Глава 26. ?Арго? прибывает в Неаполь (1/1)

Май, 1698 годЗа неделю, проведённую среди мальтийских кораблестроителей, научился Пётр конструировать причудливые лодки и небольшие парусные суда, распространённые в Средиземном море. Даже чертежи все перерисовал, чтобы впоследствии предъявить Петру Алексеевичу как доказательство своего обучения на Мальте?— не впустую, мол, время на чужбине потратил. Две или три старых фелюки успел за то время отремонтировать. Работу с первыми лучами солнца начинал и к полуночи заканчивал, трудолюбием и настойчивостью снискав уважение мастера Дамиана. За то последний и отпускать его не хотел. Но рвалась душа страстная юношеская прочь из краёв чужих на Родину. Ждал с нетерпением, когда капитан Моретти наконец соизволит собрать команду и отплыть в Неаполь.Поздним майским вечером, в пятницу, после работы, поспешил Фосфорин в гостиницу, едва успев до закрытия Ла-Валлетты на ночь. Пройдя по коридору до комнаты, которую делил с капитаном, услышал оттуда смех и голоса?— пьяные, незнакомые. Не иначе, как старик на радостях дал слабину и пиршество устроил. Усмехнулся, постучал в дубовую дверь. Без толку. Постучал настойчивее. То же самое. Со всей силы ударил каблуком сапога так, что трещину в древесине оставил. Наконец открыли. Столкнулся лицом к лицу с юношей лет примерно двадцати, по одежде?— знатным, с лицом бледным, будто из камня высеченным, носом горбатым, устами тонкими, бровями нависшими и усмешкой?— кривой и подозрительно знакомой. Как будто видел уже где-то подобную, но не мог вспомнить никого, кто подобным образом при нём улыбнуться мог.—?Qu'est-ce que vous voulez? *?— высокомерно взглянув на Фосфорина, медленно, растягивая слова, произнёс незнакомец.Пётр рассердился, кулаком в нос заехал заносчивому французу. Тот с воплем, от неожиданности потеряв равновесие, повалился на пол, за нос схватившись. Подоспели товарищи, напудренные, в серебристых париках, а по бровям, ресницам и веснушкам, проступающим сквозь белоснежный слой пудры,?— точно рыжие, как мгновенно догадался Пётр,?— вытолкали дебошира в коридор. А тот обратно полез и уже двоим по мордам вмазал! Подоспели ещё двое, и тоже?— веснушчатые?— резко подскочили и схватили за руки, втащив в комнату. Пётр вырывался, как разъярённый бык, на которого пытались накинуть ярмо. Вмешался старший товарищ их?— невысокий, худощавый, лет двадцати пяти:?— Кто вы таков? Откуда вы есть? —?смотря пристально в лорнет и закусив тонкую губу, мягким вкрадчивым тоном спросил он на латыни с французским акцентом.?— Дворянин Пётр Фосфорин, друг кавальеро Анджело,?— грубо бросил на латыни в ответ Фосфорин.Злой, насквозь пропахший тиной и потом, в потёртом засаленном кафтане, он напоминал скорее приезжего оборванца, нежели потомственного византийского дворянина. Хотя по горькой иронии судьбы являлся и тем, и другим.?Ну и друг?,?— покачал головой мсье, пообещал на полу матрас постелить до утра: не ночевать же бедняге на улице?— власти мальтийские будут недовольны! Позже, когда обе стороны конфликта успокоились, Фосфорин прощения просил за вторжение грубое, познакомился с новыми соседями. Так высокомерного и заносчивого молодого господина звали Анри де ла Тур, и был он сыном одного влиятельного графа. От скуки по морю в путешествие отправился и дня два назад прибыл на Мальту. Рыжие конопатые юноши, коих молодой граф называл ?сыновьями Гелиоса?, по словам его ?приятнейшие во всех смыслах?, оказались кем-то вроде слуг или младших товарищей?— того Пётр до конца не понял.?— Весьма прекрасны, но не так, как тот огненнокудрый мастер из Рима,?— сокрушённо вздыхал граф де ла Тур, и будто бы тоска проскальзывала в его чёрных глазах. —?