10. История Бака (1/1)

История БакаНекоторые словосочетания леденят кровь независимо от того, кем, в каком контексте и при каких обстоятельствах произнесены. ?Охота на ведьм? ― определенно из них. Бесконечный период суеверного страха и религиозной горечи; огня и темноты; сомнительных книг и сомнительных личностей; красавиц и чудовищ, а главное, сырых дров, на которых можно гореть, оставаясь ещё живым, долго-долго. Такие века оставляют шрамы на цивилизации не хуже, чем глубокие удары ножа на коже. Много ли человечество знало подобных времен? Салем был лишь каплей в этом море огня и праха, одиноко выкрикнутым именем среди гула, полного проклятых имен. Какие-то не имели под собой ничего, кроме политических интриг. Какие-то бурлили тьмой и отравляли ею все вокруг. Какие-то сохранились только на страницах желтых газет и обросли домыслами. Но семь поколений Роджерсов, начиная от основания Америки, храни её Господь, были охотниками на ведьм и колдунов. И ещё десять поколений были охотниками там, в Европе, до того, как Маркус Роджерс ступил на корабль первых поселенцев, чтобы оборонять их в неизвестном новом мире от неизвестных новых опасностей.Маркус Роджерс ― как и почти все Роджерсы ― другим охотникам казался чудным типом, не слишком благонадежным союзником, а порой и вовсе не тем, за кого себя выдает. Такая порода ― дикая, своевольная, въедливая. Роджерсы не спешили арестовывать каждого, на кого указывала пальцем соседка; каждого, кто хранил слишком пахучие травы или сложные книги; каждого, кто заявлял, что Земля вращается вокруг Солнца, а последнего державшего ее слона давно обглодали черви. Роджерсы искали истину ― с хитростью, с которой ласки ищут добычу ― и всегда её находили. Роджерсы стремились ко всему новому: сами знали, что и вокруг чего вращается; сами выбирали, кого судить или миловать; сами заявляли об этом своим владыкам, доходя порой до самого Папы. Они были сильны, убедительны и пусть слегка безумны, но сроду не ошибались. Поэтому к ним прислушивались. И, может быть, поэтому Америка не погрязла в той пучине страхов и крови, через которую прошла Европа. А может, просто настал другой век.Времена менялись, и волшебство ― как светлое, так и темное ― уходило; оно все реже находило приют в людях. Но парадный портрет Маркуса Роджерса — высокого мрачного человека, огненно-рыжего и с одним глазом, голубым и пронзительным, — всегда висел в холле, то ли из почтительности, то ли из суеверного страха, то ли вместо обережного образа. Тяжелую золоченую раму скрупулезно протирали. С холста бережно смахивали пыль не реже, чем раз в пару недель.Маленький Бакминстер очень хотел походить на прадеда, пусть даже и не был по-настоящему рыжим — рыжие как огонь в семье перевелись ещё поколений пять назад. Лет с семи он редко выходил из дома без повязки на один глаз, а позже понял об этой игре в слепоту кое-что занятное: второй глаз можно… приберечь. И если так делать, рано или поздно он научится замечать крайне необычные явления. Все то, чего не видит первый глаз. Все то, что лучше не видеть никому, чтобы спать спокойнее. Наверное, Баку Роджерсу стоило родиться в другом веке. Во времена охоты на ведьм, колдунов, их порождений и всяких прислуживающих им тварей он чувствовал бы себя как ласка в ночи, нашел бы, к чему приложить свой деятельный ум, кипящие силы и умение видеть. Но увы, Бак родился в век, когда ничего не происходит. В городке, где ничего не происходит. Пошёл учиться в школу, где ничего не происходит. Да… по меркам людей, любящих стабильность, у него была идеальная жизнь. По его собственным меркам жизнь, наполненная помимо школы лишь книгами и компьютерными играми, была адом. Но к середине старшей школы он понял, что многого не знал, а чтобы узнать, достаточно просто… выйти ночью на улицу. И снять или хотя бы приподнять ту самую повязку. Оказалось, что заурядный ньюджерсийский городок Саусфилд днём и он же ночью — два разных мира. Один, дневной, — привычный: полный шума, людских голосов, солнца и воздуха. Знакомый. Дружелюбный и безопасный. Второй, выступающий на поверхность после заката, — совсем другой. Он тих. Он пуст. Даже бродяги тут не приживаются: нет крупных ресторанов, на помойках которых можно перекусить; нет подземки, где можно скоротать ночь в холодную зиму. Впрочем… при ближайшем рассмотрении дело оказалось не только в этом, далеко не только. Выбирая другие прибежища, бродяги поступали крайне разумно. Ночной Саусфилд ― пустой, настороженный, затаившийся городок, и вне своих ухоженных садов и коттеджей он весьма похож на монстра. Двуличный. Молчаливый. Голодный. И злой.