9. Литания Сатане (2/2)

Вдруг Аластор расслышал, как сам по себе повернулся кран. Он подумал, что магия сработала с опозданием, и думал так до тех пор, пока его вдруг не окатили ледяной водой.

Все выключилось.

Все разом.

Все эмоции, чувства, вся ненависть, всё отчаяние.

Пришла пус-то-та.

Пустота, которой хотелось надышаться. В ней все казалось патологически нормальным, идеальным даже, и мог наступить просвет… Точно. Просвет. Черные точки рассеялись и прямо перед собой Аластор увидел ее.

Солар.

Солар держала пустой таз, из которого и облила Аластора, и выглядела она необычайно эмоциональной: перепуганный взгляд, закушенная губа. И нервно скребла пластик ногтями.

— Что… что с тобой?.. — спросила на выдохе, отставляя таз. Присела напротив на корточки, явно взволнованная, так искренне, что это могло бы перепугать, если бы не… разозлило. Да. Аластор медленно, но верно начинал приходить в себя. В себя. В свое нормальное состояние. Прояснившийся разум, не обезображенный помутнением, по-прежнему ее ненавидел. — Ответь. Пожалуйста.

Солар… Удивительное ангельское отродье. Пусть хоть не единожды в ней зло пустит корни, она останется светлой. Для Аластора уж точно. И почему же… почему же он так гневался на эту чистую, юную фею, от которой по-прежнему исходило неописуемое мерцание благодати? Ах, да, она же была исполнена коварством и хитростью. Она же хотела свергнуть Аластора. А еще…

А еще.

Еще.

Она смотрела на него, наполовину нагого, видела каждый его глубочайший шрам, видела худобу, видела ТЕЛО, видела его голым, голым, голым, видела его душу, раскрытую, видела все это торжество ранимости. Так она заимела над Аластором контроль. И если он ее не убьет ПРЯМО СЕЙЧАС, то убьет она. Аластор не мог позволить, чтобы момент позора стал моментом перед его погибелью. Он не хотел погибать, стоя на коленях и склонив голову. Тем более, перед той, кто была слаба, гораздо слабее его…

— Ты… — прохрипел Аластор, сжимая в кулаки руки. — Ты следила за мной, да? Воспользовалась моим состоянием и шла по пятам… Как ты пробралась ко мне в номер? Неужели ослаб мой барьер… Я не почувствовал твоего присутствия, а ты и довольна. Ну, покажи его. Покажи копье, что украла у Вагаты. Впрочем, она, скорее всего, добровольно тебе его отдала. Вы же все здесь хотите… Все здесь хотите избавиться от меня, — проговорил Аластор, испепеляя взглядом свой объект презрения, и она ежилась, не зная, куда спрятаться. Понимала, что прятаться некуда.

Поднялась, отпрыгнула к стене, вжимаясь лопатками в ледяной кафель. Помяла несколько черных перышек. Тихо произнесла, почти умоляя:

— Аластор… это мой номер.

Кромешная тишина принялась истязать пространство. Аластор осмотрелся, не веря, но убедился: пол был устлан осколками флаконов, пахло дамским парфюмом, на раковине стояла уходовая косметика и еще множество всякой ерунды.

Блядь.

— Послушай, ты ворвался сюда, я испугалась. Я звала тебя, ты не реагировал. Мне ничего больше не оставалось, кроме как попытаться привести тебя в чувство таким образом. Получилось, как видишь, — залепетала Солар, укрывая плечики крыльями. Она прекрасно понимала, что ее монолог — последние слова перед смертью. Но Аластор не хотел торопиться. И нет, ему не нравилось этот момент смаковать. Он не хотел марать руки, если не брать отягощающие обстоятельства в расчет. Однако судьба не оставила выбора. Аластору, в конце концов, было даже немного жаль. Возможно, они с Солар смогли бы поладить, кто знает. Поладить на уровне неплохих знакомых, например. — У меня нет никакого копья. И я уже говорила… Я не желаю зла.