Все свои богатства отдал бы за один лишь взор его изумрудных очей, за одну возможность слышать его чарующую игру на скрипке…Старший же их товарищ по имени Жан-Луи Камбер оказался славным малым. Шестой сын некоего ювелира, в недалёком прошлом?— придворный танцор и скрипач, а нынче?— неугодный королю человек, уехал вместе с ними в надежде на политическое убежище в Ла-Валлетте и, по словам графа, надеялся вступить в Мальтийский Орден. Разговорился с ним Пётр, понял, что одна беда объединяла их: отчаянная тоска по Родине. Позже к душевной беседе присоединился и сам граф, забывший обиду и уже порядком захмелевший в компании ?сыновей Гелиоса?, предложив и новому знакомому распить с ним бутылку бургундского. Фосфорин охотно согласился и на бутылку, и на другую, и на третью?— до того был зол на Моретти, запрещавшего все радости жизни и державшего его в плену почти две недели. А по пьяни и песни по-русски горланить начал, смеясь, как неумело, заплетающимся языком Анри за ним повторяет. Шумели полночи, пока хозяин гостиницы с угрозами лично не явился. Но вручил ему заветный мешочек один из товарищей графа, и тот, хоть и ворча, ушёл восвояси.Под утро, лёжа на матрасе около пальмы в горшке, отойдя от хмельного дурмана и возвратившись мыслями к тому, что тревожило больше всего, закусив губу от злости и негодования, размышлял Фосфорин о судьбе своей.?Что же… Без меня на корабле в Неаполь ушли? И деньги мои забрали?! Чем провинился пред Господом, что уж который раз с носом оставил? Капитан Моретти. Почто служил ему, почитал как отца, хоть, бывало, и дерзил, но всё же предан был всем сердцем? И тот обманул меня, оставив на произвол судьбы на чужом острове? Нет, не сдамся, вот увидишь, негодяй Моретти. Лодку построю и до Неаполя доберусь. Сам. Без чьей-либо помощи?.На рассвете стал собираться Пётр в поселение рыбацкое, к мастеру Дамиану, посильной помощи просить?— материалов на новую лодку предоставить. По какой причине Пётр не попросил денег у графа де ла Тур?— история умалчивает. Но покидал он гостиницу с пустыми карманами и в старом потёртом немецком тряпье. Умывшись из чаши медной и воротник поправив, наспех позавтракал закуской, оставшейся с ночной трапезы, и поспешил было из гостиницы прочь. Внезапно его за руку кто-то схватил. Глядь?— то бывший придворный танцор.?— С тобою к мастеру пойду, Пьер Фосфорен,?— картавя и коверкая имя, обратился к нему Жан-Луи.?— Зачем тебе к мастеру мальтийскому? —?не понял Пётр, негодуя, что назойливый француз следом увязался.?— Быть может, чем помогу,?— пожал плечами Камбер, а в глазах?— отчаяние горьким океаном плещется.?— Ты же в Орден вступить хочешь??— Не хочу,?— скрипнув зубами, возразил Жан-Луи, явно не собираясь объясняться.?— Ладно, что с тобой делать,?идём,?— проворчал Фосфорин. —?Но краску с лица сотри. Да парик припрячь, ежели что, продашь подороже.?Не бросать же беднягу на произвол судьбы! Глядишь, и впрямь на что сгодится, хоть и смешон парень, да на вид неглуп?.По дороге новый знакомый всё рассыпался в благодарностях и?— нет-нет, да и поминал с досадой короля Луи, своими прихотями добропорядочных музыкантов и танцоров на задний план отодвинувшего и всячески народ притеснявшего. Но не слушал его Пётр, думы заняты были другим: как на Родину, на службу государеву поскорее возвратиться да имя доброе восстановить??Мастер Дамиан?— поистине добрая душа?— предоставил нам древесину и прочие материалы для новой тартаны?.Камбер, с лёгкой руки Фосфорина ставший именоваться Ивашкой, приятно удивил: оказался на редкость трудолюбивым да исполнительным. Сам ничего толком делать не умел, в морской науке и строительстве не разбирался, зато помощников из местных парней нашёл и дотошно следил, чтобы от работы не отлынивали, а кто отлынивал?