Часть 37 (1/2)

*** Насчет Сани можно было лишь гадать, а для Штейна спокойным оно оставалось ровно три лестничных пролета по девять ступенек. Ровно дохлопка подъездной двери за спиной.Он сбежал с крыльца, осторожно – не поскользнуться бы – одолел расстояние до машины. Снег успел пережить две стадии: днем побывав жижей, к вечеру закономерно встал ледовой коркой. Открыл дверь, наледь на уплотнителях поддалась с неохотой и скрежетом, завел хонду. Бездумно потоптался, поскреб ногтями глазурь на зеркале… Что бы еще сделать? Попинал левое колесо. И вытряхнул пепельницу, истерично посмеиваясь над собой – тянуть время бессмысленно, езжай, давай!Пора! Черт, фак, блядь! Так и знал, так и думал – стоит лишь выйти за порог, перестать видеть, слышать, ощущать пацана, и мозги встанут на место. Реальность, реальность… Самое ужасное, Костя не мог на ней сфокусироваться. Мозги вроде и заработали, но мыслей в них – ноль. Или какие-то мысли о мыслях. Черт! Он размяк за сутки, расплавился и потек нагретым пластиком.

Руля одной левой, выехал на трассу и включил телефон. Пора. Скашивая глаза на экран, отвлекался от дороги и чуть не влетел в зад джипу, пришлось крутануться к обочине, уходя от столкновения. Уфф, ладно… Безопаснее остановиться и посмотреть. Мама – дважды, и от Лерки – два звонка, три – с незнакомого номера. И Еремин. И Еремин. Еремин… Вот же блядь. Блядь. Костя повторял, выплевывая ?блядь? и ?Еремин? как заведенный. Откинулся на кресло, потер виски, поймав себя на желании зашвырнуть телефон в сточную канаву.?Хватит истерить, можно подумать, ты не подозревал – это случится. Подозревал, да что уж, знал. И телефон ни в чем не виноват. Считай, побывка счастливо окончилась, ты снова на передовой. На войне. Так сказать, выкручивайся обратно мехом вовнутрь?. Не давая волне истерики затопить разум, цеплялся за вчерашние запахи: алкоголя – сейчас и не понять, что пили текилу, пахло дешевой водкой,курева, лука. Вонь настойчиво перебивала легкий запах освежителя. Давила объективностью – Саня, поцелуи, оргазмы и спасительная амнезия так же реальны, как и Еремин, Лерка, завод, и, черт возьми, Трунов. И ему, Косте, стоит просто – а это всегда виртуозно получалось – переключиться с одной реальности на другую. Но что-то он подустал, или переключатель сломался.

Ехал медленно, под колесами накатанный гололед, и видимость размытая, опасная. День настойчиво перетекал в вечер, и наступающая темнота, будто лангольеры – время, пожирала пространство: улицы, дорогу, разметку, знаки, здания вдоль обочин. Телефон на панели противно сигналил – батарейка садилась. Тройной ?пииип?, казалось, подталкивал – прими же, трусливая тварь, решение, пока не сдохла трубка. Позвони, выясни… Но кому первому? Еремину, маме, Лерке? Тряхнул пачку ?Черного русского? – пусто. Десять негритят резвились на просторе, десять негритят пошли купаться в море, один из них утоп, ему купили гроб… Девять негритят резвились… В голове заела пластинка, прокручивая дурацкую считалку от десяти до двух, на последнем сбивалась, и снова начиналась с десяти, и снова. Нет, точно, ?один? не ложился ни в рифму, ни в суть, нельзя же сказать – вот вам результат, один негритят? Или можно? Или ноль? Зеро негритят, пусто негритят… Костя смял пустую пачку и криво усмехнулся: если бы нашелся вдруг телепат и заглянул в его мысли, то несомненно споткнулся бы об закольцованный в повторе идиотский стишок. Как у Бестеровского Бена Рича* точь-в-точь, зачетная психотехника, враги не проломятся. Теперь Костя засмеялся в голос – он один, и мысли его никто не читает, можно поржать над собственной мозговой горячкой.

Кстати про ?черных русских? – у Лешки в классе учился такой, по имени Ваня и фамилии Пастырь. Сорин одно время жадно облизывался на него, пока на выпускном Ваня Пастырь мастерски не заделал какой-то глупой девчонке ребеночка, причем, как рассказывали, с одного раза. И в процессе оказался пойман родителями девчонки и завучем. Смешная история, через девять месяцев мир пополнился ?черной русской? – Машей Пастырь, а сам Ваня после громкого скандала свинтил куда-то на материк. Лешка долго тогда сокрушался об упущенном шансе: ?Штейн, не ржи, реальный же негр был, где такого еще встретишь?? Потом дружок и встретил, и вкусил экзотики, но, как и большинство Лешкиных историй, получилась она несмешной.

