Глава 1. Леди Танька (1/1)

Год 1431 Ab Urbe Condita (678 Anno Domini), августа 31Мощеная камнем дорога, выстроенная еще римлянами, предсказуемо влилась в бетонную полосу по-утреннему пустого нового тракта, ведущего в Кер-Сиди, столицу молодой — еще и трех дюжин лет от роду нет — Республики Глентуи. Звук подкованных копыт двух лошадей стал другим — более звонким, да еще и с примесью скрежета. Едва-едва иным — по ощущениям старшего из двух всадников, черноволосого рыцаря лет тридцати, в цветах клана Монтови. Невыносимо громким, фальшивящим, раздражающим — для подвижных заостренных ушей его спутницы, одетой по-мужски девчонки — тощей, бледной, лет тринадцати-четырнадцати на вид, с огромными, в пол-лица, изумрудно-зелеными глазами и копной распущенных волнистых темно-рыжих волос. Девчонка недовольно прижала уши к голове, фыркнула, тоненько протянула:— Ну Ладди, неужели ты не мог выбрать старую дорогу и пощадить тонкий слух бедной маленькой сиды?— Танька, перестань капризничать, — невозмутимо отозвался тот. — Как же ты собираешься отправляться в Африку, если не умеешь переносить такие пустяки? И, перейдя вдруг с камбрийского на русский, добавил:— В Африке акулы, в Африке гориллы…— Да-да, и большие злые крокодилы… Вроде тебя, — откликнулась рыжая, тоже на русском. Отъехала на обочину дороги. Жестом пригласила рыцаря последовать ее примеру. Улыбнулась, показав острые клычки. И умильно — сразу растаешь и за ?крокодила? обижаться перестанешь — свесила ушки вниз, так же, как это умеет делать их общая мать. А ведь если не знать — нипочем не догадаешься, что это старший брат и младшая сестра. Не по крови, правда — но в Камбрии родных и приемных не различают. А о том, что сэр Владимир ап Тристан — сын приемный, и помнит-то уже мало кто. Разве что верная нянюшка Нарин, когда-то родившая его — да подарившая сиде Немайн, позже ставшей Хранительницей Правды в основанной ею маленькой стране. А сама превратившаяся сначала в кормилицу, потом в няньку… Зато юная леди Этайн верх Тристан (попросту, как уж повелось дома, Танька) — уже родная дочь сиды и сама тоже сида. Уши, глаза, кисти рук — с человеком, пожалуй, и не спутаешь. Говорят, похожа на мать, только уже сейчас повыше ростом, да глаза другого цвета. Впрочем, еще бы ей не быть похожей, если, по правде говоря, и в ее родной Глентуи, и в соседнем королевстве Дивед только двух сид люди и видывали — Немайн да Этайн. Сравнивать-то особо и не с кем. Правда, ходят слухи, что когда-то кто-то где-то встречал и других представителей ушастого холмового народа — да только подробностей либо не упомнят, либо уж больно неправдоподобно они звучат.Зеленоглазая сида опустила голову, задумалась. Сейчас дети Хранительницы ловят последние свободные деньки: через пару дней Владимира ждет служба в пограничном дозоре, а у Таньки уже завтра начнется третий год учебы в Университете. Поступила она туда на несколько лет раньше, чем принято, да не куда-нибудь, а на естественный факультет. Совершенно, по ее мнению, закономерно: глазищи сиды — замечательный оптический инструмент, сразу и микроскоп, и бинокль. С раннего детства Этайн ведет наблюдения: как шмели собирают пыльцу и нектар на цветах, как птицы выкармливают в гнездах своих птенцов, как охотятся ястреб, хорек и стрекоза… Растения она тоже вниманием не обделяет — хорошо знает, например, ?