— несильно палкой по спинам постукивал, называя ?Ours maladroit!?*. Видя старания ребят, Дамиан в помощники нескольких учеников определил, позволив отправиться вместе с гостями в Неаполь?— спящий вулкан посмотреть и ремёслам новым поучиться.***?Пятого дня мая месяца вышли в море Средиземное, путь держа к берегам Неаполя. Малая, но быстрая парусная тартана именем ?Арго?, в честь корабля греческого, царевичем йолкским Ясоном построенного, на воды морские спущена, волны синие резала носом заострённым, из кипариса младого выстроганной главою девичьей расписной украшенным. Собрались на борту мы?— новые аргонавты: я, капитан судна сего, боцман-неаполитанец Маурьелло, штурман верный?Ивашка и матросы отчаянные?.Шли по морю в ветер жестокий, северо-восточный. Лёгкое, на скорую руку сколоченное судно опасно кренилось то вправо, то влево, едва не уходя в оверкиль*. Да и рыскливость от неумелости юного капитана и штурмана оставляла желать лучшего: почти зигзагами шла тартана, время пути растянулось на несколько лишних, долгих часов. На душе у Петра было неспокойно. Сам себе места не находил и временами в подзорную трубу смотрел. А потом вдруг, едва заметную искру вдали увидев, скомандовал: ?Сменить направление! К северо-западу!?Подивились гребцы, но не ослушались. Вскоре же к ним и сам Фосфорин примкнул, сменив на вёслах теряющего сознание тринадцатилетнего мальтийца, а у руля оставив неопытного Ивашку. С горем пополам, преодолевая непогоду?— ветер, дождь обильный, добрались до малого островка, на котором и признаков жизни быть не должно.Ропот пронёсся в рядах юношей отчаянных. ?Зачем здесь останавливаться?!? Не обращал внимания на них Пётр, отдал команду встать на якорь. Шлюпку спустили вместе с двумя добровольцами из команды и выгребли к острову.В дальнем конце песчаного берега костёр догорал.?— Приветствуем, добрые христиане! —?раздался слабый голос из шалаша. —?Я Джаккино, он?— Ндреа*, мой брат старший,?— показал куда-то вглубь постройки незнакомец.Познакомились с братьями. Обоим лет было немногим больше тридцати пяти, хоть отросшие, местами посеребрённые сединой бороды прибавляли возраста лицам их. Один из них совсем плох, с трудом разговаривал, видно, одной ногой в могиле стоял. Второй же в добром здравии пребывал, хоть исхудал и поседел.Что поделать, отвезли пострадавших в шлюпке на тартану, едва втащив их, обессилевших, на борт и вином с мёдом напоив. Тогда только кровь оживила бледные, посиневшие лица их, тогда только младший из братьев смог поведать историю их страшную. А уже когда земля показалась на горизонте, и старший к разговору присоединился. Оба на удивление хорошо латынью владели, а потому помощь Маурьелло почти и не понадобилась.В море вышли недели три назад утром ранним на рыбные промыслы, возвратиться к вечеру обещали. Обосновались на островке, сети закинули. Солнце весеннее нещадно палило, а к тому же и крепкого братья выпили. Разморило, уснули под лучами палящими. А как глаза спросонья протёрли?— ни сетей, ни лодки. Всё унесло беспощадное течение.?— Видит Бог, не с добрым намерением на забытый Им клочок земли отправились,?— молвил Джаккино,?— а чтоб напиться вдали от жён и сурового падре. Не жалуют в Неаполе пьяниц, даже заикаться о том, чтобы горло промочить, нельзя.—?Не то было на родине нашей, в Риме,?— едва приведённый матросами в чувство, подхватил Андреа. —?Кого наугад ни ткнёшь пальцем на площади Сан-Пьетро, непременно попадёшь в пьяницу или прелюбодея. Не езжай, добрый капитан Пьетро, в Вечный город, не езжай. Дурному научат.