Тьма помехами исходила от висков Аластора, он ощутил небывалый прилив сил. Со дня знакомства с Солар он чувствовал себя постепенно все хуже, как будто она одним своим взглядом выпивала все здравомыслие вместе с магией, а тут он, вызывая в ней первородный страх, наконец все вернул. Разговоры о еде да о питье… Хлеб и вино, превосходное застолье!

— Здесь никто никому не верит, — Аластор встал. Держал лицо. Уж это он точно умел. Мокрые щеки не вытер, все равно слезы смыла вода, которой его окатили. Улыбка пугала, руки его тряслись, теперь уже от агрессии. Сделал шаг к застывшей у стенки Солар. Она вдохнула. Она не выдохнула. — И это, знаешь ли, абсолютно нормально. В Аду постоянно лгут. Иначе не выжить. Жить, дорогуша, хотят все. Я в том числе. Как бы ни было порой скучно и тягостно, мне очень хочется не просто остаться, но остаться на пьедестале.

— Я понимаю это. Я не претендую…

— Тише, пташка, тише, — расправив плечи, Аластор приложил палец к губам. Он прилагал усилие для того, чтобы не ссутулиться и не вернуть себе одежду по щелчку пальцев: мог ли теперь? Не знал. Но нет, если бы вернул, Солар сразу бы поняла, насколько ему неуютно стоять вот так, полураздетым, посему он терпел, стоически, с достоинством. — Можешь гордиться собой: посмотри, до чего ты меня довела. Одним своим существованием ты нарушила весь мой привычный ритм жизни, превратила меня в развалюху. Ты знаешь мои секреты, да-да, теперь не один — видишь эти шрамы? О, это было очень болезненно, ха-ха! Хочешь еще больше? Откуда они, любопытно? Люцифер собственноручно меня изрезал, поскольку почувствовал, что я — угроза. В какой-то момент я зашел слишком далеко даже по мнению самого Дьявола! Больше всего силы в темных созданиях. Я быстро это понял. Нет греха страшнее педофилии. Как думаешь, сколько в Аду педофилов? Совсем немного. Почему? Я их всех убил! Убил, когда копил мощь, чтобы свергнуть высших демонов и заполучить их энергию. Я смог. У меня всегда все получается. Все потому, что я не боюсь ни работы, ни крови. Кровь неприятна, копаться в человеческих внутренностях не доставляет мне никакого удовольствия, вопреки тому, что ты могла обо мне слышать. Но в этом жестоком мире, в этом мире без мира, иначе нельзя. Иной раз люди радуются убийству. Благодарят Бога, как будто бы это он постарался. А я не его руками убивал. Своими. И избежать ответственности я не пытаюсь. Если гореть мне за гнид последних, так буду гореть, ничего не поделаешь. Представляешь, некоторых я убивал здесь повторно! Какова судьба! Какова судьба!

Аластор не знал, для чего говорил ей все это. Возможно, ему уже все равно было, с кем говорить, лишь бы только открыться? Или… Аластору казалось, что Солар сможет его понять. Понять, потому что она многое видела, когда наблюдала за людьми. Психология для нее не была чем-то сложным. Аластор не считал себя самым особенным, наоборот, он считал себя примитивным, поэтому уповал на то, что сквозь страх Солар сделает о нем правильные выводы. Зачем? Да все потому, что ему хотелось принятия. И в момент, когда он оказался раздет во всех смыслах, ему хотелось принятия особенно остро.

