Часть 38 (2/2)

– Вот и я не думаю, но… – Трунов взглянул ласково, тем лживым теплым взглядом, на который он, Штейн, велся целых пять лет. Пульс участился, и Костя инстинктивно сжал подлокотники кресла.

– Но знаешь, отойди-ка ты пока в сторонку. Не маячь. Сегодня вместо тебя ТрЕсков документы в комиссию подаст. Я ему уже пакет отдал, проинструктировал, куда да как. – То, что юрист ТрескОв превратился в ТрЕскова, как он один себя и называл, постоянно исправляя свою фамилию в чужих устах – ударение на ?Е? так и не прижилось на заводе, наглядно демонстрировало – акции Трески пошли вверх. А Константина Сергеевича Штейна с треском – Костя усмехнулся – обвалились.

Костя разжал руки, чувствуя пот на ладонях. Как бы он себя не контролировал, а физических реакций не избежать. По идее, он и должен реагировать. Встал, повторил путь шефа – от стола к окну и обратно, покачался на носках. И выразил озабоченность делом: – Он справится? – Там и тупой справится. Ладно тебе, не переживай. Это все временная мера, пока слух не уляжется, не забудется. А ты прокатись в Администрацию, дожми Белицкого – достал он время тянуть с договором. Дожми его, пусть при тебе контракт подпишет. Хорошо бы ты там, на месте, и за меня черкнул, да я посмотрел – у тебя доверенность просрочена. Но его – дожми! Это очень важно, Костя.Ха-ха, еще бы не важно. Трунов, наверно, себе локти кусает, что доверка оказалась просроченной. Ну… не удивит, если после обеда и новая доверенность всплывет, Треска подсуетится. В идеальном плане шефа под контрактом-заманухой для Воронцова должна красоваться подпись Штейна. Костя покивал, не спорить же. – И, кстати, ты мне расскажи, какие встречи у тебя на эту неделю назначены. Пусть Любаша впишет их в мое расписание. Да, и давай те, что у тебя дальше по плану – с Убарским из ?Аквиса?, с теми ребятами с Сахалина, тоже… Вот и казнь! Костя успел не выдать бешенство – увел глаза с траектории цепких взглядов Трунова. – …но не мне, Трескову и передай. Пусть свой хлеб отрабатывает.

Покориться или возмутиться? Фак. Нахуй!

– Ну уж нет, шеф! Сахалинских я не отдам! – Не понял!? – Трунов вложил в это ?не понял? максимум иронии и минимум угрозы. Пока – минимум, но понятно: начнет Штейн сейчас упираться, и ему намекнут – Сахалинские братки, если узнают, с ним, педиком, на одном поле и посрать не сядут.

Костя оперся на спинку кресла локтями, положил подбородок на сцепленные в замок пальцы. Улыбнулся – хотелось весело, вышло – криво. – Сядут, Олег Викторович, сядут… – озвучил вслух мысли, и Трунов нахмурился, теряя суть разговора. – Ни с кем другим они говорить не станут. Или со мной, или ни с кем, шеф. Сахалинцы договаривались конкретно с Костей, выйдя на него через Лешку еще до Нового года. Три судна поставить в ремонт, но не простые, а с начинкой – запрещенными крабовыми ловушками. Браконьерский флот шел по двойному тарифу, и Косте должна была перепасть приличная сумма, плюс Лешке за посредничество. Белая часть пошла бы на счет завода, часть Ямскому за риск и договоренность с проверяющими. Лично Трунов в левой сделке, по большому счету, вообще мимо пролетал. Дело уже блестело от смазки, так сказать, и отдать его Треске? Хуй!Если Штейн всеми силами держал на лице невозмутимую маску, то Олег Викторович скрывать ярость не считал нужным. – Нет, все-таки ты зарываешься, Штейн. Ультиматумы мне ставишь? Быстро вылетишь отсюда, и вещи собрать не успеешь. Не посмотрю я… – …на наши отношения!

– Что? – нет, Трунов не взревел, спросил тихо и задумчиво. Не ответив, Костя оттолкнул кресло и повторил путь к окну, в брюках были замечательные глубокие карманы, и Штейн зачем-то позвенел ключами. Скопированная дурная привычка шефа – неосознанная мимикрия сработала. И мысли в Костиной голове стремительно помчались по пути раздумий Трунова над ситуацией. Два варианта: или отодвинуть Штейна со всех стратегических позиций, заставляя добровольно уйти – терять власть не в характере Константина Сергеевича, или спровоцировать скандал и уволить с шумом за какое-либо прегрешение. Их, прегрешений, найдется предостаточно. Или быть либеральной сволочью, или откреститься раз и навсегда, обеляя себя перед Рашидовым. Потому что отбеливаться и открещиваться придется – слишком они близки, Костя и шеф, слишком рядом стояли, слишком много фор и синекур шеф ему раздаривал. Пусть и смысл в другом, а люди увидят и подумают то, что захотят – не за красивые глаза и ум, а за красивую жопу Костя в фавориты вышел. Бедный шеф! Перепутье… Только выбирать какой дорогой пойти придется Косте и в именно этот момент. И дорог, по мнению Трунова, у Кости всего две – можно отдать Сахалинцев, и медленная агония будет длиться ровно столько, насколько у Штейна хватит терпения, а можно продолжить быковать и закончить все сейчас. Сегодня. Закончить и выдохнуть с облегчением.