Впереди замаячили огни родного района, и Костя сосредоточился на дороге, чтобы не проскочить круглосуточный ларек у остановки – нужно сигарет купить.

В окошке киоска тускло горела одинокая сороковаттная лампочка, в ее свете бабка-продавщица, недовольно бурча под нос: ?Ходят тут, у всех тыщи, а сдачу давать нечем?, зло отсчитывала Штейну мятые десятки. Пока ждал – а сигареты бабка в руки не дала, сунула потом вместе с купюрами, – крутил-вертел телефон. ?Негритята? свинтили из головы, наконец уступив место разумной мысли – не перебирать: Лерка, мама, Еремин, не с разбега ухнуть в пугающую реальность, а плавно зайти сбоку. Не зря Лешка вспомнился.Дождался сигарет и сдачи, тут же, не отходя от ларька, прикурил и набрал местный соринский номер. Лешка ответил быстро, скорее всего, не глядя на номер, но услышав приветствие, замолчал – понял, кто звонит. Молчание длилось долгие три затяжки, и первым прервал его Костя: – Ну, Сорин, с приездом, что ли… – Ага, да. – Лешка снова замолчал, сопя в трубку заложенным носом. – Простыл? – Есть немного, – радовало, что Сорин, хоть и сдержано, но отвечал, значит, бросать телефон или сыпать обвинениями не намерен. Надо его разговорить, уговорить, распиздеть, короче. – Это вам не Корея, это – фа ист оф Раша, привыкай. – То-то и видно, что Раша-параша, – раздражение прорвало Лешкину сдержанность, и понятно – к Штейну оно не имеет отношения.

– Что случилось? Ты в городе всего полдня… – Да скорую ждем, блядь, целый час! – Нина Сергеевна? – у Кости замерло сердце, подсознательно в каждый разговор с Сориным он ожидал худшего – известия, что мать Лешкина умерла. Или умирает. Или лучшего… – Да, опять приступ, наверно, последний. Не выйдет уже. – Леха, ты не думай, может и обойдется... – не веря себе, попытался успокоить. – Да уж вряд ли. Ладно, Кость, потом, я сам позвоню, вроде подъехали, – Сорин говорил быстро и приглушенно, мимо динамика. – Может мне приехать? – Не, спасибо, я с Ильей. Давай, Кость, потом позвоню. – Давай, обязательно сообщи. – Конечно. Лешка отключился, а Костя продолжал держать телефон возле уха. Вот тебе и плавно сбоку. Пиздец. Пальцы обжег тлеющий фильтр, а Штейн и не заметил, как втянул в себя сигарету. Полный пиздец. И холодно, очень-очень холодно – Костин район ближе к морю, и ветрено не в пример сильнее, чем в центре. В машине его минут пять потряхивало, пока не согрелся. Не трогаясь с места, вцепился в руль – черт, ясен пень, что Лешке будет не до ремонта, не до Костиного ?прости?, если мать умрет. На миг представил себя на месте Сорина – крутиться, стараться, подстраиваться то под Эдика, то под Воронцова, почти дойти до финиша, и пшик – все окажется напрасным, если Нины Сергеевны не будет! Долгие годы забота о больной матери была тем стержнем, смыслом, державшим Лешку в самых хуевых ситуациях. Всегда было ради чего. Изворачиваться, бороться, плевать на измены, обманы, одиночество… Лешка, выросший без отца, часто повторял: ?Мать работала на меня до двадцати, а теперь я работаю на нее. Вот и все, Штейн, сыновний долг, тебе не понять?. Костя соглашался – до конца ему не понять, но помогал по мере сил и возможностей. Был рядом. А теперь ошпарило пониманием – его вычеркнули. Черт. ?Я с Ильей?… В ебаного Илью не верилось. Ни в его искренность, ни в серьезность его намерений. Почему, Костя не мог объяснить. Не верилось интуитивно.