Слушал Пётр и удивлялся суровым нравам Неаполя и скверным?— Рима. Какое из зол страшнее?— неизвестно. Как бы то ни было, в первом из них остановиться придётся, а во втором?— как получится, как Бог даст.***С горем пополам, преодолев шторм и высадку на пустынном острове, добрались новые аргонавты до порта Неаполь, поставили тартану на якорь, едва втиснув в свободное место. На шлюпках доплыли Пётр с Жаном-Луи до каменистого берега, команду оставив ожидать вестей, мол, где остановиться в городе.Погода резко сменилась. Жестоких ветров, морских волнений и туч суровых как ни бывало. Мутновато-лазурные волны робко ударялись о побережье, восходящее рыжее солнце щедро золотило белоснежные барашки морской пены. Посветлели серые от бессонных ночей и неспокойного плавания моряков, кто наконец вдохнул полной грудью, у кого в уголках глаз складки едва заметные появились. Кто улыбался, почерневшие у дёсен зубы обнажая. Лишь один Пётр Фосфорин, казалось, не весел был.?Не обрадовал град портовый Неаполь. Не в пример ни Ла-Валлетте златокаменной, ни тёзке* своему русскому белостенному?— зело нищ и грязен оказался, словно бы со всего королевства, а то и самой столицы гишпанской сор на улицы сваливают. Стены домов серые, мхом местами покрытые, улицы помоями зловонными залиты. Детвора хворая, босоногая, коей на улицах немерено?.И вправду, как только на берег сошли, подскочили к приезжим двое черноглазых мальчишек, в платье простом, заплатанном, волосы грязные в колтунах, под носом у одного сопля засохла, у другого, бледного,?— бровей нет и зубы, словно растаявшие в воде куски сахара.?Как есть?— домовята из-за печи!??— подумалось вдруг Фосфорину.?— Aiuto, nobile signore, per amore di Gesù Cristo! *?—?нараспев, голосами звонкими, словно хрустальные колокольчики, взмолились со слезами ребята.?Домовята с голосами ангелов Божиих. Да вот только неведомо им: сам теперь нищий, впору с ними вместе подаяния просить, разве что медведем зареветь, народ честной пугать! Отколь же здесь таковых великое множество? Али у всех отцы таковые, как Данила Меншиков? Али как я грешный, не пойми где пропадающий? Нет. Не дай Бог сыновей моих в столь непотребном виде узреть!?Не на пустом месте беспокоился Фосфорин: на кого Данилу с Гаврилой в Москве оставил? Родни, казалось бы, много, а всё люди не те, не надёжные. К отцу доверия давно не было: хоть любил и чтил его Пётр, как и полагалось христианину, да только понимал?— ?Иван-дурак? его батюшка, и тут ничего не попишешь. Взбредёт дурь в голову?— и позабудет про внуков, не позаботится. Об Агриппине и вовсе думать нечего, хоть милосердна и щедра, а всё ж себе на уме. Гнал мысль таковую от себя Пётр, а всё же догнала на чужбине: обоих сыновей ему родила лишь ради укрепления своей дочери в столице.***Тем временем в Новгороде тучи сгустились над светлой головой юной Софьюшки. Причина ей самой была неведома: с братьями и золовкой всегда ласкова, с прислугой без высокомерия держалась, с уважением, на равных, к старикам?— с почтением. И всегда с улыбкой, доброжелательна, а вечерами голоском нежным песни за рукоделием выводила. Неудивительно, что полюбили вскоре молодую хозяйку во всём доме. С тем никак смириться не могла Ирина Фёдоровна: ей-то поперёк горла встала ?дура-невестка?, якобы во всех грехах своей распутной матери виноватая и потому-то Богу неугодная.?— Сил моих бабьих нет терпеть ея,?— скрипела зубами Ирина Фёдоровна, в печку страницы из книги бросая, к Мартынке Агафонову обращаясь. Тот возле неё нетерпеливо круги наматывал, чётки в руках перебирая и словно выжидая чего. —?Так саму-то в печку бы и бросила!?— Верно, матушка. И ангел Господень не погасит, не поможет, как благочестивым отрокам.?