само сознание, а тело ещё дышит сигаретным дымом и питается послевкусием от полусладкого вина.Лухань не боится передумать — мягко очерчивает на фотографии фигуру улыбающегося темноволосого человека, чувствуя, как в груди колет последняя щемящая нежность.-Ты умеешь жить. А я — нет.-Прости.Вид комнаты вокруг расплывается в отдельных элементах — это уже не знакомое до боли помещение, а прорывающийся сквозь барьер реальности морок чего-то пустого, сырого и бесконечно замкнутого. Пахнет талой водой.-Чунмён-а, - тихо зовет Крис, протягивая руку и обводя кончиками пальцев контур его лица. - Ты в порядке?Чунмён вздрагивает и, словно разом вынырнув из омута собственного мира, фокусирует взгляд перед собой, только сейчас замечая Криса. Выглядит Чунмён усталым — он довольно бледен и кажется совсем прозрачным.-В порядке? - автоматически повторяет он, а потом встряхивает головой, прогоняя последнее наваждение. - Да. Просто стало как-то холодно, и я решил, что побуду немного сусликом.Крис с явным сомнением приподнимает бровь и, почувствовав, что Чунмён доверчиво падает на него, обнимая и зарываясь носом в яремную впадину между ключицами, смягчается. Невесомо целует в висок и, проведя линию от уха до подбородка, касается его смягченных лечебным маслом губ. Чунмён улыбается и позволяет Крису слизать его вкус, зная, что он намного больше любит привкус и ощущение простой влажной кожи.-У тебя нос холодный, - бормочет Крис невнятно, а Чунмён хитро щурится.-И мокрый? Так все же в порядке — для нас, котов, это нормально.Крис откидывается назад и устраивается в кресле с тем расчетом, чтобы Чунмёну тоже было удобно.-Во первых, - начинает он, - Нос просто холодный, а не мокрый. А во-вторых — какой-то кот ещё минуту назад страстно утверждал, что он суслик. Не видал ты эту скользкую личность?Чунмён, завозившись, мнительно оглядывается вокруг и чувствительно толкает Криса острым локтем под ребра. Тот показательно морщится и возводит глаза к потолку. Чунмён, не церемонясь, протягивает руку и стучит его пальцем по носу.-Ты вообще не умеешь делать тонких намеков. Они у тебя толстые, как учебники по философии, и слипшиеся, как поломанные на лапшу итальянские спагетти, - говорит просто, а Крис, только открывший рот для ответа, замолкает, поспешно выстраивая в голове какую-нибудь эффектную аллегорию или метафору. Все-таки юридический факультет не философский, как ни крути.Чунмён выглядит беззаботным, но Крис чувствует, как по его телу периодами проходит упругая волна дрожи, которую он пытается сдержать, сплетая свои пальцы с пальцами Криса и сжимая их до побеления тонкой кожи на костяшках. Крис успокаивающе прижимается скулой к щеке Чунмёна.-И ты будешь говорить, что с тобой все в порядке. Ты чего-то боишься?Крис иногда умеет бывать воплощенным в живом теле детектором человеческих чувств.Чунмён широко распахнутыми глазами смотрит на пустую противоположную от него стену.-Нет, - говорит он тихо. - Со мной действительно все в порядке, и нет никакого страха, но одновременно с этим...Чунмён сильнее сжимает пальцы.-Мне никогда не было так страшно.Кай до боли в пальцах сжимает скользящую по коже простыню, Лухань стряхивает с губ пепел, а Чунмён с тихим отчаянием целует спящего Криса, чувствуя, как на скулах застывают теплые капельки слез, не скатывающиеся вниз и тут же испаряющиеся в воздухе.***В одежде не должно быть никаких изысков — цвета спокойные, серо-черные. Ткань — нескользкая, легкая и дающая телу дышать, если проводишь много времени в одном положении. Никакой челки на глаза — для прикрытия могут существовать только темные неприметные очки.Нефирменные. Никаких фирменных брэндов, только дорогая снайперская винтовка ицельный, геометрически правильный кристаллик в зрачке.Время — на выбор. Способ — на выбор. Совесть в режиме ?выкл?, душа в режиме ?sleep?, разум поставлен на температуру ноль целых пять десятых градусов по Цельсию, когда вода ещё не превращается в лед, но уже и не является жидким веществом в полном своем проявлении. Кай чувствует, как бесконечно расслабляется, растягиваясь во весь рост на сыром бетоне крыши высотного здания — до боли привычно и удобно. Колкость в сердце под утро совсем отпускает, и Каю остается только минут двадцать простоять под теплым душем, смывая с себя вязкость безумной ночи.Он ненавидит холодную воду.