цветочные часы?: умеет определить время по тому, у каких растений цветки раскрыты, а у каких — закрыты. Всё новое и интересное, что Танька узнаёт в природе, она записывает в специальную тетрадку — дневник наблюдений. И делает много-много зарисовок увиденного разноцветными акварельными красками. Между прочим, используя сразу два маминых изобретения-воспоминания: еще недавно в Камбрии ни о красках таких, ни о бумаге и не слыхивали. Отец вроде как посмеивается над странным увлечением дочери, да та знает: завидует он. Сам-то всю жизнь цвета путает, и никакое колдовство не помогает. Да сэр Тристан ни на какое свое исцеление и не рассчитывает: сам ведь врач. Танька слышала однажды, еще когда совсем маленькой была, как он объяснял бабушке Элейн: ничего тут не поделать, наследственная болезнь, лечению не поддается в принципе, хорошо хоть дочери не передалась! Но Этайн в неизлечимые болезни не верит! Мечтает помочь, да пока не знает как. А чтобы узнать то, о чем не ведают ни врачи, ни ведьмы-травницы — опять же, прямая дорога к ?естественникам?. И вообще, там объясняют, как устроена жизнь — а это такая интересная штука!Сида слегка натягивает поводья, замедляет шаг своей Рыжухи, похожей мастью на хозяйку. Поправляет свой красно-желтый плед. Смотрит на небо. Радуется: сейчас самая лучшая погода для послерассветного времени: дождика нет, но небо закрыто облаками. Танька наклоняется к Рыжухиной гриве, узкой ладошкой гладит теплую лошадиную шею, блаженно улыбается. Так бы оно и тянулось, это прохладное утро последнего летнего дня!Хочется ли ей возвращаться к аудиториям, однокурсникам, лекциям? И нет, и да. Нет — потому что жалко уходящего беззаботного лета, вновь выдавшегося мирным, так что не приходилось беспокоиться ни за маму, ни за отца, ни за Ладди, да и просто потому, что в каникулы можно было жить в том ритме, который тебе удобен и естественен. Да — потому что хочется вновь увидеть лица друзей-приятелей и услышать их голоса. К тому же, узнавать на занятиях новое — это же интересно!Пока учеба ей вполне удается. В прошлую сессию чересчур юная по меркам Университета студентка успешно сдала все экзамены, в том числе самый страшный — по травному ведовству. Ох, и боялась грозной леди Анны Ивановны! Но никуда не денешься: естествоиспытатель — он ведь обязательно и лекарь хотя бы немножко, так уж принято. А после экзамена Танька вдруг взяла, да на радостях и волосы распустила, как полагается ведьмам. С тех пор так и ходит, и никто слова поперек не скажет: сведущая травница в своем праве. Хоть и молоденькая, да сильная.Опомнившись, сида пускает Рыжуху легкой рысью — догонять брата. Хорошо, что у нее кавалерийское седло со стременами! А Ладди-то никуда и не делся, просто чуточку в сторону с дороги отъехал, ждет. Ох уж эти сидовские глаза! Сейчас-то Танька за три метра все шерстинки на крупе вороного Уголька видит — а если бы случайно чуть-чуть влево голову не повернула, то и всего коня вместе со всадником не разглядела бы. А сама и виновата! Нечего было рысью нестись, цокот копыт да свист ветра в ушах все звуки забил, вот никого и не услышала.Танька подъезжает к брату, пристраивается рядом. Сильной ведьме-травнице и лихой наезднице так приятно чувствовать себя маленькой и слабой, нуждающейся в защите… И тихонько мечтать. Нет, не о женихах, как многие из ее сверстниц. О великих свершениях, достойных дочери богини и героя! Пусть в семье и знают, строго храня от всех посторонних — да и от не посторонних тоже — тайну рождения матери, богиней — хотя бы бывшей — для Этайн она быть не перестанет. Так что, если кто спросит: правда ли ты дочь Той Самой? — подтвердит без колебаний. А ведь сиды не лгут. В принципе не могут. Она пыталась, экспериментировала с невинными обманами. Так язык просто к нёбу прилипал, а если все-таки удавалось его перебороть, то потом неделями Танька страдала душевными терзаниями. Мать объясняла: другая психика, не совсем человеческая, поэтому равняться на подружек-врушек бессмысленно и вредно для душевного здоровья. А уж маме-то есть с чем сравнивать: она примеряла на себя жизни и человечьи, и сидовы, и мужские, и женские. Как выдержала только!