— Вот что, Мартын. Проверить бы гадюку сию надобно. А посему слушай, что я скажу тебе. Ночью в спальню к ней придёшь, спать будет как убитая, но то забота не твоя, а Настькина. —?Ирина бросила презрительный взор в угол, где на полу сидела сенная девка Настя, беззубая и вечно сопливая, во все дёсны улыбаясь хозяйке: хоть зубы выбила, да не пришибла, на том и спасибо. —?Отнесёшь ей, уродина,?— тонким перстом указала ей на кубок медный на резном столике.?— Ежели не девственна, так завтра же на рассвете прогоним из дому, Иван Алексеич и знать о том не будет.?— А ежели… —?сглотнул слюну Мартын.?— Ты сам знаешь, что делать. А теперь вон пошёл. Мне молитву читать надобно.?— Спешу и падаю, матушка, спешу и падаю! —?глупо ухмыляясь, покинул бывший дьяк покои хозяйские.?Отыграюсь на ней за все страдания свои! А коли струсит пёс сей недостойный, то и на нём отыграюсь!??— Что-то очи мои слипаются, Ефросиньюшка,?— промолвила Софья после вечерней трапезы, юной золовке сказки в своей светлице читая. —?Утром обещаю, доскажу, как герой Персей чудовище морское победил. Токмо напомни.?С теми словами и уснула на скамье, а проснулась же от страшного грохота. На постели подскочив и в простыню завернувшись, сквозь туман в глазах увидела, как на залитом лунным светом полу какой-то мужик без чувств лежал, а рядом с ним?стоял Кузька и крестился. Тяжело, шумно дыша, а у ног его лопата валялась.?— Фух… Жива, Софья Васильевна.?— Неужто грабить меня пришли посреди ночи??— Грабить, как же. Душегуб-то сей?— учитель твой, Мартын Агафонович. —?Софья глаза вытаращила, не верила словам его. —?Вставай, бежать отсюда надобно, пока в чувство не пришёл. А ежели не придёт?— так нас обоих убийцами сочтут.?— Нет, Кузьма. Не могу бросить братьев своих. Петруше обещала. Коли и убьют меня здесь?— с того света за супруга любимого помолюсь! А разбойника сего утащим отсюда. Не надорвёмся, чай!?— Кажись, дышит, супостат. —?Кузьма с трудом приподнял Мартына за подмышки.Глубокой ночью слышен был шум в верхней части дома: ребята отчаянные?— Софья и Кузьма?— вероломного дьяка за руки и за ноги схватив, уволокли из спальни Софьиной в сторону кладовой, а оттуда бочку вина выкатили и рядом поставили. Пусть, мол, стыдно будет пьянице нечестивому!***Ни с чем вернулись из города Пётр и Жан-Луи, разве что ведра воды грязной из окна удостоились. Как назло, самые дешёвые гостиницы в ту ночь были заняты, а ни на какие другие ребята рассчитывать не могли. На помощь пришли новые знакомые?— Джаккино и Андреа. Благодарные за спасение, приютили братья всю команду в своих домах. Правда, тесновато пришлось в прибрежных рыбацких хижинах. Помимо братьев с жёнами, в хлипких постройках проживали их несовершеннолетние дети и престарелые родственники: у Андреа?— мать и её брат, у Джаккино?— обе тётки по отцу. Также у последнего, по словам его, гостила некая Фебрайя, незрячая странница из посёлка Арпино, с которой по неведомой причине почти что никто не разговаривал. Пока хозяева и гости праздновали прибытие в Неаполь, эта девушка молча стояла в углу у рукомойника и невозмутимо мыла посуду, а иногда, когда кто-то из детей рядом падал, подхватывала и журила.Странная Фебрайя сразу привлекла внимание Петра необычной внешностью: ростом ему не уступала, но не угловатая, движения плавные, небольшая грудь едва заметна под скромным платьем; волосы?— густые, волнистые, каштановые?— из-под серого платка выбивались; лицо словно девичье, но и словно детское; глаза всегда закрыты, но временами улыбка озаряла лицо, и забывались все её изъяны. Зацепила Фебрайя пытливый ум Петра, но, как с удивлением отметил, не тронула страстной природы его.?