Чонин считает, что если бы в свое время он не встретился с Чханёлем, уже затянутым в Систему, он мог бы поступить на какой-нибудь математический факультет в приличном колледже или университете — настолько легко у него строятся различные расчеты, логические цепочки и варианты развития событий. А так — случайная встреча, пара игр, острая финансовая нужда и полностью пришедшиеся ко двору математические способности.Именно это помогает Чонину с вероятностью в девяносто процентов знать, что произойдет дальше и быть уверенным, что у него все получится. И что именно сегодня Чунмён задержится на работе из-за внезапно свалившегося на почтовый ящик администрации Кансогу спама и будет возвращаться домой короткой дорогой — по пролету между двумя узкими высокими зданиями, где всегда очень сильный ветер и практически не бывает людей в это время.Кай абсолютно спокоен. В безукоризненно настроенный снайперский прицел видны тонкие прожилки на гуляющем по асфальту сорванном с дерева желтом листе. Приклад винтовки стальной холодной тяжестью давит на предплечье, и Чонин прикрывает глаза, отсчитывая про себя оставшиеся минуты.Чунмён появляется из здания администрации примерно тогда, когда Кай и рассчитывал — в восемь вечера плюс-минус пять минут, которые не играют никакой роли. Усталый, но довольный — видимо, действительно сумел разобраться со всем спамом и вскрытой компьютерной системой.Кай старался половину прошлой ночи.Чунмён сначала тянется в сторону обычной своей дороги, но тут же смотрит на часы и разворачивается в противоположную сторону — Чонин делает вдох немного глубже, чем предыдущие три, и продолжает наблюдать сквозь прицел. Он прекрасно знает, что Чунмён сделает все, чтобы оказаться рядом с Крисом как можно быстрее. Особенно теперь, когда его не покидает необъяснимое чувство неправильности, разрывающее горло десятком острых пчелиных жал.Чунмён срезает путь и едва ли не бегом бросается в сгущающиеся сумерки пролета — Кай совсем слегка напрягает предплечья, прекрасно зная, что для движущегося объекта нужно вдвое больше сосредоточенности и твердости. Чонин хладнокровно укладывает указательный палец на курок и припадает к прицелу; проводит четкую линию вслед за Чунмёном и готовится спустить заряд силы.Вдруг Чунмён останавливается — кажется, роняет что-то мелкое и, опустив голову, внимательно вглядывается в рыхлый асфальт. Кай облизывает губы и быстро прикидывает, что сейчас можно бить в шею или в затылок, но здесь — не факт, что пуля окажется смертельной. Надо пробивать аорту — а там неминуемая смерть от потери крови - но лучше, конечно, висок. Кай слегка приподнимается на локтях, поднимая одновременно и саму винтовку.Чунмён поворачивается правым боком и чуть наклоняется, предоставляя Чонину самую удобную цель — висок. Кай одним движением сжимает приклад и, прищурившись, отсчитывает про себя три секунды. Через три секунды заказ будет выполнен.А Чунмён вскидывает голову и смотрит на Кая.В одно мгновение грудь вновь затапливает раскаленным свинцом, а сердце пронзает острая боль — и снова Кай чувствует, что задыхается. Не физически, не физиологически — он просто не может заставить себя сделать полноценный вдох. Прицел дергается и смещается в сторону.Чонин не знает, видит ли его Чунмён или нет — он просто смотрит, высоко подняв голову и откинув со лба непослушную темно-вишневую челку. В глазах — тоска, ровная тоска, бесконечное понимание, доверие и боль. И никакого страха.Его просто нет. Есть только понимание.Кай проваливается куда-то глубоко вниз — в уже знакомую, узкую и каменистую впадину. Он видит больших серых дворняг, виляющих хвостами, видит фонтаны и разводы на воде от брошенных монеток; видит смеющиеся губы, нижняя из которых более пухлая, видит бесконечно улыбающиеся глаза, в которых неканонно на дне не тоска, а ровный свет и почти физически ощутимое тепло. Он чувствует на ладони сухие и тонкие губы Сехуна, чувствует, как упруго входит в вену острый поток воздуха.Видит в зеркале его глаза. В них тоже была ровная тоска и доверие.Кай медленно отпускает от себя снайперскую винтовку — она с тяжелым металлическим звуком врезается в отсыревшее бетонное покрытие.Кай с трудом перекатывается на спину и делает наконец глубокий вдох — ребрам все ещё немного больно, но вскоре это проходит. Он бездумно разглядывает серо-розовое в золотистых разводах вечернее небо и чувствует, как в уголках глаз тяжелеет и режется что-то; кончиком пальца трет тонкую кожу и с удивлением видит на подушечке след влаги.Он соленый.