Глава 28. (1/1)

Что вы знаете о пустоте?Внутри Томаса пусто. Не осталось ни одной эмоции, ни одного чувства, ни одной тяжести. Осталось только самое больное, самое нестерпимое чувство неправильности. Сожалеет? Верно. Сейчас он видит только бледное небо. Ощущает, как начинают с треском ныть все его конечности. Чувствует, как тело ему не подчиняется. Рук, ног нет. Они больше не принадлежат ему. Поэтому он не в силах пошевелиться. Спина непонятно вывернута, а одна нога повернута неестественным образом, и с каждой новой секундой Томас всё больше ощущает нарастающую боль, от которой приходится стискивать зубы, чтобы не вопить.Сожалеет?Крики и голоса. В глазах мелькают тени. Он не может разобрать лиц, понять слова, что теперь звучат эхом в его разбитой голове. В глазах мутнеет. С каждым вздохом грязного воздуха становится тяжелее растянуть легкие, мгновенное потемнение в мыслях. О чем он думает? Ему не понять. Томас не может ухватиться хотя бы за одну мысль, что бегло мелькает в его сознании. Он думает о том, что больше не выкурит сигареты, о том, что больше не увидит мать, которую он терпеть не может. Парень думает о том, что сейчас осень, и знает, что Эмили не любит это время года, ведь постоянно чувствует себя подавлено. Все три месяца. А чтобы её развеселить, нужно просто сводить её к берегу и запускать вместе воздушного змея. Эмили любит наблюдать, как его бросает ветер из стороны в сторону. Как-то девушка призналась, что ассоциирует себя с ним?— она умеет летать, но находится на цепи. Томас чувствовал тоже самое, но ей не рассказывал. Никогда. Ему хотелось, чтобы Хоуп говорила только о себе, чтобы он всё знал о ней, ведь, рано или поздно, ему пришлось бы уйти. Тогда кто-нибудь другой позаботиться о ней.Томас думает о Дилане. О парне со своим приветом и видом на жизнь. Со своими мыслями и мнением, которые корнями въелись в его разум, мешая мыслить обширнее. Они с Томасом похожи. Сангстер так же не имеет понятия, что у него всегда есть выбор. Но парень так был зациклен на Дилане и Эмили, что вовсе забил на себя. Он не любил посвящать кого-то в свои дела, а так же сам не желал ворошить всё свое накопленное дерьмо.Томас Сангстер всё ещё смотрит в темное небо, не видя света.?Птица, имеющая крылья, но не умеющая летать?.Томас Сангстер вырвался и смог взлететь.Но тут же разбился.От лица О?Брайена.Я не хотел больше никогда переживать это вновь. Я никогда больше не желал ощущать то же, что и год назад, то же, что имеет привкус неприятной горечи на кончике моего языка. Я никогда больше не желал иметь дело с другими людьми, привязываться, чтобы в последствии не мучиться от боли в груди, но, блять.Я чувствую, как в голове возрастает чертово давление, как в груди увеличиваются с каждым вздохом мои легкие, сжимая сердце, как глотать кислород становится всё труднее, как вот-вот опять хлынет кровь из носа от скачка давления, и мне снова потребуется салфетка. Я чувствую, как мое подсознательное ?я? вновь начинает сражаться за здравомыслие, ведь меня вновь тянет вниз, вновь ощущаю, что внутренности выворачивает с дикой болью при попытке подумать о случившемся. Тошнота комками в сухой глотке.Я больше никогда не хотел иметь дело с суицидом, но, блять.Делаю дрожащий вдох, поднимая голову, и смотрю в серый потолок кабинета полицейского. Пальцы переплетаю в замок, сжимаю, борясь с желанием потереть опухшие веки. Тяжело дышать, будто кто-то с безумной силой сдавливает мою грудную клетку, всячески препятствуя моему желанию. Голова кружится, но я отказываюсь принимать успокоительные.Она не должна была видеть меня таким, но…Блять.Эмили сидит рядом на неудобном диване непонятного темно-песочного цвета. Она не проронила ни слова. Не окинула меня взглядом. Я даже не слышу, как она дышит. Девушка смотрит вниз, в одну точку рядом со своими ногами, и беспрерывно стучит пальцами по коленке, тем самым дает мне понять, что дело плохо. Черт, да мы в дерьме. А всё по вине Т…Нет, не думай о нем.Стоит мне попытаться начать думать о Сангстере, как сердце неприятно сжимается, а комок в горле увеличивается. Он был моим другом. И я оплошал, ведь на хер подпустил кого-то настолько близко, дал волю эмоциям, демонстрируя их ему. Ни черта не скрывал, да он и сам с простотой и без слов понимал меня, а что теперь? Что осталось теперь? Ни черта, блять! Я, черт возьми, сломал бы ему шею, если бы…Если бы он выжил.