Но Аластор ни на что не надеялся. В очередной раз: глупо верить в зубную фею. И Солар могла спросить: «Ты убьешь меня?» или взмолиться «Не убивай!», но сказала тихонько:

— Пройти один и тот же путь дважды может не каждый. Ты знал, что тебе нужно. Всегда знал. Величие, власть. Но есть в тебе кое-что особенное. Кое-что, что делает тебя осознаннее других, — ее голос обрел небывалую твердость, несмотря на сжирающее отчаяние, которое было все так же отчетливо видно, и Аластор заинтересованно склонил голову набок. — Кое-что, что дает тебе шанс, — Аластор понял, о каком шансе она говорит, и его будто током ударило. Внутри помимо бесконечных ненависти и тьмы разрослось нечто новое, непонятное, незнакомое… Солар произнесла: — Ты не только знаешь, что тебе нужно. Ты задаешься вопросом «зачем?». И сейчас, сейчас ты тоже им задаешься. Ответ на все у тебя один — страх, — помехи возле висков Аластора вспыхнули ворохом искр. — Глубинный страх, способный тебя контролировать. Ты понимаешь это. И ты не хочешь, чтобы страх тобой руководил. Поэтому… позволь себе стать главнее.

Искуснее просить о пощаде было нельзя. И Аластору понравилось. О, как ему понравилось то, что он слышал. Да, Солар боялась, очень боялась (не его, а того, что он мог сделать), но еще она понимала. И то чувство, которое Аластор не знал, как назвать, наконец обрело имя. Имя ему Благодарность. Впервые Аластора кто-то слушал и слышал. Впервые его действительно кто-то желал узнать.

— Как я убил впервые… Это вышло случайно, я не хотел. Действительно не хотел. Но это событие изменило всю мою жизнь, оно не просто сломало меня, а перемололо. Я лишил жизни плохого человека, меня благодарили, а потом… Потом я пошел в церковь. Пытался, представляешь, замолить грех. Но святые меня не простили. Они смотрели на меня с ненавистью, с презрением, от этого стало жутко, и я бежал так быстро, как только мог. А потом пошло избавление мира от скверны: херовые политики, ублюдки, маньяки. В конечном счете мои руки дошли и до меня. Не думай, что я худший из худших. Такого звания тяжело добиться. Кто был худшим? Любитель мальчиков, ради очередной жертвы подложивший под сутенера свою слепоглухонемую жену? Или обмудок, любящий всех без разбора, включая зверье любимой бабули и любимую бабулю в том числе? Я давал им шанс защититься. Они всегда стояли ко мне лицом, с оружием в руках, но их жажда к жизни оказывалась недостаточной. Я предпочитал сделать это быстро. Не любил кровь. Пуля в лоб — замечательно. Но были особенные. Один — самый особенный. Вот ему я не дал и шанса. Его я порвал на кусочки. Поверь, без веской причины я бы не поступил так. Я не пытаюсь оправдаться. Как я уже сказал, ответственность за все деяния лежит на моих плечах. Но я не раскаиваюсь, ни о чем не жалею. Раз есть мусор, значит есть и те, кому его убирать. Многое идет от ненависти. Но ты права, первопричина всему — первобытный страх, — Аластор кивнул сам себе. Он не мог не признаться в этом, иначе Солар сочла бы его еще слабее. — Кое-что произошло в моем детстве. Верно говорят: все проблемы из детства. Не хочу вдаваться в детали, но я понял одну простую истину: если ты не сильнее всех, значит, всегда найдется тот, кто тебя обидит.

В здравом ли Аластор был уме? Раз говорил с кем-то столь откровенно, говорил о таких вещах, которые не мог раньше ни с кем обсудить?

— Твоя проблема в том, что ты слабая. Хотела взять меня хитростью, но, признай, не получилось. Возможно, я слишком внимателен к деталям, но благодаря этому я еще жив, — если честно, Аластор впервые допустил мысль о том, что он все надумал. Эта мысль его огорошила, выбила из колеи, и теперь он стоял, растерянный глубоко внутри, и не знал, как ему извернуться так, чтобы красиво выйти из ситуации. От столь явной близости с кем-то ему было дико, но одновременно с тем хотелось продолжать погружение. Хотелось ответить ей тем же, выпытать у нее что-нибудь из глубин, что-то равнозначное всем его откровениям. В конце концов он сказал: — Подобное притягивает подобное. У меня для тебя плохие новости. После общения со мной, милая, ты вся в грязи.