Не иначе, святая девица сия!??— подумалось Петру.?— Да ну её, старая дева, тьфу! —?грубо смеясь, пальцем указал на неё седой старик, дядя Андреа и Джаккино. —?Нечего пялиться, лучше вот на Джулию и Анастазию глянь! Девицы на выданье!?— Прошу простить, господин,?— на латыни ответил Пётр. —?Не подобает женатому христианину взирать на девиц. Гостья же ваша соблазна всяческого не вызывает.Усмехнулись братья, но чему?— не понял Фосфорин. Беседа за столом продолжилась. Услышал от новых знакомых своих Пётр о Неаполе кое-что, запомнившееся и не отпускавшее пытливый разум.?— Поистине город Неаполь таинственен,?— продолжил Андреа. —?Таковые чудеса здесь происходят, каковых нигде более нет. Гора Везувио, глыба каменная, но живая, будто змей-дракон. Пыхает из ноздрей его дым, когда спит он, но как проснётся?— так ничего живого вокруг не оставит. Город древний Помпеи похоронил навек под слоем лавы, и никто доселе не может город сей раскопать.?— Что за диво! Увидеть бы очами своими,?— с жаром воскликнул Фосфорин.?— После полудня, как работу свою закончим, проводит тебя Нино, сын мой старший.Скромное застолье подходило к концу. Видел Пётр, что супруги братьев, хоть и рады до слёз возвращению мужей в целости и сохранности, а появлению новых гостей восторга не испытали. Жена старшего брата и вовсе ворчала что-то себе под нос, но что?— не смог разобрать Пётр, так как итальянской, а тем более неаполитанской речи пока не научился. Посему, когда все домочадцы и гости вышли из-за стола и разбрелись по лавкам, обратился он к Джаккино.?— Благодарствую, добрый Иоаким,?— поклонился хозяину Пётр. —?Но пойду, хочу поразмышлять в одиночестве. Готов на берегу спать, на песке.?— Отпусти его,?— послышался вдруг нежный голос из угла.Обернулись?— а это Фебрайя. Вытирала тарелки, взгляд безответный устремив в бесконечность.?— Выйдем, гость и спаситель мой,?— за локоть схватил его Джаккино и вытолкал из дома. —?Скажу тебе то, что знать никому не надобно. Ненавидят её тут. Мать, жена, родственницы.?— За что ненавидеть ея? —?удивился Пётр, последних слов хозяина дома не разобрав. —?Не преступница ведь, ничего дурного не сотворила.Вздохнул Джаккино, а затем шёпотом молвил:?—?Говорят, умеет Фебрайя будущее читать. Но так ли это, никто достоверно не знает. Но, говорят, не она одна таковыми знаниями владеет. Слушай же.?— Я весь внимание,?— пылко воскликнул Пётр.?— На побережье,?— понизил голос Джаккино,?— у самой каменистой бухты сохранился древний храм языческий. Там-то, по слухам, отчаянный, не боящийся наказания от властей наших, христианин, узнать судьбу свою может.?— Всякий ли? —?затаив дыхание, промолвил Пётр, слыша, как забилось сердце, словно из груди выскочить пытаясь.?Нет, нет, не смей. Будь покойно, неразумное. Не подводи. Быть может, врёт сей рыбак неаполитанский, али помешался с голоду на острове. Не принимай на веру, как бы ни хотелось, как бы соблазн сей велик не был!??— отчаянно прогонял тревогу Фосфорин, переносицу и уши ладонями растирая.?— Лишь тот, кто чист помыслами, чей разум не замутнён страстями,?— поведал, что знал, Джаккино. —?И то после исповедаться в содеянном обязан, а знание своё забыть.Но вернувшись в дом, всё же осмелел или отчаялся Фосфорин?— пригласил девушку выйти с ним к берегу моря, поклявшись, что и пальцем её, за честь опасавшуюся, не тронет. Опираясь на посох из римской пинии, неохотно вышла с ним Фебрайя, спрашивая, зачем вдруг понадобилась, кроме как горшки мыть да детям хозяйским неугомонным сказки сказывать перед сном.?— Матушка Фебраия, коль в твоих силах, помоги мне, потерявшемуся,?— молвил с жаром Пётр, едва сдерживая дрожь в голосе. —?