Кожа рук заметно покрывается мурашками, поэтому панически и нервно тру её ладонями, не желая, чтобы это видела Хоуп. Она не может даже думать о том, что я не в себе. Что я потерян, что разбит и готов сам разнести всё вокруг к херам, в надежде избавиться от истязающей боли под ребрами. Эмили Хоуп не должна видеть мою слабость, потому что я не слаб. Я сильный. Мне на всё плевать. И на Томаса Сангстера мне внеебически плевать. На этого кретина, ублюдка, на этого…Глаза горят. В носу неприятно колит. И этот ад не имеет конца. Ад не наяву. Ад внутри меня. И теперь мне жить с ним. Нет, существовать. Изо дня в день ощущать изнуряющую боль и изнемогать от неё, сводя концы с концами, потому что это… Это, блять, черт, как больно! И это всё ты, Томас. Чертов Томас! Блядский…Тяжелый вздох с губ. Поддаюсь вперед, опуская лицо в ладони, и жду, пока меня отпустит. Я должен справиться. Должен вытерпеть. Я обязан. Но с ужасом понимаю, что не могу заставить себя поднять голову. Не в силах шевельнуться. Тело онемело, ноги нервно трясутся. Кусаю губу, сдерживая болевой стон, когда при вдохе под сердцем начинает колоть ноющая боль. Невралгия.Нас забрали в участок, опрашивали в течении двух часов, если не больше, и мне пришлось говорить, выдавливать из себя ответы, ведь я видел, как они смотрели на молчаливую Эмили. Они наверняка подумали, что это именно она толкнула его. Сомнений нет. Один из полиции даже хотел взять отпечатки её пальцев.Поворачиваю голову, удается взглянуть на не меняющуюся в лице Хоуп, которая сидит со слегка приоткрытыми губами, всё так же сверлит взглядом пол, но пальцами уже не стучит. Она держит ладони на коленках, еле заметно покачиваясь взад-вперед. Больно видеть её такой… Такой, какая она была раньше. Забитая, зажатая, боящаяся поднять глаза. Она и не хочет вовсе.Мне нужно взять её за руку. Нужно напомнить, что я рядом, дать знать, ведь она не одна, но вместо этого вновь ощущаю сдавливание в глотке, поэтому опускаю голову, оттягивая пальцами темные волосы. Сутулюсь, опираясь локтями на колени, и жду, пока мне станет легче.—?Вы точно не толкали его? —?мужчина в форме вновь задает тот же вопрос, адресуя его именно Хоуп, которая никак не реагирует, будто находится в отдельном, своем, мире.—?Козёл,?— шепчу, не в силах прокричать оскорбление, да и шепот остается незамеченным, ведь в захламленный кабинет с пылью в воздухе вламывается женщина. И я узнаю её по голосу.—?Зайка,?— она падает на колени напротив Эмили, схватив её за руки, и девушка медленно поднимает на неё свой взгляд, полный неясного безразличия ко всему. —?Ты как? —?женщина поглаживает ладонью её по щеке. От неё разит спиртом. Она пьяна. Чертова блядь.—?Спасибо, я,?— запинается, нервничая при разговоре с полицейским. —?Я могу забрать её?—?Конечно,?— его ответ заставляет меня подскочить на месте.—?Сядь,?— мужчина в форме вежливо просит, но я не слушаю, не веря, что эта женщина с такой легкостью заставляет Эмили подняться с дивана и уже ведет её в коридор, где слишком шумно. Спешу за ними, не зная, что предпринять, чтобы забрать Эмили к себе, чтобы не отпускать.Чтобы держать её руку.Но я всё ещё не могу заставить себя говорить. Язык заплетается, а звон телефонов мешает собраться, вызывая головную боль. Выскакиваю в коридор, игнорируя полицейского, и уже тяну руку, чтобы остановить Хоуп, но замираю, слыша грубый голос отца, который уже спешит по коридору в нашу сторону вместе с Джойс. Страх отражается в моих глазах, когда взгляды родителей пересекаются. Мать Хоуп в ту же секунду застывает на месте, держа Эмили за плечи, а мой отец подходит слишком близко, только после этого с возмущением на своем уставшем лице останавливается, переводя взгляд с женщины на меня:—?Я тебя предупреждал, черт побери! Говорил не связываться с семьей этой шлюхи! —?кричит на весь участок, и Эмили морщится, дрожащие руки тянет к лицу, чтобы прикрыть уши, и я молюсь, чтобы она ни черта не слышала, ведь отец не останавливается на сказанном:—?