Часть 2 (1/1)
Тихо. Слишком. И темно.
Вязью коридоров, ведущих к тюремной палубе, Романофф спокойно может пройти с закрытыми глазами. И сейчас этот навык ценен как никогда – половину из них обесточило после пробега с Халком. Где-то постоянно потрескивает, искрит, и нестерпимо несёт палёной резиной, пока она, морщась и отчаянно пытаясь забыть о боли в разнывшейся ноге, почти бежит туда, где за толстым стеклом сидит, дёргая за ниточки и дожидаясь развязки, их самодовольный паук. Только вот они – не мошки, не безмозглые насекомые, и не станут безвольно висеть и ждать, пока он их сожрёт.?...Бартон – перебежчик...?Каков план, агент Романофф?
Не дать вырваться Локи. Как это сделать? Остановить Бартона. Бартона, одного из лучших агентов Щ.И.Т.а, совершенно сейчас невменяемого. Неизвестно, есть ли у заклятия побочные эффекты, помимо контроля над разумом – кто знает, может, асгардец новому слуге ещё и сверхъестественной силы отвесил?
В голове зловеще мелькают аккуратные чёрные раны с бурым ободком запёкшейся крови – парни из охраны в Штутгарте. Эффективно, чисто, мгновенно. Нет, он не дрогнет.А она??...пока он не выпотрошит твою шкуру...?Новая вспышка рвущей связки боли, как будто прострелившая правую щиколотку, вынуждает на мгновение остановиться, стиснув до скрежета зубы.Трезво, трезво оценить свои шансы. У неё травма. Она частенько уступает ему в спаррингах – Бартон откровенно сильнее, он, без сомнения, превосходно подготовлен, и, о чёртов сексизм, он всё-таки мужчина. Плюс неизвестные эффекты заклятия. Плюс развязанные руки – совершенно без тормозов, его ничто не сдерживает, опять-таки. Чем ей крыть? Только внезапностью – её единственным шансом на хоть какое-то преимущество, на возможность обезвредить Клинта, пока он не натворил ещё больших бед.А если не выйдет?Мертвенно-синим моргает лампа, и Романофф проклинает себя самыми страшными словами за этот вопрос, всё-таки прорвавшийся во взбаламученные мысли. И словно холодная, до жути знакомая издёвка бархатными нотками проскальзывает во внутреннем голосе.
?...такими способами, которых ты боишься...?Вдох – прерывистый, свистящий и почти панически испуганный.Ты сможешь сыграть на опережение, Романофф? На что ты готова, чтоб остановить завоевателей?Умрёшь или убьёшь?
Нет, нет, нет, не думать, забыть, выкинуть, и чтоб ты в аду жарился, завывая и потрескивая, мерзкий демон, осмелившийся поставить их перед таким выбором. Она не проиграет Клинту схватку за него самого. Не имеет права. А если там, наверху, совсем спятили и болеют не за землян, а за свихнувшихся пришельцев – что ж...За поворотом раздается сухой шорох знакомых шагов, удаляющихся, ткнувший в сердце горящей головней. Успел?..Всё. Момент, чтоб её, истины.Тишина звенит и давит на уши.
Там нет света. Тонкий мостик, сжатый перилами, – не развернуться, но выхода, выхода ни у кого из них нет – что ж, агент, теперь терять нечего, давай, излечивай заклятье, импровизируй, ну или хотя бы постарайся вырубить объект и не сдохнуть от усердия. Подольше. Такая бесполезная смерть не пойдёт в уплату долга.Романофф, решительно сжав губы, проскальзывает на мост. Метров семь между ними, какая-то пара мгновений. Каждое движение сопровождают истерические удары пульса, она, не моргая, впивается глазами в родную спину. Шаг за шагом, след в след, метр – молниеносным движением рука Бартона взлетает к колчану. Та-ак...Выдох, поворот, дёрнуться и встретиться взглядами, разделёнными прицелом. Секунда? Меньше. Но даже за этот огрызок мига в сознание, словно на фотоплёнку, намертво впечатываются стеклянные, неестественно-синие глаза. На радужку словно налепили клоками паутину. Крохотные зрачки размером с головку булавки. Чёрные дыры...Она напряжённо ищет там хоть отголосок жизни, хоть каплю эмоций – Бартон, скользнув пустым взглядом по неожиданной помехе, обрывает контакт. Спущенная стрела свистит мимо – сам лук тут же становится оружием, и Романофф, пригибаясь, с силой выворачивает его, как рычаг.Вперёд, в рваный танец из ударов и блоков. Ни полужеста впустую – град быстрых, расчётливых, выверенных выпадов с его стороны, без малейшего движения бровью. Отразить, атаковать, уклониться, обхватив сваю, скользнуть в подкате – удар достигает цели, но от глухого полустона сквозь зубы больно, чертовски больно ей самой... Клинт, будь же проклят, трижды проклят тот, кто сотворил с тобой такое! Еще одна стрела, пронёсшись где-то над головой, режет слух. Мост под ногами противно дрожит, и лук рассекает воздух не хуже катаны, раз, два, с другого угла, свистя в опасной близости от лица – нагнуться, почти присев, перехватить, стиснуть жёсткую тетиву, будто это шея Локи. Удар! – Бартон тычет луком ей в лицо, едва не разбив нос, в ответ, вскинув ногу почти до шеи, Романофф с силой бьёт его в подбородок. Ни малейшей эмоции в мёртвых глазах, только чуть сводит брови, разозлившись, рывком притягивает к себе, разворачивая, пихая спиной в перила, и эта близость жжёт, обжигает, травит душу бешеной смесью смертельной опасности, лютой ярости и отчаянного желания хоть как, уже неважно, какой ценой, плевать на этот грёбаный мир – вытащить, вернуть, отвоевать Клинта! Удар коленом – огорошен, вырваться, хлестнуть ещё одним, с разворота, опять услышать вздох боли, задавить собственные ощущения, не сейчас – лук теперь у неё, и, крутнувшись, она целит его заострённым плечом, как копьём.