Не выезжая на асфальт, решил срезать путь по разбитому проезду. Вдоль гаражного комплекса и жилых блоков, мимо редкого и мрачного скверика с пустой детской площадки. Ветер раскачивал железные качели, туда-сюда, по небольшой амплитуде, туда-сюда… туда-сюда… Звуки не проникали в машину, глушились рокотом мотора, но Косте казалось – он слышит стонущий скрежет шарниров – туда-сюда… Хонду подкинуло на выбоине, колеса нырнули в глубокую лужу, продавив лед, и забуксовали в смеси грязи со льдом. Фак! Застрять посредине лужи в ста метрах от дома, вокруг – ни души, и атмосферка такая… жутковатая… Чудесный сценарный ход. Для полноты сюжета не хватало собачьего воя и парочки бомжей. Десять негритят… Опять двадцать пять! Переключившись на пониженную, Костя осторожно и плавно надавил на газ, машина дернулась вперед, потом назад. И так: вперед-назад, вперед-назад, враскачку, хонда настырно вползла сначала передними, потом и задними колесами на более-менее сухой участок. Слава богу, обошлось. Костя, выдохнув сквозь зубы, стер капли пота с висков – вот же, тужилась машина, а вспотел он. И не пришлось прыгать в грязюку, туфли, хоть и спортивные, а жалко… Пискнул, сигналя о разряженной батарейке, телефон, и Штейн, больше не маясь дурью, набрал маму. Счастливый герой, выбравшись из одной передряги, по закону триллера просто обязан сразу же попасть в следующую. Так что, если под подъездом ждет разъяренный Еремин, то нужно быть к этому готовым. Взял трубку отец, спокойно поздоровался, спросил: ?Почему не приехал?? и, выслушав Костину отмазку, передал телефон матери. Мама не кричала, но довольно жестко высказала Косте, чтобы он впредь не заставлял ее лгать и что, по-видимому, родители ему не нужны, раз так сложно заехать хоть раз в неделю, проведать и прочее в том же духе. Штейн, слушал, не перебивая, чуть морщась – лишь бы не потребовала объяснений, кому и зачем ей пришлось врать, но мама спросила совсем о другом. После извинений и клятвенного обещания – случайная просьба больше не повторится, она успокоилась и, прощаясь, вспомнила: – Кстати, тот мальчик… Саша, он тебе звонил? – Какой? – зачем-то уточнил Штейн, мгновенно поняв, о ком речь. – Тот, который в больницу приходил. – Ааа, понял. Нет, не звонил. А должен был? – Он собирался. Я сдуру посоветовала тебя в кино пригласить… – В кино? Меня? – Костя опешил, а потом, хохотнув, выпалил: – Мать, ты чего, сводничеством занялась?! – Идиот ты, сынок. Мальчик тебя поблагодарить хотел и не знал как. Я так поняла, что денег у него нет особых, а у вас же все баш на баш, и принято друг дружку поить, развлекать… Ему не по карману, вот я и ляпнула про кино, а потом решила – вдруг ты неправильно поймешь… – мама сбилась, пытаясь закончить мысль, а Штейн разозлился – парой предложений мама виртуозно опустила его ниже плинтуса. – Знаешь, мама… мне б хватило и ?спасибо?, но кино тоже очень мило, – слово ?мило? Костя пошло, с явным намеком, растянул.

– Даже думать не смей! Мальчик совсем молодой, надеюсь, мозгов у тебя хватит не портить ему жизнь. – Вообще-то, мальчик – гей, так что его жизнь и так… – Костя чуть было не ляпнул: ?испорчена?, но заткнулся. Мама тоже молчала, переваривала. – Не сахар.

– Костя, – мягко обратилась мама, – знаю, мы разговаривали и я догадалась. Саша – одинокий мальчик, смелый и наивный. Такие легко попадают в неприятности, а в тебя я верю – ты добрый и порядочный, пусть и строишь из себя невесть что. Кино я поэтому посоветовала, чтобы ты с ним пообщался, предостерег, посоветовал. А вовсе не ради сводничества. Черт, вот на что мама обиделась, Косте стало пакостно – от себя, от мыслей, от слов. Ложь: ?Я все понял, и не собираюсь покушаться на ?честь и достоинство? мальчика Саши? застряла в горле, споткнувшись о многократно повторенное мамой слово: – Ма, а сколько мальчику лет?

– Говорю же, молодой, восемнадцать.

– Охуеть… – просто охуеть! Ты дебил, Штейн, и ссыкло. Догадывался ведь, а спросить боялся. Как страус. Я не я, и жопа не моя… Фааак… – Ты чего материшься? – мама удивилась, при ней он старался фильтровать речь, а потом до нее дошло: – Костя Штейн!? Ты… И батарейка, наконец, села окончательно. Чудненько! Чудесней не бывает. Восемнадцать! Ну ладно, Костя предполагал – двадцать два, на крайний случай – двадцать. Хотя, нет, не стоит себе врать – где-то смутно ощущал, что Саня моложе. Это проскальзывало почти неуловимо, не в разговорах, не в поступках. В запахе – остром, возбуждающем, в слишком ярких глазах, в неумении скрывать эмоции. Не зря лезло – пацан то, пацан сё. Не мальчик, пацан – неотесанный, резкий и абсолютно искренний.Костя видел факты, но сознательно игнорировал выводы.