Тебе не хватило того, что эта женщина разрушила нашу семью?! Ты ведь не настолько глуп, Дилан!Воздух застревает в глотке. И не только в моей. Отец вдруг меняется в лице, ведь видит, как ослабло выражение моего, с какой усталостью и обреченностью я теперь смотрю. Нет, он только сейчас разглядел в моих глазах мольбу, поэтому внезапно замолкает. Я чувствую страх, ведь медленно перевожу внимание на девушку, которая с опаской, с присущей ей осторожностью оглядывается, остановив на мне свой полный непонятных мне эмоций взгляд. Она смотрит так, будто я только что заявил, что все проблемы исключительно по её вине. Что это она убила Томаса. Сухие губы всё так же приоткрыты, а глаза медленно заполняются больной виной и стыдом. Нет. Черт возьми, не надо! Я знаю её отношение к тому, что её мать рушила чужие семьи. И она ненавидит себя за это. За то, что она?— её дочь. Девушка шире открывает рот, и меня пробирает до мурашек, когда с её губ слетает слабое, но слишком резкое для моей больной головы: ?Прости?,?— на бледном лице ужас. Эмили начинает медленно качать головой, повторяя всё громче:—?Господи, прости,?— она молит о прощении, хотя здесь нет её вины. Она просит за свою мать, перекладывает все её грехи на себя. Моргаю, терпя пощипывание в глазах от еле скопившихся слез, которым я не желаю вырваться наружу, и делаю шаги к Хоуп:—?Т-ты, ты не виновата.—?Не приближайся к моей дочери! —?вдруг кричит мать Хоуп и бьет мою протянутую руку.—?Прости,?— Эмили начинает плакать, давясь своими словами. —?Прости,?— ей приходится отвернуться, ведь женщина тащит её дальше:—?Чертовы ублюдки,?— смотрит на моего отца, рыча, как безумная. —?Не приближайтесь к моему дому!Я дергаюсь, срываясь с места:—?Эмили,?— зову её, желая достучаться до девушки, которая не может справиться с потоком своих слов-извинений, продолжая плакать и уже шептать: ?Боже, прости?. Хочу обойти отца, но тот хватает меня под руки, и я с обреченностью и злостью понимаю, что сейчас слишком слаб, чтобы вырваться, но продолжаю дергать руками, желая посильнее задеть мужчину, чтобы заставить отпустить.—?Дилан, успокойся! —?просит, привлекая внимание мужчин в форме, что стоят у фильтра с водой. Они оставляют стаканчики, спеша в нашу сторону,?— и через секунду я уже прижат щекой к холодному грязному полу, а мои руки заламывают за спину. Слышу, как отец ругается, объясняя ситуацию тем, кто держит меня, но те, видимо, считают своим долгом задержать меня. Пытаюсь не потерять Эмили из виду, но мать уже выводит её к дверям. Вижу, как Хоуп трясется, сжимая предплечья руками, и пытается обернуться, но женщина толкает девушку дальше, вовсе покидая полицейский участок. Корчусь от боли, не справляясь с хриплым дыханием, и сжимаю опухшие веки, не веря.Просто не веря, что это происходит со мной.Нет.С нами.После всего, чего мы добились вместе, всё рушится в крах. Я с ужасом понимаю, что всего этого может больше не быть. Страх стискивает сердце, сжимает, заставляя меня простонать от боли и отвратительно жалко шмыгнуть носом.Я боюсь, что это лишь начало нашего общего безумия.***Женщина в потрепанной одежде не первой ?свежести?, с непонятной прической из сальных русых волос, нервно кусает обгрызенные ногти, сидя напротив полицейского в форме за столом. Она, поначалу, даже не понимает, в связи с чем ее вызвали в участок. Быть может, ее муж опять натворил дел? Может, он ограбил кого или подрался в опьянении? Бледная кожа в саже, тонкие руки трясутся от нехватки успокоительных препаратов, с которых она начинает практически каждый свой день, и без которых вряд ли протянет хотя бы неделю. Её юбка в пол слегка порвана у самого края, но она не скрывает под тканью старые балетки с отклеивающейся подошвой.—?Нам очень жаль,?— мужчина в форме пытается говорить мягче, подобрать слова, вот только замечает на лице женщины полное отсутствие, что немного сковывает, заставляя напрячься. —?Но ваш сын не выжил,?— произносит, слегка поддавшись вперед, ведь видит, как сужены зрачки глаз его собеседницы. Она никак не реагирует на его слова, продолжая грызть ногти.—?Он жил еще пару минут после падения, но врачам не удалось спасти его. Его тело было слишком слабым и… —?