Стальной вспышкой сверкает в пульсирующей полутьме тонкое лезвие ножа, извлечённого ловким жестом фокусника, и сердце давится ударом. Раунд 2, холодное оружие. Ох чёрт, черти, да вся армия сатаны, вот это будет дико сложно...Тень полуулыбки маньяка, исходящее жаркой волной превосходство, и рука с ножом издевательски медленно замирает, чуть опустившись, – нападай, коль шкура слишком целая. И она нападает – у неё нет выбора.
И тут же отступает – никто лучше Бартона в целом Щ.И.Т.е не умеет обращаться с холодным оружием, намёк на ошибку – и она бесславно истечёт тут кровью с дырой в боку. Только ловить на погрешностях, отбиваться, сдерживать, а он напирает, теснит, видит, что противник безоружен. Метнулось лезвие – высокий удар и собственный стон сквозь зубы – заходится болью щиколотка. Терпи, Романофф – ещё один молниеносный выпад, опять отбить, поймать разящую руку, выгнуть и рвануть вниз до зловещего хруста. Теперь он стонет уже в голос, она же давит, давит острые, жгучие слёзы, вцепившись как клещ в его ремень, и, стискивая зубы, мысленно просит прощения. Момент промедления дорогого стоит – Бартон, резанув синим взглядом, перебрасывает нож в другую руку и яростно атакует, целясь в лицо. А толку, что она пригнулась? Попытка захвата – и он сгребает её, прижимаясь вплотную, опаляя дыханием, и вздёргивает вверх, вминая спиной в сваю, как наколотую бабочку. Оттолкнуться, сжать его руки, стянуть, не дать себя обездвижить – иначе конец, и краем глаза увидеть тусклый блеск стали. Успел, чёртов циркач...Тяжелая ладонь хватает в горсть волосы и рывком отгибает голову.
Нож менее чем в десяти сантиметрах от шеи – его холод почти физически ощутим, узкое лезвие нацелено безошибочно в сонную артерию. Да чтоб вас, не так умирать она собиралась!
Романофф запрокидывает голову назад как можно дальше, до хруста, то тянущей боли, вцепившись в руки противника со всеми силами, какие только ещё остались, и сдавливает, впиваясь пальцами, как когтями, сдерживая один-единственный, смертельный удар. Бартон не промахнётся, он не умеет. И они сейчас – две свитые свечи, два армрестлера, чья ставка – жизнь, разница лишь в том, что она дерётся не за свою. А взбесившийся пульс бухает в голове, долбя изнутри череп, Бартон рассерженно сопит, почти рыча, ворочает мускулами, и ей страшно, страшно, до холодного пота страшно, словно он вот-вот попросту сомнёт её руки, раздавит кости, как скорлупу, и ткнёт под подбородок нож...Дёрнувшись и едва не вывернув шею, Романофф отчаянно впивается зубами в запястье стрелка, в ноздри бьёт резкий, пряный пот, оседающий на языке солью. Вопль боли – как яростный рык, пальцы, стиснувшие нож, поневоле разжаты, и она, глотая сухой воздух, пользуется моментом, высвобождается, схватив его за руку, молниеносным кувырком сбивает с толку и с силой швыряет куда-то в сторону сваи.Грохот падения словно бьёт в её голове кучу окон, и теперь там, в белой пустоте, стоит тихий, назойливый, едва уловимый звон.
Бессильно осев, Бартон, рвано застонав, пытается уцепиться за железные полосы, потеряв координацию, слабо мотая головой, почти падая на пыльный пол.Собственное дыхание оглушает, надрывает лёгкие, но Романофф, не мигая,пристально следит за каждым намёком на движение, всё ещё до конца не веря в свою победу. Ему больно. Ему очень больно – Клинт тяжело садится, пошатываясь, припав на одно колено, и медленно, словно сомневается, поднимает голову, встречаясь с ней взглядом.Серым взглядом. Мутным, но человеческим, своим взглядом, ни черта не понимающим, но бартоновским. Это вновь глаза её Клинта. И для неё самой сейчас загадка, как ещё не ревёт навзрыд от этого всего – от боли в окончательно измотанной ноге, от страха, истерзавшего душу, и от огромного, яркого, буйного, как лавина, сметающая всё на своём пути, счастья...– ...Наташа?– тихий, недоумённый выдох-вопрос. Узнал. Вспомнил...Нет, рано ей радоваться, бой ещё не закончен, перестраховаться в таком случае гораздо ценнее.
Прости, Клинт. Потерпи ещё немножко.Решившись и судорожно сглотнув не то вздох облегчения, не то рыдание, она наотмашь бьёт ему в челюсть.