— Я сама это выбрала, — Солар подавила дрожь кистей, выпрямилась, стоически выдерживая чудовищный взгляд глаз напротив. Аластор был не в порядке, поэтому все, что оставалось Солар — быть начеку. Темная аура, исходящая от него, оказалась красноречивее всяких слов. Или злую шутку с Солар играл ее вполне обоснованный страх и она сама уже начинала надумывать? Разговор, тем не менее, шел как по маслу. Аластор не знал, что она чувствовала, но выглядела она в этот миг… величественной? Да, именно. Королева, загнанная в угол. Королева перед расстрелом. Вздернула подбородок, раскрылась, крылья свои черные распахнула, отыскав силы на это. И говорила с достоинством, равная, смелая. Хотя оба были по-своему разбиты. Аластор проникся к ней уважением пуще прежнего. — Я сама это выбрала, когда на тебя напала, не забывай. Да, мною манипулировали. Враг воспользовался моим состоянием, я потеряла себя, совсем не могла критически мыслить. Он убедил меня в том, что это ты виноват в гибели моей семьи, а я, находясь под впечатлением от увиденного… я видела кровавые реки, Аластор, — надо же, пташка даже сказала про реки! — доверилась тому, кто находился рядом, и сделала так, как он велел. Взяла в руки кинжал. И пошла со своей маленькой войной, думая, что сумею убить всемогущего. И пусть мой разум совсем затуманился, я сама сделала этот выбор. Сама испачкалась, сама пропиталась скверной. Мне отвратительно существовать в измененном теле. Каждое мгновение мною овладевает новый порыв. Я совсем не контролирую свои мысли. Пытаюсь смириться, но не выходит. Правда, одно я знаю точно: я, как и ты, несу ответственность за свой грех. И буду гореть в Аду. Не желаю я возвращаться в Рай. Не заслужила. Не только лишь потому, что натворила. А еще потому, что хочу уничтожить виновного.

Аластор ухмыльнулся широко-широко, с интересом разглядывая лицо Солар. Она смотрела в глаза, никуда больше. Ни на его изуродованное тело, ни на его все еще подрагивающие руки.

— Ты озверела?

— Озлобилась.

Верно. Озверение — дело момента, а когда тьма пускает корни внутри, это гораздо хуже.

— Понятия не имею почему, но хочу сказать, что мне жаль, — Аластор произнес это легко и искренне. Сложил руки на груди, защищаясь, пожалуй, теперь уже от самого себя, но с полным осознанием, насколько же его приступ паники, боли и всякого рода безумства выбил его из колеи. Настолько нормально, как сейчас, он не чувствовал себя со дня знакомства с Солар. Нет, он все еще был обессилен, разумеется, ведь после таких эмоциональных всплесков невозможно сразу прийти в себя, но ему стало намного лучше. Теперь Аластор мог слышать. Мог осмыслять. — Ты кажешься в сути своей такой святой, что аж тошно.

— На самом деле, это не совсем так, — Солар сдвинула брови, словно что-то вдруг вспомнив. — Я всегда стремилась к святости, но не могла ее достичь. С детства неправильной мне хотелось почувствовать больше, но любые порывы я глушила, ведь ангелам, высшим ангелам, чувствовать запрещено. Разрешив себе чувствовать, мы сошли бы с ума, не смогли бы следить за великим порядком. Мне всегда казалось, что я не рождена для порядка. Все вокруг твердили, что мое место на троне, а я… быть может, это тебя рассмешит, но я хотела обычной жизни среди людей. Я в этом с трудом признавалась даже себе, не могла вслух озвучить. А теперь я ближе к жизни, чем когда-либо. Ближе к жизни после падения, после своей моральной погибели. И это… в каком-то смысле удовлетворительно. Я не могу сейчас выразить своих эмоций по этому поводу. Я еще ничего не знаю, не могу понять, не могу услышать себя… А так хочется этому научиться! Сердце, в любом случае, стремится куда-то. То к мести, то к свету, и я… я запуталась. Совсем, совсем запуталась.