Он замолкает, всматриваясь в лицо женщины, которая отводит какой-то нервный взгляд в сторону, рассматривая узорчатые стаканы на столе. Мужчина тянет руку к рации, вызывая своего напарника, поскольку подозревает, что женщина ?под чем-то?, а та вдруг молвит шепотом:—?А кремация?— это дорого?***От лица Хоуп.Расправленная кровать. Забитая всяким хламом тумбочка. Заваленный вещами стол. Наполовину зашторенные пыльные окна. Бледный свет.Зеркало.Медленно вожу расческой по темным волосам, смотря куда-то на уровень моей шеи, кожу которой постоянно задеваю жесткими ?зубчиками? расчески, отчего остаются красные болезненные следы. Сердце в груди ровно бьется, оно сильными ударами отдается во всем теле, никак не позволяя мне отойти от шока, забыться ужасом, оставить свое сознание и отключиться, хотя бы временно. Мне отвратительно видеть себя. Видеть свое лицо, знать, что оно принадлежит мне. Вот она?— Я. И я безобразна настолько, насколько это может быть возможно. Сильный ветер громко стучит в стекло, так и мои мысли в полнейшем хаосе мечутся, давя на стенки черепа. Я никогда не смогу от них избавиться. Отныне они?— часть меня. Часть той Эмили Хоуп, которая не смогла помочь Томасу Сангстеру, которая была рождена женщиной, сломавшей жизнь Дилану О?Брайену. И я себя ненавижу.Глаза горят. Опять. Я сильно сжимаю веки, простонав сжатыми губами, и делаю глубокий вздох через нос, чувствуя, как меня вновь накрывает. С головой. Без возврата. Я вновь поддаюсь. И мне нет оправдания. Я должна страдать. Страдать из-за ошибок. И не жаловаться. Я не рождена для того, чтобы быть счастливой, и мне себя не жалко, потому что именно этого я заслужила. Все мои грехи. Все моя вина.Прости, Томас, я виновата перед тобой.Прости, Дилан, за мою мать.Всхлипываю, грубее расчесывая волосы, тем самым выдираю волосы, что падают к ногам.Простите меня.Стону, корчась и краснея от больных эмоций, что раздирают кожу груди. Простите. Господи, простите меня. Прости, Дилан, что тебе приходилось терпеть меня, видеть лицо моей матери, а я ни о чем не подозревала, прости. Прости, Томас, что не видела твоей боли, думая только о себе, о жалости к себе, я настоящая эгоистка.—?Простите,?— шепчу дрожащими губами, не вытирая слезы, которые начинают катиться по щекам. —?Простите.—?Зайка? —?Голос женщины за спиной, и язык не поворачивается назвать ее ?матерью?. —?Как ты? —?она входит в комнату, и меня прошибает дикий холод. Рука дрогнула, сжимая деревянную расческу, а взгляд замер. Я опустошена. Внутри меня пересохший океан, который до этого был наполнен теплотой, что никогда раньше не находила отклик внутри меня. А теперь, что там? Сухость. Сплошная степь под утомляющим солнцем. Я разлагаюсь.—?Я принесла тебе чай, зайка,?— не зови меня так. Не смей даже обращаться ко мне. —?Эмили? —?Нет, черт возьми, НЕТ. Женщина делает шаги ко мне с опаской, пока я пытаюсь справиться со сбитым дыханием и скачущим в висках давлением. Мои вздохи становятся короче, а веки сужаются с каждым сломленным между нами сантиметром.—?Не волнуйся о случившемся,?— женщина улыбается, протягивая руку, чтобы погладить меня по волосам, и ее слова окончательно вышибают мое сознание, даруя волю эмоциям:—?Не беспокоиться? —?Шепчу, выговаривая каждую букву с особой злостью. Рука женщины застывает, а я поднимаю взгляд, через отражение в зеркале смотрю на её бледное лицо, в глазах вижу страх. Да, тебе стоит бояться меня, мама.—?Какого черта ты несешь? —?Мой шепот?— крик для ушей. Женщина делает шаг назад к двери, пока я разворачиваюсь, сжимая расческу, и перевожу на неё свой испепеляющий взгляд. —?Какого, на хер, черта ты несешь?—?Эмили, зайка, послушай,?— поднимает перед собой ладони, думая тем самым успокоить меня, но огонь уже во власти ветра.—?Это все ты,?— рычу, скидывая на неё всю свою боль, превращая её в дикую ярость, подпитываемую черной ненавистью. —?Это ты! Этовсематьеготы! —?Кричу, бросая в сторону женщины расческу, и особо в нетрезвом состоянии уворачивается, уносясь с мольбами в коридор, а я не стою на месте. Я уже не чувствую саму себя. Во всем теле жжение. Под кожей терзает только одно желание, и мне не противиться ему.Я убью её.***Она несется. Бежит по коридору, боясь обернуться, ведь и без того знает?