Другие они с ней все-таки, ох, другие! Одна радость: большинство окружающих либо этого вовсе не понимает, либо приписывает сидам какие-то сказочные способности, пока еще не замечая главного. И ладно бы, если этим главным была бы неспособность лгать. Танька боится другого. Пройдет еще десять, пятнадцать, двадцать лет… Уже сейчас мама выглядит куда моложе, чем даже Ладди, не говоря о поседевшем, погрузневшем, хотя все еще сильном отце. Неужели доля сидов, живущих среди людей, — а Этайн знает: других нет — хоронить умерших от старости супругов, уродившихся обычными людьми детей, друзей-сверстников, сами оставаясь вечно молодыми? Обзаводиться новыми друзьями и родней — и вновь их терять? Увы, сознание того, что у тебя есть шанс прожить много сотен, а может, и тысяч, а может, и еще больше лет, не утешает ничуть. И даже страшные муки сидов во время обновлений организма — за жизнь Этайн мама их прошла уже два, считая приключившееся сразу после рождения дочери, — и как это было во второй раз, Танька никогда не забудет! — не искупают чудовищной несправедливости по отношению к людям. К тому же большинство людей — они ведь о том, каково это, проходить обновление, даже не догадываются. Ну подумаешь, сида захворала — глядишь, и поправится! А в конце концов может ведь выйти и так, как рассказывается в страшной сказке про остров Нуменор, слышанной от матери: позавидовали люди сидам, и нашелся хитрый злодей, посуливший отвоевать им сидово бессмертие. В результате море крови пролилось, и людской, и сидовой, и великая страна погибла, да только от смерти никто из смертных все равно не спасся. Или правильно было бы поступать так, как сделала героиня еще одной страшной маминой сказки, сида Арвен, — после смерти любимого человека доводить себя до такого состояния, чтобы было уже не пережить обновления? Так страшно же, да и грешно, да и бессмысленно: от этого у других горе только умножится.— Что повесила голову, ушастая? — улыбается брат. — На учебу не хочешь, что ли?В ответ гневное фырканье. Гнев этот, конечно, неискренний, притворный — лукавство без произносимых лживых слов сидам вполне под силу. Но брата все равно не обманешь, тот молчит, лишь недоверчиво приподнимает бровь. Щеки Таньки слегка лиловеют.— Я сейчас не об учебе думала, — наконец отвечает она. — Просто лезет в голову… ерунда всякая… Ладди, ты, в общем, береги там себя. Трусом не будь, но и без нужды под стрелы не подставляйся. Обещаешь?— Конечно, моя прекрасная леди! Не сомневайся! — Владимир вновь улыбается.— Я тебе кое-каких зелий на дорогу приготовила — и чтобы раны и ссадины быстрее заживали, и от простуды, и от живота, и просто чтобы сил побольше было, — быстро тараторит сида. — Когда собираться будешь, не забудь взять пузырьки с полочки у камина. Они все подписаны — и для чего, и как применять. Я ж и проспать могу, ты знаешь, — Танька опять слегка лиловеет и опускает ушки, хотя в сущности ни в чем не виновата. Ну да, приходится ей каждый раз по возвращении с занятий после быстрого перекуса немедленно укладываться в кровать. И спать не меньше четырех часов, пока еще светло: организм так по-дурацки устроен. Иначе можно тяжело заболеть, вплоть до внеочередного обновления. А еще глаза яркого солнечного света совершенно не выносят — болят, слезятся. Из-за всего этого ни долгих прогулок с подружками в выходные и каникулы не получается, ни — что, наверное, еще обиднее — натуралистических экскурсий вместе со всей группой во время практики. Однокурсники-то уходят в рощи и на торфяники на целый день — а ей никак. Приходится получать от преподавателей индивидуальные задания, собирать материал и вести наблюдения самостоятельно по ночам. Хорошо хоть, что на факультете идут ей навстречу. Да и дома непросто. Ни маме с отцом, ни ей с братом режим жизни удобно никак не совместить. Вот и сейчас: выбрались с Ладди ?