Часть 2 (1/1)
Арена – огромная концертная площадка – была набита народом под завязку. Кузен Мосли, полный, маленький и шустрый, провел их через служебный вход. Узкими коридорами, мимо охраны, мимо снующих и громко разговаривающих людей. Здесь, по эту сторону сцены, царили деловитая спешка и кажущаяся хаотичной суета. На них никто не обращал ни малейшего внимания, только единожды прикрикнули, что бы они освободили проход – двое парней в рабочей одежде несли что-то габаритное, тяжелое. Видимо, часть сценического оборудования.Через боковую дверь, кузен, его звали Роб, вывел их в зал. С трудом пробираясь через толпу, они нашли свои места рядом со сценой, в пятом ряду, с краю. Инструменты были уже установлены и музыканты проверяли звучание, регулировали настройки. Спустя минут пятнадцать участники группы заняли свои места. Ударник, бас-гитарист, еще один парень, Ренди не мог понять, на каком инструменте он будет играть, но потом увидел различные перкуссии. Зал в ожидании замер, голоса притихли. Солиста еще не было. Несмотря на скептический настрой, Ренди с удивлением почувствовал, как сжалось сердце, а потом ухнуло вниз – парень с журнальной обложки вышел на сцену с поднятыми в приветствии вверх руками. Зал взорвался. Дейв рядом завопил. Харрисон с любопытством разглядывал солиста. Высокий, стройный, почти до худобы, в майке и черных джинсах, с выгоревшими на солнце каштановыми волосами и улыбкой. Веселой, яркой. Он как будто светился в огнях софитов. Сейчас в нем не было ничего штормового – открытый, явно наслаждающийся овациями. Он сказал что-то стандартное о гостеприимстве города и людей, что-то о предыдущем концерте в Далласе, о песнях из нового альбома, которые будут играть. Его голос, мягкий, с легкой хрипотой, заставлял внимательно прислушиваться к словам.Ренди, загипнотизированный звуками первых аккордов, погрузился в музыку. Что он там думал о новых группах? Он был придурком. Потому что, здесь и сейчас, на его глазах творилось не шоу, а настоящее искусство. Солист запел, видимо, известную песню, потому что люди в зале восторженно закричали, засвистели. К четвертой песни все единодушно подпевали. А Ренди… музыка, голос, уводила его куда-то в другой мир. В мир, полный боли, страха, одиночества. В мир, полный надежды, веры, любви. Четкие рок-н-рольные ритмы, куда причудливо вплетались джазовые мелодии, фееричный бой ударных, взрывающие атмосферу гитарные соло. Что-то было в этих песнях южное, наполненное солнцем, горячим песком, жаркими муссонами, смертельными торнадо. И сам Гейл Харольд, яростно перебирающий струны, представлялся Ренди странным южным божеством. Золотой, солнечный, его голос пробирал до самой сердцевины, заставляя вставать дыбом волоски на руках. Он пел, и слова текли и казались рекой, темной, полноводной Миссисипи. Энергетика, рожденная из голоса, музыки, яркой харизмы, зашкаливала. Ее можно было почувствовать физически, осязаемая, она звенела в каждой струне, в каждом ударе, в каждом человеке. Отзывалась острым наслаждением, болью одиночества, жизнью и смертью. Хотелось остановить часы, чтобы продлить в бесконечности это время. Никогда Ренди Харрисон, северный мальчик, не чувствовал такого единения с кем-то другим. А с этим абсолютно чужим, незнакомым, мужчиной – стопроцентное попадание мыслей и чувств. Хотелось плакать и смеяться, одновременно, все сразу.