— Эмили гонится за ней. Её тяжелое дыхание, сбитый крик?— все это бьется в спину женщины, которая забегает в ванную, запирая дверь на щеколду. Глухой стук. Она прижимается спиной к поверхности двери, слушая безумные вопли Эмили, смешанные с больным рыданием, словно всё, что до этого девушка копила в себе,?— всё вышло наружу. Изливается в одном потоке ярости, с которым Хоуп уже не справится. Изабелл трясется. Её окутывает мрак страха, а сердце терпит удары. Эмили колотит дверь, выплевывает из себя матерные слова, окутывая себя еще большей темнотой. Этовсеты. Женщина в ужасе тянется в карман за телефоном, окончательно трезвеет, набирая номер, и прижимает к уху, каждый гудок перенося с болью в голове. И, наконец, ответ:—?Доктор Харисфорд слушает.А Эмили Хоуп уже изнемогает от боли. Она кричит, плачет и ругает саму себя, колотя дверь. Её гнев слишком быстро сходит на нет, словно ей больше не под силу быть агрессивной, будто ее ?животное? самосохранение ослабло за это время. Эмили стонет, сжимая веки, и бьется головой о дверь, не получая нужный эффект, поэтому начинает колотить лицо кулаками, прижимаясь спиной к стене. В голос рыдает, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Одна в темном коридоре. Одна с этой болью. Медленно перебирает вялыми ногами, качаясь и трясясь при ходьбе. Направляется обратно в комнату, в которой больше никогда не будет чувствовать себя комфортно. Дом, внутри которого отныне не безопасно. Девушка заходит внутрь, поднимая красные от слёз глаза на зеркало возле шкафа. Грудная клетка до боли растягивается, а ноздри увеличиваются при каждом хриплом вдохе. Эмили смотрит на себя. На свое отражение. В свои светло-голубые глаза, которые должны быть темнее, ведь она в гневе. Но нет. Прошлой Хоуп больше нет. Она?— не животное. Она?— человек. Слабый человек. Плачет, громко всхлипывая, и из последних сил держится, хватая со стола вазу с каким-то одиноким цветком, что оставила здесь мать, бросает её в зеркало, и то со звоном раскалывается, осыпаясь на пол. Эмили дергает плечами, ведь не может нормально дышать. Она задыхается своими эмоциями, медленно опускаясь на колени, и еле ползет к осколкам, долго ища в себе способность прийти в себя. И теперь перед ней тысяча осколков. В глазах тысяча обезображенных Эмили Хоуп.и это приводит без того помутневший рассудок в еще больший ужас. Паника возрастает, и Эмили кричит, хватая один из осколков. Подносит острием к своему запястью, не колеблется до последнего вздоха, пока вдруг руки её не замирают в страхе.?Ты боишься смерти, Эмили?.Нет, вовсе не боится. Это иной страх. Нет, даже иное чувство в грудной клетке. Девушка поднимает заплаканные глаза на тумбочку, на которой сложена кофта Дилана. Её дыхание не восстанавливается, лишь сильнее сбивается.Эмили Хоуп не хочет умирать, ведь здесь Дилан.Пальцы крепко сжимают осколок, что рвет кожу ладони, позволяя алой жидкости начать пульсировать в руке. Девушка тянется второй рукой к тумбочке, взяв кофту парня, и тянет её на себя, укладывая на колени, и смотрит. Долго. Мучительно. Она не может оставить его здесь. Совсем одного.Голоса и грохот с первого этажа. Эмили испуганно оглядывается, оценивая шум. Шаги приближаются. К ее комнате. Девушка быстро натягивает на себя кофту, будто это?— её щит. Её последняя надежда остаться собой. Она глотает аромат ткани, невольно утопая в нем, и чувствует, как тепло разливается под кожей. Вот он?— комфорт. Вот она- безопасность.Через секунду в комнату врываются люди в белой, неприятной глазу, форме.***Эмили нравилось такое утро. Утро с ароматом кексов и тостов, которые подавала на завтрак София, радуя своим умением готовить. А женщине лишь в радость о ком-то заботиться, ведь последнее время она постоянно одна в большом доме. Какой в этом смысл, если ты одинок? А сейчас ее глаза радуют эти странные, каждый со своей проблемой, подростки, которые кажутся друзьями, но значат друг для друга куда больше. Просто, им пока не удалось это понять. В полной мере оценить значимость и вклад каждого. София стоит у плиты, постоянно оборачиваясь, чтобы насладиться таким утром. Утром, которое позволяет ей вновь ощутить давно забытое тепло.