Запах талой воды усиливается, а морок прорывается сквозь барьер реальности все сильнее — и вот уже Лухань обнаруживает себя не в своей квартире, а в довольно светлом, но сыром помещении без окон. Округлая комната, выложенная обточенными массивными камнями со светло-зелеными влажными разводами на поверхности.Слышен тихий звук — в одной из глубоких трещин в полу бежит тонкий и слабый ручей темной, но удивительно чистой воды. Она пахнет чем-то свежим, неопределенным и давно забытым, и Лухань решает, что это — жизнь.Посреди округлого помещения стоит массивная клетка с заржавевшими от времени и влажности стальными прутьями. Лухань неуверенно касается их поверхности пальцами и понимает, что он внутри.Внутри собственноручно созданной клетки.Руки беспомощно скользят по неровным прутьям, царапающим тонкую кожу на внутренней стороне ладоней. Лухань опускается вниз и больно бьется коленями о сырой бетонный пол, чувствуя, как ноги наливаются тяжестью, а перед глазами картинка расплывается, будто в каждый зрачок впрыснули по несколько капель атропина. Или внутривенно.Вокруг нет ничего, кроме стен, бесконечных в своей окружности, и нескольких трещин в полу; лишь за пределами клетки, совсем недалеко, лежит что-то фигурное, отливающее рыжим блеском.Ключ. Лухань протягивает руку, но ему не хватает всего пары сантиметров, чтобы достать его. Клетка закрывается изнутри.Лухань чувствует, что это — единственная вещь, которая может выпустить его из этого отвратительно в своем безумии места, которое он годами воздвигал своими собственными руками. Проклятый медный ключ, в котором заключена последняя щемящая нежность и тоска.Лухань не кричит — сил на это просто нет. Он тихо стонет, беспомощно царапая пальцами пол и стирая об него ногти; он не слышит, как в помещении появляется кто-то ещё, и не слышит, как этот кто-то делает шаг вперед, приближаясь к ключу.Чунмён. Растрепанный, как после быстрого бега, немного рассеянный — похожий на вечно перелетную и вечно летающую птицу, которую невозможно удержать в руках. Лухань поднимает на него бессмысленный, давно потерявший разум взгляд; неосознанно протягивает руку — ты единственное живое существо здесь, не уходи, мне страшно, забери меня отсюда. Зрачки Чунмёна расширяются — он опускается рядом с рукой Луханя и ободряюще соединяет его кончики пальцев со своими.В его глазах — бесконечное доверие. У Луханя — бесконечная боль.Чунмён осторожно, будто боясь сломать, поднимает с пола ключ и, не раздумывая, кладет его на ладонь Луханя — тот, едва коснувшись кожи, рассыпается пыльным медным прахом. Чунмён не говорит ни слова, и только губы его искривляются в безмолвной и одиночной, как порыв ветра, боли.Лухань обессиленно опускает руку. Улыбается слабо и криво.-Прости, - голос хрипл, словно от долгого молчания. - Все не может быть так просто. Просто — это всегда обман.Лухань с усилием приподнимается и опирается спиной на дальние прутья клетки. Чунмён делает шаг вперед, но Лухань останавливает его знаком.-Иди к нему, - говорит он совсем тихо, но Чунмён его слышит. - А меня прости. Есть птицы, которых нельзя ловить...Вновь чуть приподнимает голову — в глаза лезут непослушные мягкие пряди светлых волос. У Луханя нет сил, чтобы сдуть их, и он просто закрывает глаза.-Иди. Ведь ты — можешь, а я — нет. Иди за нас обоих. И живи.***Чханёль грызет ручку. Отбрасывает её и грызет карандаш.?Жила-была овца с циркулярными пилами вместо зубов. Дура-овца. И была она замужем за козлом, у которого пил не было и который её любил, но боялся. Жили они долго и счастливо, пока на овцу не решил напасть серый волк в розовом ошейнике. Посмотрел-посмотрел он на пилы в челюстях и благоразумно ушел, оставив сумасшедшую семейку со своими тараканами в тарелках. И встретил по пути попугая красивого. Решил съесть — подпрыгнул, вцепился в хвост и заорал. В хвосте попугая были шипы.Мораль: Есть птицы, которых нельзя ловить, а Кай - дурак?.***-Эй, привет.На том конце провода слышится недоверчивое шевеление, шорох и, наконец, такой звук, будто кто-то от души шарахнул ладонью об стол.-Неужели наш байроновский мальчик соизволил перезвонить, - ехидно тянет Чханёль, явно нарываясь на скандал и пару шутливых подзатыльников при встрече. Кай замирает и чувствует, что он непривычно не раздражается — только по венам мягко и охлаждающе стекает что-то, как если бы в нем разом начали растаивать мелкие, разбросанные по всему телу кристаллы льда.-Соизволил, - отвечает Чонин, пытаясь сдержать непроизвольную улыбку. - Приезжай, а? Сказку я прочитал. И купил тебе этого мейнкуна.