Костя пожал плечами, одернул узкий пиджак и снова уселся. Не расслабленно, как прежде, а собранно и деловито. Щелкнул замком портфеля и принялся перебирать бумаги. Руки не дрожали, зато сердце билось бешено и гулко, отдаваясь в горле. Шеф наблюдал вроде и спокойно, но нервные крылья носа чуть раздувались, и пальцы плясали в собачьем вальсе по столу. Костя перебирал бумаги – не эта, и не эта, и не эта. Вот она. Первая карта. Тройка, семерка, туз… Он не Германн, а Трунов – не старая графиня. Фак, его понесло, лишь бы негритята не вернулись! Нет, еще не туз, но и не тройка. Уверенная десятка. Костя подтолкнул бумажку по лаковой столешнице. Она, пару раз крутанувшись по оси, затормозила там, где длинный стол для посетителей переходил в папин, образуя букву Т. Трунов не двигался, следя за скольжением, но барабанить перестал. Счастье. Смотрел внимательно и насмешливо. Мол, давай, дергайся, лягушка.

– Посмотрите, шеф. Интересная бумажка. Олег Викторович с явным скепсисом усмехнулся, но привстал, дотянулся, бумажку взял. И уставился. По мере прочитанного и увиденного выражение его лица менялось: от пренебрежения до задумчивого интереса, от интереса до удивления. От удивления до каменного покер-фейса. Чудненько.

– Ну и что это? – покер-фейс или не покер-фейс, а удивление выглядело абсолютно искренним. И Штейну, прежде чем ответить, пришлось буквально в секунду переигрывать. Налету и впотьмах. Фак! – Один вопрос, Олег Викторович.

Трунов кивнул, мол, спрашивай – ему тоже нужно заново всю игру выстраивать, каждая лишняя минута – подарок. – Вы зачем замки на гараже сменили? – История про поломку тебя не устраивает? – Сказка про поломку – нет, шеф. Тем более, я в папки еще в начале марта заглянул, вашу милую подставу оценил. – Тогда зачем спрашиваешь, если такой умный и все знаешь? У шефа дергался уголок губ, растянутых в подобие усмешки. А у Кости нервный тик пульсом прошивал веко – видимо, мышцы свело от напряги, держать постоянно бровь вздернутой утомительно. – Не все, шеф. Я ж не телепат. Любопытно мне очень – зачем такой риск – подкладывать мои подписи? В надежде, что я не полезу в прошлые года? Глупо. Или… ошибочка вышла, да? – Умный ты, Штейн. Молодец. Жаль даже… Шеф не договорил, встал. Костя ждал – сейчас ритуально пройдет к окну и обратно, но нет. Трунов открыл бар, подхватил бутылку коньяка и два бокала. Один поставил перед Костей. Налил почти до краев, и себе налил. Тянул время, уводил в сторону, или впрямь жаль? – Пей, что смотришь, не отравлено.

Сам накатил половину одним глотком, фыркнул, смешно помотав головой. Костя поморщился, но сделал пару глотков. Терять контроль, пусть и зыбкий, ему совершенно не улыбалось. – Жаль, да. – Трунов усмехнулся, и Штейну померещилась грусть в его усмешке. – Знаешь, как там… попроси дурака, он и лоб себе разобьет. Так и тут, ошибка-не ошибка, а некоторые так угодить старались, что подметки на ходу рвали. Вот и порвали.

– Что ж вы так плохо помощников выбирали?

– Из тех, кто есть, много не навыбираешь, Костя. Давай, пей еще. Штейн задумчиво сделал еще глоток – он понял, на кого так иносказательно намекал Трунов. Ну не он же, самолично, печатал, сканировал и копировал компромат на листах с его, Костиной, подписью. Помощники… Даже гадать не стоит – господин Тресков и Любаша. Трунов дал команду – оставить на бумагах штейновскую подпись, и помощнички прогнулись, да перестарались. Скорее всего, бумаги должны были оказаться в гараже намного позже, когда вопрос с тендером решится, деньги от Воронцова будут получены, и Трунов на низком старте приготовится свалить под крыло Рашидову. А замок Олег Викторович сменил, исправляя ситуацию, чтобы Штейн не успел заметить подмену. Только, старый глупец, в коробки сам не удосужился заглянуть. Зря он, Штейн, так парился, размышлял, шефу приписывая стратегическую многоходовку. Всего лишь неувязка, чужая ошибка. И удача, для Кости – удача.