— Я тоже запутался, дорогая.

Солар вдруг улыбнулась. Такой чистой и нежной вышла ее улыбка. Возможно, улыбнулась она потому, что Аластор назвал ее «дорогой» и это многое означало, а, возможно, потому, что поняла о себе хоть что-то. Казалось, уже ничего не было важно. Отчего-то Аластор перестал сомневаться в ней в тот миг. Такая разительная перемена его насторожила, но… разве могла простая девчонка, совсем незнакомая с законами Ада, нацелиться в первую очередь на такую значимую фигуру, как он, а не на кого-то другого? Не пробовать шантажировать, ничего. Раз она просто ходила, потупив взгляд, и теперь вот пыталась достучаться, искусно подбирая слова (или не подбирая, тут уж, как знать), значит, действительно ситуация оказалась проще, чем показалась? У Солар получалось достучаться, нужно было отдать ей должное. Аластор неимоверно устал. И Аластор размяк от усталости. Возможно, поэтому так реагировал. Или же, на самом деле, что-то его в ней нешуточно зацепило? Что тогда именно? Ее мироощущение, разумеется. Мироощущение правда зацепило его. Было в них много общего. Не обычного общего, как у случайных знакомых, разговорившихся за чашкой чая, а как у знакомых совсем неслучайных. Аластор хотел узнать ее ближе.

Солар сделала шаг навстречу. В прямом смысле. Двинулась вперед, стоя как будто бы неустойчиво, и остановила себя, лишь бы не подойти еще. Не хотела, наверное, доставлять неудобство, нарушая личное пространство. Аластор был благодарен за это.

— Мы оба были лишними в наших мирах. Лишним быть трудно, — Аластор привалился спиной к стене, расслабленно, чтобы найти опору. — Ты чувствовала, что рождена для меньшего, я чувствовал, что рожден для большего. Для великих свершений. Мы с другом — представь — учились есть, как аристократы, мечтая, как у нас все замечательно сложится. Сложилось. Не знаю, насколько замечательно, но сложилось. Ха, не удивляйся, пташка, я правда с кем-то дружил. Дружба расцвела в детстве, иначе вряд ли я смог бы кому-то довериться, будучи уже в сознательном возрасте, так, с нуля.

— У меня тоже был один друг…

— …один-единственный…

— …настоящий…

— …и я всегда был чуть более настоящим, что, безусловно не делает его плохим человеком.

— Да.

Они замолчали. Аластор не мог перестать поражаться происходящим. Кто бы мог подумать, что родственная душа для такого, как он, существует и к тому же она — ангел. Как иронично! Падающий ангел. Бесконечно падающий и разбивающийся вдребезги, собирающий себя по кусочкам, такой близкий, такой далекий. И Аластор бесконечно собирал себя по кусочкам. Сейчас — тоже. Как и она.

Их выстраивающую постепенно связь, продирающуюся сквозь его паранойю, можно было сейчас назвать симбиозом. Глядя в ее глаза, Аластору казалось, что он видит саму Вселенную, и Вселенная эта, жестокая, мерзкая, такая же грязная, как и он сам, первая его испачкавшая, наконец говорит с ним. Наконец платит по счетам. Наконец отвечает за все, что с ним сотворила. Наконец отвечает за устроенный для него Ад на земле. «Вот тебе кусочек Рая!» В кой-то веке не объедок со стола, а что-то красивое. Та, от кого не просто ждешь ответа, но ответ получаешь. Аластор, утомленный вечным ожиданием от других, не верил своему счастью.

Травмированный, он был слишком слеп, не видел ценного подарка, видел в подарке врага, но здесь и сейчас все решилось. Аластор сказал:

— Я не буду тебя убивать.