на прогулку верхом? — ей нормально, ему ни свет ни заря. Хорошо еще, что брат — человек военный. Ранних подъемов не боится. А еще — великолепный наездник и отлично владеет шашкой и луком. И всему этому немножко учит сестру — во время таких вот прогулок, втайне от родителей. В основном — от отца: тот над дочкой-сидой просто дрожит, только бы с ней чего не приключилось. Его бы воля — из дому бы и не выпускал! Ужас в том, что если отец об этих занятиях догадается и прямо ее спросит — придется или признаваться, или просто молчать — что то же самое, если не хуже. Танька не столько боится за целость своих длинных ушей, сколько не хочет, чтобы из-за нее ссорились родители. Мать-то почти наверняка примет ее сторону — сама такая же, разве что верхом не ездит. Но маме в жизни повезло: создатели-Сущности ей и навыки фехтования готовые в голову вложили, и абсолютную память подарили, и владение дюжиной языков обеспечили, да еще куча знаний от Учителя, от того, кто ближе отца, перепала — а Этайн приходится всему учиться по-честному.Уже довольно высоко поднявшееся солнце находит, наконец, брешь среди облаков и метко бросает луч прямо на лицо сиды. Танька начинает часто моргать, щурится, пытается отвернуться, наконец достает из кармана большие дымчатые очки, водружает их на нос. Одаривает брата ослепительной улыбкой.— Ладди, как я тебе? Правда, стильно? Вот только жаль, ушам неудобно — лишний раз не пошевелишь.?Стильно? — это еще одно мамино словечко, вытащенное ею из доставшейся чужой памяти. Таньке оно не совсем понятно, хотя использует она его вроде бы к месту. Ну причем тут стилус — палочка для письма, которую по старинке многие всё еще используют, не желая переходить на куда более подходящие для этой цели гусиные перья? А держать уши неподвижными, и правда, очень неудобно, и даже не потому, что они постоянно так и норовят поменять свое положение, отражая все эмоции хозяйки. Главное — то, что, не двигая ушными раковинами, сложно слушать пространство. У Таньки, по человеческим меркам, чудовищно узкое поле зрения, но зато она, как и полагается сидам, гораздо лучше людей умеет ориентироваться в окружающем мире с помощью слуха. Расстояние до источника звука и направление на него, например, с закрытыми глазами определит с точностью до сантиметра и до градуса — инстинктивно оценив, насколько различается время, за которое звук долетает до левого и до правого уха и насколько различается его громкость слева и справа. Но когда уши неподвижны, приходится крутить всей головой, и все равно точность получается хуже. Даже несмотря на то, что голову можно легко развернуть аж на сто восемьдесят градусов — а зря, что ли, в шее у Таньки девять позвонков вместо обычных семи — для людей и прочих млекопитающих? Танька сама их прощупывала, пересчитывала. У себя, у мамы. И книжки читала про то, как устроены сиды, — да не ту, на ирландском, копия которой есть у мэтрессы Брианы, преподавательницы анатомии и заодно родной Танькиной тети, а несколько томов, написанных на тайном языке сидов. Жаль только, не очень понятные они: много терминов незнакомых. Но все равно интересные. А ведь выпросила у родителей поначалу просто по дурости, умолчав, зачем ей они понадобились. И еще бы не умолчать, если подрастающей Таньке, ни много ни мало, приспичило выяснить, как выглядит обнаженное тело сида мужеска пола, особенно некоторые его детали! Мама тогда так на нее посмотрела, с такой понимающей улыбкой, что Этайн до сих пор мерещится: обо всем догадалась, только вслух не сказала.