Подскажи, направь, что делать дальше. Сам давно запутался.?— Скажу, юноша из страны дальней. Хоть зареклась давно не ходить в то место проклятое. Но вижу, что помощь тебе нужна.?— Прошу, скажи, что знаешь! На любую правду готов!?— Сама ничего не знаю. Коли не боишься, то ступай со мною к полуночи к руинам дома Пифии и у входа жди. Лишь внутрь не заходи.?— Отчего так? —?не понимал Фосфорин, уже за любую соломинку цепляясь, лишь бы приблизила к возвращению домой.—?Не выдержишь,?— руками глаза закрыла и затем по лицу провела.Во мраке южной ночи, под белоснежной луной узрел Пётр белоснежные, невидящие глаза неаполитанской ясновидицы, и страшно ему стало при таком зрелище. Усугубили страх шум прибоя, словно о скалы волна в исступлении ударялась, и волчий вой откуда-то с пустыря. Мурашки по коже рябью пробежались, но не сдаваться же теперь? Что, впрямь, за воин, коль испугался??Нет, не буду настаивать. Девица хрупкая, да вредная. Чего доброго откажет в просьбе?.?— Спрашивай. Кратко, без лишнего. Я всё запомню.?— За что напасть сия, за какие прегрешения, что домой возвратиться никак не могу? —?судорожно сглотнув, хрипло вопросил Фосфорин. —?Вернусь ли, живым, мёртвым ли, но не с позором лютым?Вскоре вырисовались вдали очертания странного вида постройки, отдалённо напомнившей Петру те древние греческие храмы, которые видел на гравюрах в отцовских книгах да на картинах в доме Лефорта. Но те были стройными, с белоснежными прямыми колоннами, увенчанными, словно аккуратно завитым париком?— волютами. Здесь же, красно-бурые, неровные, к верху расширялись и, казалось, вот-вот не выдержат и уронят массивную крышу на голову любопытному гостю.?— Жди меня здесь. На пороге. Перед рассветом вернусь и расскажу всё, что узнала,?— бросила ему странница и, словно к тяжёлому испытанию готовясь, молитвы на латыни прочитала, совершив крестное знамение по римскому обычаю.Послушался Фебрайю, остался Пётр ждать у входа, красно-бурые колонны и пол мраморный разглядывая. Тем временем непогода на побережье разбушевалась. Волны, как безумные, накатывали на песчаный берег, ветер завывал, как стая голодных волков, и вторили ему пронзительные голоса чаек, напоминавшие то детские крики, то рыдания женщин. И отчего-то в этих рыданиях чудился ему плач ненаглядной Софьюшки, которую почти и позабыл вдали от родного дома. От дум тягостных внезапно отвлекла Фебрайя, бледная, как луна, мерцающая над заливом.?— Что, матушка? Говори, не томи!—?Вернёшься. Да не домой. Нет больше родины твоей, а новая взамен её строится.?— За что наказан я? —?чуть не схватил её за плечи Пётр, но помня обещание своё, сдержал порыв ярости.?— Вспомни грека юного, черноглазого, с кудрями иссиня-чёрными. Александром звали. Пленён был османами. Погиб от руки твоей, за чужую родину сражаясь.Сверкнула молния, ударив в колонну и образовав на ней трещину. Вскрикнув, упала Фебрайя без чувств в объятия гостя из Московии. Тот лишь отчаянно молился, чтобы не померла чего доброго, и даже не в сочувствии дело?— как бы не обвинили и не вздёрнули на глазах у всего Неаполя!С горем пополам, ругаясь, под проливным дождём и под раскаты грома еле дотащил Фебрайю до рыбацкого дома. ?Худа девица, а тяжела, как сундук с золотом! Али я от злых чар места сего дурного всю силу свою растерял?! Господи, прошу, помилуй нас грешных!?Джаккино и жена его в чувство привели ясновидицу, но с лавки она встать не могла?— голова кружилась. Смутно понимал Пётр, что сердце девичье слабое могло не выдержать вестей из ?небытия?, а посему не удивился, когда Джаккино с почерневшим взглядом позвал сына старшего?— тёзку своего?— Нино. Тот набросил плащ и отправился в сторону церкви, за священником.