– М-да, шеф. Сочувствую, идиотски вас подставили. Кто, Тресков? Трунов, не ответив, усмехнулся. То ли от выпитого, то ли от направления разговора, в его глазах появился темный и теплый блеск. Он вновь посмотрел на переданную ему бумагу, потер бровь. – Значит, теперь там не твои подписи, а мои? Шустрый ты, Штейн. – Копии, шеф, копии ваших, – уточнил Костя. – А подлинники ты вывез и в надежном месте припрятал? – Как же иначе, шеф. Я не Тресков, умею ситуацию просчитывать. – Ну и что? Где ты ими махать собрался? Ничего они не значат, Костя. – Я не собираюсь махать, страхуюсь просто. – И от чего страхуешься?

– Да мало ли, Олег Викторович, вдруг вы меня в буквальном смысле устранить решите. – Ерунда, Костя, из-за бумажек этих я мараться не буду. Это один-один, равный счет.

– Не из-за бумажек. Вы правы, это ничья, а вот это уже два-один. ?Это? Штейн достал не сразу, тонкий файлик прилип между страниц подлинного конкурсного пакета. Костя, чуть ли не высунув кончик языка, перелистывал бумаги в портфеле, а Трунов рассматривал его задумчиво и печально. Он сдастся. Не будет биться насмерть. Уверенность в этом притушила в Штейне бешеный азарт – в быстром диалоге его двигали вперед не страх, не разочарование, не месть – азарт игрока, расчетливый и холодный.

В этот раз Штейн не стал пулять файлом по столу, не поленился встать и положить перед шефом копию Сингапурской платежки, присланную Сориным. Давая Трунову время осмыслить ситуацию, вернулся к себе и допил коньяк. Горло свело – крепкая гадость! До слез прошибло. Но горечь во рту растворилась в Хеннесси. – Ну, шеф, что думаете – потянет на два-один в мою пользу? Трунов побарабанил по столу, аккуратно и спокойно отложил платежку. Игры кончились. Костя физически ощущал – воздух в кабинете потяжелел, загустел, и ему стало жарко. От выпитого. Но расстегнуть пиджак он не решился, будет выглядеть волнением. Слабостью.

– Знаешь, все думал: ты же педрила, где-то в тебе засела червоточина, она должна делать тебя слабее, уязвимее. Не презирал, но подозревал в жидкости характера. Опасался за тебя, даже жалел. Сын у меня, знаешь, очень мягкий, к жизни не приспособленный. Кто поможет, если не я? А потом, давно, уж ине помню в какой момент,понял, что ошибаюсь. Насчет тебя ошибаюсь. Падкий ты и на лесть, и на подарки, на Крайнова, вон, как запал, но… – шеф помедлил, в его голосе Косте почему-то слышалось разочарование, – но власть слаще, да? Власть, жестокость, эгоизм. И вас, таких, молодых да ранних, пруд пруди. Не тягаться мне с вами, старый я уже, устал. Да и не дотягиваю до полноценной сволочи. Месяц совесть мучила, решил – выдавлю тебя, ты мне сам козырь дал в руки, повод железный, да и Рашидовазаодно успокою. Махнул ладонью перед носом, будто муху отогнал: – Да и не в бумагах дело, нет их уже в гараже… вывезли все. Шеф не ждал ни ответа, ни оправданий, но Косте вмиг захотелось отмотать назад разговор и позволить Трунову доиграть начальную партию. Ха! Совестно стало? Он же жестокий эгоист, в глазах шефа, пусть таким и остается. Как там поется: не хватает малости – совести да жалости… Пожав плечами, сам взял бутылку и налил себе и шефу. Трунов постучал по платежке: – Воронцов, значит… Только он тебе мог слить информацию. Как я не учел, что он с мальчиками балуется?! Старый я, да. Знает он? – Вы спрашиваете, знает ли Илья Николаевич про наш конкурс фальшивый, про Белицкого с его безумными откатами? Не знает.

Костя вымученно улыбнулся, подозревая – со стороны его улыбка кажется акульей.

– Вот как… И почему, если не секрет? – Трунов выдохнул с еле заметным облегчением. – Потому что мне не нужна месть. Я так верил вам, шеф… Раз уж мы откровенны, то… вчерашний я вам бы отомстил, сдал бы мухлеж с конкурсом конкурентам, Саранов бы не побоялся пойти против Рашидова, оспорил бы итоги, дошел бы самого верха. Может, и сам бы не выиграл, но и ?Звезде? не дал. А без конкурса Воронцов вам такую сумму ни за что не заплатит. Но я сегодняшний хочу всего лишь одного – денег. Да и бонусом стукнуть пришлых москалей по носу – приятно, не скрываю. – А не боишься?

– От Воронцова вы Рашидовым прикроетесь, я тоже найду, кем и как прикрыться. Или вы про себя? – Меня… это зависит от того, насколько ты жадным окажешься. Сколько ты хочешь? – Знаете же, я не жадный, я разумный. И хочу разумную плату. Двадцать процентов. – Не борзей, Штейн. Десять. Ну вот и все – лирика кончилась. Разговоры о слабости и вере, о подлости и совести. Лирика. Стар Трунов или нет, устал или нет, а торговаться будет до последнего. Торговались, а Костю не отпускало чувство – они просто доигрывают спектакль до конца, все уже решено и сказано. Без азарта торговались.ТВС.