Но добавил:

— Пока.

Помехи сгустились возле его висков.

Ничего, Солар не испугалась сильнее. Все, как Аластор ожидал. Не мог довериться сразу и полностью, лишь слегка приоткрыл ей душу, потому что заслужила, однако это огромный шаг. Дайте еще понимания, куда в итоге нужно прийти… Впрочем, после состоявшегося разговора Аластор чувствовал спокойствие, которого лишился давно. Даже несмотря на то, что ему было очень неприятно находиться перед ней униженным и полураздетым. Переживет его неприглядный вид.

Солар кивнула, опуская голову, о чем-то задумываясь. Ушла в себя. Все равно что повернулась спиной, выражая доверие. Шатко, шатко их доверие друг другу, но, возможно, грядет за этим что-нибудь важное, что-нибудь искреннее и трогательное, такое нужное им обоим. Солар боялась все потерять. А Аластор… Аластор боялся оказаться обманутым. Бесконечная фоновая тревога ни на минуту не оставляла его, несмотря на то, что в моменте ему удалось отвлечься. Наученный горьким опытом, не единожды, Аластор уже по природе своей не мог кинуться кому-нибудь в ноги, будь этот кто-то хоть тысячу раз святым.

— Береги себя и будь внимательна к деталям всегда, не только сейчас.

Аластор предупредил, Аластор предупредил настолько дружелюбно, насколько мог. Тяжело давалось каждое слово. Их разговор был окончен, Аластор не дал ответить Солар, хотел исчезнуть, внезапно и быстро, но не получилось. Сил не хватило после нервного срыва. Энергия бурлила в нем, безусловно, но сосредоточить ее для перемещения никак не удавалось. Аластор раздраженно цокнул языком, упирая руки в бока. Солар вновь подалась к нему телом, желая спросить, в чем дело, но они оба замерли, потому что в комнату кто-то ворвался: грохнула дверь о стену.

— Солар!

Это была Вагата.

Аластор с опаской покосился на дверь ванной. Та, благо, оказалась закрыта, но девица в любую секунду могла войти.

— Солар, отзовись! Прошу, скажи мне, что с тобой все в порядке! — панические выкрики натолкнули на мысль: возможно, кто-то услышал шум из номера и рассказал ей, и потому Вагата прибежала, но прибежала с таким опозданием.

Аластор щелкнул пальцами, в надежде что мокрые вещи, валяющиеся на полу, окажутся на нем, но этого не произошло. Паника, подступающая к горлу, сковала все его силы. Он не мог уже ничего и просто стоял, беспомощно пялясь на дверь. Нельзя, нельзя было допустить, чтобы кто-то еще видел его в таком положении…

— Солар!

Солар, встретившись с Аластором взглядом, рванула к его одежде. Схватила сюртук, но ее громкие шаги не остались неуслышанными: Вагата направилась к ванной.

— Солар, я вхожу!

Дверь распахнулась.

У Аластора едва не посыпались искры из глаз, словно его стукнули по лицу. Но, сфокусировав внимание, он увидел, что Солар стояла с раскрытым крылом, полностью пряча верхнюю часть его тела от постороннего взгляда. Вагата, застывшая на пороге, изумленно уставилась на представшую перед ней картину.

— Какого..?

Незаметно передав сюртук Аластору, Солар выставила руки в примирительном жесте:

— Нам нужно поговорить, да?

— Да, черт возьми! — ответили ей восклицанием, перепуганным и недоумевающим голосом, едва не дрожащим. — Нужно!

Аластор надел сюртук, прикрыл оголенные ключицы и шею руками. Опущенное крыло ему больше ничем не грозило.

Солар растерянно улыбнулась, отчего-то взглянула на него виновато и, подойдя к подруге, схватила под руку. Потащила прочь.

Аластор остался стоять, провожая их взглядом.

То, что произошло, выбило последний воздух из его легких.

Правда вот, руки вновь задрожали.