Глава вторая (1/1)

Наши отцы — мой, Патриции и Джоша — основали компанию, которая спустя несколько лет стала лидером по продажам компьютерного оборудования в нашем штате. Чуть позже наши отцы добились предоставления им гос. заказов. Сотрудничество с государственными структурами сделало ее абсолютным монополистом в этой сфере по всей стране.

Через пару лет отец Джоша отказался от партнерства в пользу карьеры политика и ушел из фирмы, получая, однако, стабильный доход от своих акций. А еще спустя несколько лет мой отец умер от сердечного приступа прямо на рабочем месте. По завещанию, все его акции переходили отцу Патриции, Джону Смолвуду. Мать, помню, пыталась опротестовать завещание, но проиграла дело. А на следующий день после окончания слушания к нам приезжал Джон, выразил еще раз свои соболезнования и заявил, что не понимает, почему мой отец отписал все ему, а не своему прямому наследнику (то есть мне).

С тех пор ежемесячно он выплачивал нам некоторую сумму то ли в виде субсидии, то ли в виде помощи семье друга, то ли для очищения собственной совести.Нам, "золотым деткам" наших богатых родителей, поневоле приходилось ладить друг с другом: родители часто собирались вместе и все это время мы были предоставлены самим себе. Мы — это Джош, его старший брат Рой, Патриция, Тринити и я. Все мы были приблизительно одного возраста: сейчас Патриции, Джошу и мне по восемнадцать, Тринити семнадцать, а Рою двадцать. Несмотря на то, что Рой был старшим, заводилой в нашей компашке всегда был Джош. Ему, казалось, вообще никакие законы и правила не писаны, и самое главное — ему все всегда сходило с рук. А попадало в основном нам с Роем, как старшим.Меня отец уже тогда готовил к тому, что я продолжу его дело: почти все свободное время я проводил в его рабочим кабинете или у программистов, он много рассказывал мне о том, как работает фирма, от чего зависит ее процветание, как нужно правильно организовывать работу и прочее. Он всегда строго спрашивал с меня за детские шалости или провинности, приговаривая, что я должен научиться ответственности. И я научился.

Уже тогда, в возрасте тринадцати лет, я четко знал и понимал, какое место занимает в обществе моя семья, и какое место занимаю я в моей семье.

Единственный наследник моего отца, я с детства осознал, что сохранение семьи и ее положения требует многих усилий и жертв. "Помни, что у тебя есть долг перед твоей семьей, — говорил мне отец. — Ты — мужчина. Ты отвечаешь за свою сестру, а если меня нет рядом, то ты отвечаешь и за свою мать. Они — женщины. Они нуждаются в помощи, защите и поддержке. Они не смогут жить сами, без крепкой мужской руки. Сейчас ты еще мал, и не понимаешь этого так отчетливо, как понимаю я. Но придет время, и ты поймешь. Ты должен знать, сын, что как бы ни было трудно, твоя семья — это единственное, что у тебя есть. И ты должен сделать все от тебя зависящее, чтобы сохранить свою семью такой, какой она должна быть! Ты обещаешь мне это, сын?"

Тогда я пообещал. Дал слово. И теперь не могу отступиться.

Почему, почему же я не забыл этого разговора? Тогда бы я с чистой совестью мог делать то, чего просит моя душа, не оглядываясь на окружающих. Разве так много в жизни нужно человеку, чтобы быть счастливым? Разве нужно для счастья все это богатство, положение, влияние? Это лишь оковы, которые связывают тебя по рукам и ногам, не дают дышать полной грудью, врезаются в кожу, заставляя отвергать все самое ценное, светлое и дорогое, что только может быть в твоей жизни.Уже к тринадцати годам я понял, что за все, что ты делаешь, придется рано или поздно отвечать.

А с четырнадцати лет мне пришлось научиться отвечать не только за себя, но и за свою семью.Лишь после смерти отца я понял, как сильно мама его любила. Моя смешливая, веселая, воздушная, капризная, красивая и немного легкомысленная мама исчезла, завернувшись в кокон тяжелых траурных одежд. Она подолгу не выходила из комнаты, а спустя некоторое время я стал замечать, что она пьет. Однажды, спустя пару лет, в редкий момент откровения, она рассказала мне, что тогда совершенно не могла спать. Ей казалось, что отец рядом, и, если она заснет, она не увидит его. И через несколько бессонных дней она действительно начала видеть отца, разговаривала с ним. Мы с Тринити слышали негромкий, надломленный смех и лихорадочно-веселый голос, доносящийся из ее комнаты.

Нам было очень страшно. Мы боялись зайти к ней и убегали прятаться на чердак.Потом приехала тетя Флора, сестра отца. Они долго разговаривали в спальне родителей, а потом мама начала судиться с Джоном Смолвудом. И пить.

Суд мы проиграли, да у нас, пожалуй, и не было шансов против отца Патриции.

Мать продолжала систематически напиваться каждый вечер, приходила ко мне в комнату, обнимала, плакала и бессвязно рассказывала, каким хорошим был отец.

А однажды — видимо, тогда она была слишком пьяна — она пришла ко мне в комнату, улеглась как всегда рядом, обняла, начала что-то бормотать, а потом вдруг приподнялась на локте, долго всматривалась в мое лицо и сказала:— Малфред, — так звали моего отца, — Малфред, я так рада!.. Я думала, ты умер! — она стиснула меня крепко-крепко и заплакала. — О, Малфред!.. Любимый! Мне приснился такой страшный, такой жуткий кошмар... Как хорошо, что это только сон!.. — она вдруг стала покрывать мое лицо поцелуями, влажными, горячими, какими-то склизкими, пахнущими алкоголем и сигаретами. Меня всего трясло, я очень испугался, попытался вырваться, но она только сжала меня сильнее и вдруг стала целовать меня в губы, жадно, грубо, судорожно впиваясь длинными ногтями мне в спину.

Ее искаженное слезами, выпивкой и какой-то болезненной страстью лицо еще долго преследовало меня в кошмарах, а ее ласковый взгляд и нежные прикосновения вызывали ужас.Я вырвался — не знаю, не помню, каким чудом — но я вырвался и убежал. Мы тогда еще жили в большом двухэтажном доме в элитном пригородном районе, и всю ночь до самого рассвета я провел в дальнем углу сада, за беседкой, увитой плющом. Когда взошло солнце, и стало теплее, я незаметно провалился в дрему. Нашли меня только к полудню. Тринити.Она пришла утром ко мне в комнату и увидела, что меня там нет, а на моем месте спит мама.

Найдя меня, она легла рядом, свернулась калачиком и обняла, согревая.С того дня мать бросила пить.

Я не знаю, помнила ли она то, что случилось ночью, или просто испугалась, когда не смогла нас найти, но факт остается фактом: с того дня я никогда не видел ее пьяной.

Но и прежней, той, какой она была при отце, она уже никогда не стала.