Томас, вечно просящий добавки, и в итоге лежащий без движения в кровати, ведь слишком много съел. Необычный парень, который постоянно посматривает на Дилана, будто ожидая, что тот скажет нечто важное, но разве от О?Брайена дождешься? Парень с глубокой раной в спине, ведь постоянно получает удары от тех, от кого не ждал.Эмили?— девушка, у которой все написано на лице. Ходящая открытая книга в плане эмоций, но порой женщине кажется, что вся она уходит в тень. Солнце больше не озаряет, и что-то глубокое, тайное всего на мгновение всплывает наружу. Но этот миг тяжело поймать. Впечатлительный ребенок, который изо всех сил скрывает улыбку под ладонями, когда Томас, будто нарочно, начинает шутить, одаривая её всем своим вниманием.Дилан. Он словно зритель. Вечно молчаливый наблюдатель, сидящий в углу комнаты. Человек, привыкший держаться и держать на расстоянии. Живущий с недоверием. Взгляд, полный эмоциональной стабильности. Кажется, что у него все под контролем, но это не так. Все пошло наперекосяк, как только он проявил первые эмоции. И сделал он это не по отношению к Хоуп, а обратив внимание на рыжего котенка, что встретился ему на улице. И этот вечно чихающий Засранец?— есть его новое начало. Попытка начать все с чистого листа.И, несмотря на свою непохожесть, они все сидят за одним столом. Все смотрят друг другу в глаза, разговаривают, иногда переходя на смех. Вот, что София считает потрясающим. Они все потрясающие.Это утро невероятное.От лица О?Брайена.Серое. Давно ли это вызывает раздражение?Это серое небо. Этот запах кожаного салона автомобиля. Этот городской шум. Эти сменяющиеся пейзажи за запотевшим окном. Это молчание. Отец молчит. Он не роняет слова на ветер, как поступает обычно, чтобы избавить себя от чувства неловкости. Он ведет себя, как тогда. В день смерти матери. Он приехал, чтобы забрать меня, но я отказался, и он не стал отговаривать. Дал мне полгода, чтобы закончил десятый класс, но чем на самом деле я занимался?Я сидел дома. Каждый ебаный день торчал в стенах холодного здания, боясь выйти на улицу. Боясь социума. И это сводило с ума. Я почти не ел, я только пил. Заглатывал воду, молясь, чтобы она избавила меня от внутренних терзаний.И сейчас мне хочется того же. Мне хочется спрятаться. Засесть там, где меня никто не способен найти, где я буду один. И не вылезать. Не давать людям вокруг насладиться моей болью, моим упадком сил, моей слабостью.Томас и Эмили?— они мои слабости.—?Останови,?— шепчу, всматриваясь в знакомые дома. Это улица, на которой находится дом Хоуп. Отец не реагирует на мои слова, поэтому пинаю ногой спинку его сидения, заставляя Джойс с опасением оглянуться на меня. —?Мудак, ты оглох?!—?Ральф,?— умоляет тихо, и я вижу, с какой тревогой она смотрит в мою сторону, и меня вот-вот стошнит. —?Останови,?— просит. Слышу, как вздыхает отец. Он проезжает еще несколько домов, после чего паркуется возле калитки участка Эмили, и я молча выхожу из салона, громко хлопая дверцей. Толкаю калитку, спеша к дому девушки, и не оглядываюсь, когда отец начинает звать меня обратно. Кулаком стучу по дереву, опираясь рукой на стену, и прислушиваюсь. Ничего. Абсолютная тишина. Вновь стучу, чувствуя, как внизу живота начинает ныть боль. Удар за ударом. Никого. Хриплый вздох. Легкие начинают гореть так, будто я наглотался песка. Жжение в груди усиливается с каждой новой мыслей, что возникает в больной голове. У меня нет сил звать её, произносить имя, я хочу просто увидеть Эмили. Прямо сейчас. Она так сильно нужна мне в данный момент, что от осознания хочется рыдать в голос. Я жалок. Я привязан к ней. И мне больше не хочется терять того, к кому я испытываю подобное. Вместо того, чтобы отдаляться от неё, я хочу постараться сохранить эту связь. Связь, которая была у меня и с Томасом. НЕДУМАЙОНЕМ. Медленно отворачиваюсь, садясь на ступеньки крыльца, и жду. Я буду ждать ее. Плевать, сколько. Плевать. Плеватьматьвашу. Ставлю локти на колени, сгибаясь, и опускаю в ладони лицо, скрывая его от отца, что продолжает пялиться на меня из салона автомобиля, который трогается с места. Тяжело дышу, срываясь на кашель, когда сил терпеть больше не остается. Грубо сжимаю ладонями рот и прикрываю веки, сдерживая очередную волну эмоций, что рвет мою грудь, в попытке выплеснуть все внутренности наружу.