Посмотрел на Дейва – наверное, и он испытывал что-то подобное, потому что на его лице, быстро сменяя друг друга, мелькали сильные эмоции. Последняя песня на бис, зал не отпускал, заставляя музыкантов возвращаться и возвращаться. Концерт кончился и Ренди чувствовал себя легким, невесомым, музыка продолжала играть в голове, восторг, рожденный выбросом адреналина, заставлял сердце биться в бешеном ритме.– Это было круто! Рендс, дружище, это было круто! – Дейв, восторженно и импульсивно обнял его за плечи. – Представь, а ты не хотел идти! Ренди хватало лишь на то, чтобы, соглашаясь, кивать. Слов не было.– Надо чуть подождать и Роб отведет нас за сцену. Он обещал, что попытается нас протащить к музыкантам, возьмем автографы. Бляя, ты представляешь?Ренди представлял смутно, ему не верилось, что золотой бог может снизойти и подписать свое фото на глянцевой обложке для него и друга. Нереально. И еще Харрисону было страшно, вдруг бог что-то скажет, глупое или высокомерное, заставит разочароваться. Ренди не хотелось этого, пусть останется здесь, в его сердце, на высоком пьедестале таланта, страсти, красоты, ума. Идеальным. Совершенным. Но Дейва, если что-то попало в его голову, было невозможно остановить. И Ренди, в который раз, почти безропотно подчинился. Роб вел их теми же узкими коридорами, потом попросил подождать в небольшом закутке. Тут Харрисон понял, что ему нужно, просто необходимо, в туалет. И сделать это надо сейчас, до встречи с музыкантами. Роб махнул рукой куда-то влево и со словами ?вторая дверь справа, только быстрее? убежал. Ренди пошел по коридору, одна дверь, вторая, вроде справа. Зашел в небольшую затемненную комнату. Это явно был не туалет. Висели и валялись вещи, чехлы от гитар, большое зеркало, какая-то смешная шляпа, брошенная на столике. Пахло потом, сигаретами, одеколоном, кожей. Еще присутствовал странный маслянистый запах. Рендс с любопытством огляделся, догадываясь, что это комната, где переодевались перед концертом музыканты. Уже собирался уйти, но увидел, как поворачивается дверная ручка и инстинктивно метнулся за большой, заваленный каким-то барахлом стол. Кто-то ввалился в комнату. Он услышал, как защелкнулась задвижка на замке.-Блядь, Гейл, у нас нет времени, - сказал один из вошедших.-На хуй время, Адам, не выебывайся.Ренди замер, почти перестал дышать. Узнал голос. Сердце пустилось в бешеный пляс. Хотелось, одновременно, и спрятаться подальше, и выглянуть. Посмотреть, что они там делают. В тишине четко раздался звук расстегиваемого зиппера, вжикнула пряжка ремня. Харрисон вытянул голову и увидел… в большое зеркало, напротив, в отражении два сплетенных в объятиях мужских тела. Кровь бросилась в голову, заливая румянцем щеки, шею. Сказать, что он был в шоке, было бы мало. Как завороженный, не мог отвести взгляд от этой картины. Слышал шумное дыхание, стоны. Видел обнаженные ягодицы в приспущенных джинсах. Гейл резко отстранился от мужчины, перевернул его, вжав лицом в стену. Видел, как его руки обнимают, гладят спину. Склоненную голову, искаженное желанием лицо. Укус-поцелуй за загривок. Мужчина оперся ладонями и прогнулся в пояснице. И музыкант… Ренди хотелось зажмуриться, но он просто не мог. Кровь сверху хлынула вниз, по направлению к животу. Стало жарко и тесно в брюках, иголками прошило позвоночник. Раздался звук разрываемой упаковки и парень услышал хриплый стон боли… или наслаждения. Потом все как кадры перед глазами – ритмичные движения, приглушенные поцелуями крики, почти рыки. Загорелые ягодицы с напряженными мышцами, играющими под кожей. Ритм убыстрился, стал рваным, Ренди увидел, как рука движется в такт толчкам на члене незнакомца… Эти длинные пальцы, еще полчаса назад перебирающие струны, теперь сомкнулись на чужой плоти, сжимая, скользя, доводя до оргазма. Причем, в приглушенном свете именно эти движения виделись отчетливо, выпукло. Будто что-то случилось со зрением, и Харрисон смотрел в увеличительное стекло с искаженным фокусом. Видел белесую жидкость, выстрелившую на стену и руку. Длинную шею музыканта с выпирающим кадыком, запрокинутую голову, приоткрытые в экстазе оргазма губы… Все закончилось, быстро и шумно.
Ренди в испуге, что его могут заметить, вжался глубже за угол стола, в спасительную тень. Пытался сдержать воздух, со свистом вылетающий при дыхании, укротить бег крови. Сердце билась громко, гулко отдаваясь в ушах, так, что его, казалось, было слышно на все комнату Вновь шорохи и звуки – молний на брюках, поправляемой одежды, открывшейся двери. Неужели пронесло? – Ренди прикрыл глаза. Минута и путь будет открыт. К черту все, ни о каком автографе, ни о туалете он уже не думал, просто смотаться отсюда и попасть в свою комнату. И в душ, получить разрядку. Он услышал – шаги, кто-то вышел, чьи-то голоса в коридоре…– Выходи! – голос резкий, требовательный. Парень не сразу понял, что это сказано ему. –Хватит прятаться, вылезай, я видел тебя, – музыкант, а это был именно он, прошел к столу за которым укрылся Ренди. Другого выбора не было, и он поднялся с колен, только сейчас поняв, что так и сжимает в руке помятый журнал. С трудом поднял взгляд. Гейл Харольд рассматривал его со странным выражением на лице, внимательно, пристально. Ренди с надеждой взглянул на приоткрытую дверь: а если рвануть и сбежать, туда, к людям? Но музыкант, его уже бывший почти что бог, загораживал путь к бегству.– Ты кто такой?– Ренди… – растеряв все слова, ответил парень и сам понял глупость прозвучавшего.– И что, Ренди, ты тут делаешь? – мужчина говорил спокойно, слегка насмешливо. Но Харрисону стало страшно, появилась мысль, что его могут отсюда не выпустить. Ведь он стал свидетелем того, что обычно скрывается. Мысль о том, что музыкант может быть открытым геем, даже не посетила его голову.Ренди протянул журнал: – Вот… автограф хотел взять… Понимая, что говорит еще большую ерунду, смутился, вновь покраснев.