Зло для Бака раньше было абстрактным словечком из сказок и новостей. Со злом он ассоциировал, в общем-то, всё то, что и любой другой цивилизованный американец, — террористов, мафию, наркоторговцев, педофилов, маньяков, шпионов, иногда — конкретно русских шпионов. Со злом он ассоциировал выдуманных чудовищ из фильмов и таких же выдуманных — из компьютерных игр. Но уже в первую свою вылазку — тогда у него даже не было с собой мачете — он остро ощутил, учуял ещё кое-что. То, что было злом настоящим. Первозданным. Диким и чужеродным. Злом, от которого не защитят полиция, разведка и супергерои. Он не понимал, откуда оно приходит и куда исчезает. Первым, что он после нескольких недель ночных ?прогулок? научился замечать, были сгустки темноты ― густой, вязкой, пожирающей любой свет и любое тепло. Иногда сгустки оставались просто сгустками; иногда обретали облики чернильных фигур ― людей, животных, механизмов. Чаще всего ― именно животных, каких-то древних жутких рептилий. Вскоре Бак уже выучил город наизусть и, закрыв глаза, мог почувствовать, где появилось очередное облако. Такие исчезали, стоило проскользнуть сквозь них с мачете наперевес, а вот с фигурами было сложнее, порой приходилось сражаться. Это было уже что-то менее безликое, более разумное ― и более голодное. Чернильные силуэты ранили, оглушали ревом или гулом и жадно пили энергию. Ощущения после всего этого были неважными — будто выпотрошили; колени тряслись, и очень хотелось почему-то пить. Бак хорошо помнил первую такую атаку, после которой минут десять блевал, упираясь ладонями в землю. Но уже тогда он почувствовал: если облако или силуэт задержится где-то слишком надолго, заглянет в окно, проскользнет в замочную скважину, с кем-нибудь произойдёт беда. Большая беда. А если это, например, будет ребенок или маленькое животное… беда окажется непоправимой. Такое Бак пару раз замечал. Не успевал предотвратить. Переживал, но заставлял себя вычеркивать из памяти. Нет охотников, не совершающих ошибок. Нет и не может быть. А кто не ошибается на первых шагах, тот не добьется ничего, выйдя на тропу Луча. Пример Роланда это доказывал.Бак много читал, но не узнал ничего о природе чёрных сгустков. Он смутно догадывался, что они откликаются на человеческую кровь, человеческую тьму, человеческие прегрешения ― а значит, наверняка появляются во всех больших и маленьких городах. Хотелось верить, что защитники есть у каждого. Защитники, которых никто не замечает. Фрики, социопаты, задроты. Такие, как он. Умеющие видеть или чуять, пользоваться оружием, а еще держать язык за зубами.Его самого защищали лишь мачете и чётки. Купленные матерью чётки, которые она когда-то почти насильно заставила его носить. В Бога Бак верил, но ни разу не почтил присутствием ближнюю церковь: там все казалось каким-то… фальшивым, вылизано-пластиковым, лысым и голым. Эстетика лаконичного протестантства ― в то время как Баку более близким казался католицизм с его лепниной и серебром, расписными сводами и огромными библейскими картинами, витражами и арками. Возможно, голос предков. Они были все как один католиками. Как ни странно, Бог оказался понимающим и надежным парнем; простил эту тягу к чужим храмам. С чётками в кармане Бак ощущал себя увереннее даже в темноте. И всегда побеждал.Со временем у него стало получаться не только видеть, но и слышать тьму ― обычно это были шелест листвы и пересыпание земли. Звон ключей добавился лишь недавно, незадолго до появления этого рыжего парня, Диего Рейчелдса… может, как раз когда он приехал, но до того как пришел в школу. Да, скорее так. Бак не припирал новичка к стенке, лишь осторожно изучал, а потом начал еще и жалеть, но понимал: Рейчелдс что-то с собой принес, что-то неуправляемое, опасное и очень злое. Принес, несмотря на довольно мирный характер. На тягу к справедливости. На ясный хищный взгляд, непредвзятость и на то, как сразу потянулась к нему миледи Элли, очень придирчивая к людям, даже слишком, увы, придирчивая…Да, Рейчелдс сразу показался отличным парнем ― или как минимум безобидным. Судя по всему, он очень хотел жить, просто нормально жить. Ночами он спал. Вел себя максимально открыто. Что же тогда с ним не так? Почему сгустков тьмы стало больше, шум громче, да еще и добавился этот звон, отвратительный звон…Услышав тот звук впервые, Бак не испугался. Он ведь знал, что рано или поздно зло попытается прорваться, воплотиться явственнее и обрести новые формы, захватить большую территорию и добраться до человеческих душ. Бак надеялся, что будет готов к этому. Но оказалось, что все же не совсем; перемены застали его врасплох.Сначала появился дом, который все какого-то чёрта помнили.Потом пропали Гриф Хунгер и его банда агрессивных клоунов.А затем… Затем скрипнула дверь.Что дальше?