Терпи. Томас молча терпел, и ты сможешь.Блять.Блятьблятьблять.Отвратительное мычание, и я вновь прячу лицо в ладони, стискивая зубы.Терпи. Ты всю свою жизнь терпишь.***Коридоры больницы светлее, чем кажется. Изабелл ходит кругами, стоя за дверью палаты, в которой пытаются усмирить её дочь. И женщина слышит крик, слышит ругань, и ее глаза наливаются слезами. Она кусает красивые ногти, порой трет веки, избавляясь от тяжести в них, и вновь слушает. Голос дочери за дверью постепенно затихает. Ей, видимо, ввели успокоительное. Изабелл держит руки на груди, продолжая нервно шататься от стены к стене, пока из палаты не выходит знакомый ей уже больше десяти лет доктор Харисфорд, который последнее время при виде этой женщины не улыбается. Строгий с виду. Стойкий внутри. Он держит в руках карточку пациента, и смотрит на Изабелл, которая пытается улыбнуться:—?Как она?—?А как ты считаешь? —?Обращение без намека на уважение. Мужчина поправляет очки, хмуро вскинув голову. —?История повторяется, Изабелл.—?Но, но,?— запинается. —?Вы ведь сможете ей помочь? —?Паника в глазах. —?Я хочу, чтобы именно вы работали с ней. Вы ведь знаете её и причину её заболевания, и… —?Начинает нервно тараторить, чем вызывает лишь раздражение со стороны врача:—?Я определенно буду заниматься ею, и ты больше не станешь лезть в мою работу, говоря, что знаешь, как лучше,?— бросается в нее словами, заставляя женщину прикусить язык. —?Тебе не одурачить меня. Думаешь, я поверю, что в тебе резко пробудился материнский инстинкт, поэтому ты вернулась? Нет, ты лишь чувствуешь ответственность и вину. Тебе стыдно и тяжело жить с этой тяготой на душе, поэтому ты вернулась и сделала этим только хуже. Это далеко не любовь к своему ребенку. Это пустая попытка искупления, так что отныне ты будешь приходить, если я тебе разрешу,?— сует карточку в карман белого халата, разворачиваясь, чтобы уйти.—?Но, если история повторяется, то Эмили вновь будет нуждаться во мне,?— волнуется Изабелл, спеша за Харисфордом, который хмуро проговаривает:—?Не беспокойся, я попытаюсь избавить её от этого дерьма.***Темно. Сколько времени? Не важно. Я буду ждать.На улице холодает быстрее, чем обычно. Ветер ковыряет больные раны на моей коже, заставляя сильнее натянуть капюшон кофты на лицо. Всё ещё сижу на крыльце в напряженном ожидании. Мой рассудок сходит с ума, ведь понятия не имею, где они могут так долго быть? Черт возьми, всё было бы куда проще, если бы… Стоп, ни хера не проще. Проще уже никогда не будет. Мы вернулись в самое начало. Мы вернулись к несмотрящей в глаза Эмили. Мы вернулись к равнодушному мне. Как раньше. И я уже устал пугаться того, что меня ждет. Я устал. Я в холодном поту и скрытом ужасе сижу здесь битый час, сдерживая эмоции подставным равнодушием. Ещё немного?— и Эмили придет. Тогда я должен быть готов. Я должен быть самим собой, так?—?Дилан? —?я даже не поднял головы, ведь голос отца того не стоит. Он вернулся сюда без машины, видимо, решил проветрить голову и прогуляться. Ублюдок. Этого козла мне ещё для большей ненависти не хватает.Мужчина садится рядом на крыльцо, вздохнув полной грудью, и роется в кармане своей куртки, пуская пар изо рта, ведь нас окружает дикий мороз:—?Хочешь, закурить? —?молчу. —?Знаешь,?— он поджигает кончик сигареты, и меня впервые выворачивает от запаха никотина. —?Я давно хотел поговорить с тобой, но… Ты ведь не из тех, кто станет слушать,?— начинает. Молчу. Всё ещё. И собираюсь так продолжать. Мужчина держит в одной руке термос, улыбаясь:—?Джойс сделала тебе чай. Она предложила заварить кофе, но я помню, что ты его терпеть не можешь,?— говорит медленно, слабо, устало, после чего делает затяжку, пуская облако дыма в воздух. —?Сейчас не самое подходящее время для ворошения прошлого, но я всё равно хочу кое-что сказать,?— я молчу. Я буду молчать. Я не посмотрю на него. Никогда.—?Тот день, когда я уехал от вас с мамой,?— продолжает? С какого хера он не затыкается, блять?! —?В тот день ты смотрел на меня так же, как сегодня в участке. Страх. Вот, что я видел, а так же мольбу. Всё, как тогда. Единственные два случая, когда ты проявил какие-то эмоции при мне, и это печально. Мне хотелось бы видеть немного иное выражение,?