Гейл Харольд подошел ближе, почти вплотную. Ренди мог рассмотреть каждую пору на его лице, глаза музыканта были… темные, нечитаемые, радужка полностью заполнена расширенными зрачками. Харольд перевел взгляд на журнал, потом ниже - на предательскую выпуклость в паху парня и улыбнулся… мягко, понимающе. От этой улыбки появились легкие ямочки на щеках и лучики морщинок в уголках глаз. У Ренди екнуло сердце. А мужчина наклонился еще ближе и поцеловал. От неожиданности Харрисон выронил журнал и замер, не зная как реагировать. Целовал нежно, как будто пробуя на вкус, мягко, не пытаясь ворваться в рот. Парень почувствовал через грубую ткань осторожное прикосновение чужой ладони к возбужденному члену. Это снесло крышу, сорвало напрочь. Хотелось толкаться в эту ласкающую руку, хотелось почувствовать ближе, без преграды из одежды. Поцелуй прервался и Ренди как со стороны услышал свой собственный полувздох-полустон. Не решаясь открыть глаза, стоял, ждал… Почувствовал, как рука по-хозяйски сжимает его ягодицы, оглаживая, сминая. Прикосновения к члену стали жестче, грубее. Вновь чужие губы, только в этот раз поцелуй уже другой – требовательный, властный. Языком по небу, зубам, глубже в горло. Ренди стонал глухо, в рот, отвечая, поддаваясь. Возбуждение достигло пика и, ощутив крепкое сжатие ладонью под головкой, вместе с грубой тканью – почти больно, но так сладко… Он кончил, вот так , прямо в трусы. Мелкая дрожь сотрясла все тело. Ноги стали ватными, и если бы его не поддержали, он бы, наверное, свалился на пол. Мужчина гладил его по голове, нежно, успокаивая. Поцеловал куда-то под ухо и, прошептав ?хороший мальчик?, отстранился. Он ловко поднял с пола злополучный журнал и жестом фокусника вытянул из-под шляпы синий фломастер. Написал что-то в углу под собственным фото, всунул в руку Ренди и шлепком по заднице направил его к двери. Ренди, мало что соображая, рванул в коридор и, уже выбегая, в дверях, увидел застывшую гримасу отвращения на лице Дэвида Мосли.– Что, тоже автограф? – как ни в чем не бывало, спросил музыкант. Ответа Ренди Харрисон уже не услышал, пулей летя по длинному и узкому коридору…
Он плавал у поверхности. Теперь казалось, что лишь тонкая водная пленка мутного омута отделяла его от реальности. Проткнуть пальцем, просто сделать одно усилие. Но эта пленка тянулась, искажалась, менялась, обволакивала – не вода, тонкий, прочный латекс. Над пленкой – звуки, голоса, музыка и боль… уже не надрывная, не вспышками, не яростными криками во мраке. Постоянным приглушенным фоном. Желанная боль, шепчущая боль – это тело живо, отвлекающая боль – не вспоминай… себя, о себе. Но они пришли, воспоминания, через первое узнавание голосов:– Доктор, есть ли во всем этом смысл? – женский голос. Яра. Снова муть омута и: – Гейл, сколько можно, я устала ждать. Ты должен выбрать. В конце концов, ты просто мне обязан, если бы не я… Пять лет я хлебала это дерьмо – твои бесконечные отъезды, твои измены, твои наркотики, твоих друзей, твой ебаный байк. Сколько тебе лет? Ты уже не мальчик. Пора остановиться… вернись, я не могу без тебя… Остановись, останься…И вновь сквозь пленку: – Доктор, каковы шансы? Вы должны сделать все возможное. Не от вас зависит? Ерунда, есть и другие врачи… – Скотт. Рваные строки рваных фраз – сегодня, вчера, в прошлой жизни? Когда? – Гейл, они тянут тебя на дно, их эпоха прошла. Ты сам, ты все сможешь сам. Двигайся дальше. А я помогу, это в моей силе. Все что угодно, ты знаешь… Все для тебя… только останься…– Нужна еще доза. Маленькая. Поможет, не ты первый, не ты последний… Да подумаешь, еще никто не умирал… – Адам, вчера или сегодня, в этом времени или когда? – Только подожди, не уходи, останься…Воспоминания… саднящие, гнойные язвы на чистоте и непорочности боли. Воспоминания-кошмары – искаженные голодными оскалами когда-то родные лица, тянущиеся, ужасающие своими грязными изогнутыми когтями, руки. Жадно, ненасытно, беспощадно: Дай… останься… дай… дай… Дай! Беги… беги… Беги!