— хрипло говорит, продолжая курить. —?К чему я это? —?задает вопрос сам себе. —?Не хочу этого признавать, но эта Хоуп дорога тебе. Даже Джойс начала ругать меня, хотя безумно боится эту девушку. Я не хочу видеть, как ты убиваешься из-за потери. Вновь не хочу. Твоя мать и, как я понимаю, твой друг?— это прозвучит грубо, но ?везет? тебе связываться с теми, кто не умеет жить,?— опускает сигарету, а я продолжаю молча смотреть вниз, прижимая сжатые кулаки к губам, чтобы никто не видел, как они дрожат. —?Я не хочу больше видеть тебя таким, поэтому, если тебе нужна Хоуп, чтобы чувствовать себя хорошо, я готов принять это.—?Мне не нужно твое разрешение,?— слова сами срываются с языка хотя я не желал вовсе говорить с ним, и, несмотря на мою грубость, сам факт, что я открыл рот, заставляет мужчину расслабиться:—?Не сомневался. Просто, я хочу, чтобы ты знал?— я на твоей стороне,?— не трогает. Совершенно. Пусть засунет себе это дерьмо в глотку. Он мне не нужен. Поезд ушел лет десять назад, если не больше.Стук каблуков. Поднимаю голову, хмуро уставившись на женщину, что качается из стороны в сторону, ковыляя к калитке, и пинает её ногой, поднося сигарету к ярким губам. Пьяна. Вскакиваю на ноги, хотя сил для действий больше нет. Мужчина поднимается, но не обращаю на него внимания, высматривая рядом с женщиной Эмили, но её нет. Быстро иду к алкоголичке, которая вызывает внутри меня всё больше отвращения, и встаю перед ней, хотя женщина вовсе не замечает меня. И не собирается замечать.—?Где она? —?хриплым голосом задаю вопрос, кусая больные губы. —?Эй! —?кричу, ведь женщина поднимает ладонь, покачиваясь, и обходит меня, шепча невнятно: ?Ей помогут?.—?Эй! —?хочу схватить её за шиворот, но отец перехватывает мою руку, прося:—?Успокойся.Отдергиваю её, делая шаги в сторону матери Хоуп, но отец вновь тащит меня обратно, продолжая настаивать на моем успокоении, а женщина повторяет одно и тоже, подбираясь к двери своего дома.—?Эй! —?кричу ей, паникуя, ведь она так и не дала ответ. Она не сказала, где мне искать Эмили. Я не могу терпеть это. Не могу больше сидеть в неведении. Я сойду со своего чертова ума, если она не скажет! —?Блять, ты… —?женщина открывает дверь, уже переступая порог дома, и я не выдерживаю, выхватывая из рук отца термос, и размахиваюсь, бросая в сторону двери, но он влетает рядом. В стену, со звоном падая на крыльцо.Чертова… Чертова дрянь.Дерьмо.***В палате поддерживают нормальную температуру, но её кожа всё равно мокрая. В холодном поту, ведь перестройка организма вновь запущена. Процесс идет, и доктор Харисфорд не думает на этот раз терять время. Он сидит напротив её кровати, пытаясь говорить медленно, ведь зрачки девушки не реагируют на свет, медленно расширяясь, когда его выключают, а затем так же медленно сужаются, когда комната вновь озаряется светом. Реакция не нормальная.—?Эмили,?— мужчина снимает очки, недолго крутя их пальцами, после чего кладет на столик рядом, взяв в руки папку с именем пациента. —?Ты меня помнишь? Я?— доктор Харисфорд. Мы с тобой дружим уже больше десяти лет.Девушка сидит на кровати, вжимаясь в угол. Бледная кожа лица влажная. К ней липнут локоны волос. Голубые глаза не светятся, не блестят, как обычно. Вид болезненный. Хоуп смотрит в потолок, медленно, но громко заглатывает воздух носом, пока доктор пытается вытянуть её на контакт:—?Я могу помочь тебе, но для начала, тебе нужно немного успокоиться, понимаешь?Девушка опускает на него свой взгляд, медленно моргая, и шепчет мокрыми губами:—?Я ничего не чувствую.—?Это из-за препарата, завтра тебе будет легче,?— объясняет Харисфорд, опуская заинтересованный взгляд на темно-красную кофту, что девушка всё это время сжимает в руках, никому не отдавая. —?Чья это вещь? —?спрашивает, а Эмили долго думает, опуская голову, чтобы взглянуть на кофту, и морщится, качнув головой. Она в ступоре. Сбита с толку. В груди пусто. Нет больше тепла. Ничего не осталось.—?Эмили? —?мужчина добивается ответа, а Хоуп лишь хрипло шепчет, вновь ударяясь головой о стену, будто бы болью хочет пробудить в себе воспоминания:—?Я не знаю,?— тихо. Слишком тихо, но с особой болью. —?Я не могу вспомнить.