Ну выяснила и выяснила, подумаешь! Не больно-то, кстати, и отличается оно от схем и препаратов, которыми пользуются на курсе анатомии человека, даром что речь там идет совсем не о сидах. А живого-то сида-мужчину, может быть, никогда и увидеть не придется, разве что когда-нибудь братик родится. Или сын… Зато сколько интересного и неожиданного в других томах и главах оказалось! Иногда, правда, и возмущалась: когда прочитала, например, что теми же дополнительными позвонками сиды обязаны странному, невиданному и неслыханному зверю под названием ?ленивец?. Уж кем-кем, а лентяйкой себя Танька не считала никогда! А вот каким образом этот самый ленивец подарил ей позвонки, Этайн так пока и не разобралась. ?Функциональный комплекс генов, отвечающий за морфогенез шейного отдела? — вот как это понять? Пожалуй, сразу ясно только то, что такое шейный отдел. Ну, если привлечь к делу свое знание латыни и греческого, то и кое-что еще разобрать можно. Вот ?морфогенез?, например, — это ж на исковерканном греческом ?рождение формы?! Ну и как, Танька, понятней стало? Да не особо, пожалуй…Брат смотрит на снова задумавшуюся и шепчущую что-то про себя сиду. Только что радовалась жизни, светилась солнышком — так нет, опять нос повесила. Вот всю жизнь он с сидами в одном доме живет — а понимать их так до конца так и не выучился. Мама, например, за мгновение может превратиться из строгой начальницы, а то и грозной повелительницы в девчушку-резвушку. Или наоборот, как уж кому повезет. И Танька такой же растет. Непредсказуемой. Вот слазили с ней в прошлом году в заброшенный сидовский тулмен бог весть какого века. Закопченный очаг старинный, утварь какая-то глиняная с орнаментом, котел медный громадный… Интересно же! У Таньки глаза аж горели! Даже какие-то украшения деревянные там подобрала да на себя примерила, а еще самопрялку покрутила — поиграла чуточку в жизнь под холмом. Потом приехали домой, только отвернулся — а сестра плачет навзрыд. Показал, называется, достопримечательность… Стал расспрашивать, утешать — оказывается, ей никогда не живший народ жалко, и вообще быть последними в роду и скрывать это — ноша неподъемная. Будто не знает, что не последняя она в роду, а всего лишь вторая, и что все эти бруги да тулмены — декорации, сделанные Сущностями, чтобы люди, столкнувшись с сидами наяву, не увязли навсегда в мистике всякой! Долго потом пытался мозги на место ей поставить, объяснял, что никакая она не одинокая. Про родителей напоминал, про себя, про большой клан Плант-Монтови, в который она входит на полном основании, про множество родни, что души в ней не чает. Вроде бы убедил — только все равно след в ней остался. Комната ее вся теперь крохотными картинками увешана с сюжетами из легенд и сказок про сидов — сама рисовала. Тулмен тот обустраивать для жизни вздумала — в каникулы, бывает, целыми днями в нем пропадает, даже спит там на лавке деревянной. И возвращается потом вся в саже.Брат и сестра добираются, наконец, до ворот Кер-Сиди. Город как раз начинает просыпаться. Сначала раздаются гулкие удары колокола на часовой башне — Танька непроизвольно дергает ухом, очки слетают с ее носа и повисают на цепочке на груди. Потом под лязг цепей опускается подъемный мост через ров.— Сэр Владимир, леди Танька! — конюх уже встречает их. Лошадям в Кер-Сиди без очень большой надобности нельзя: незачем мостовые разбивать, царапать подковами, да еще и загрязнять. Так что придется спешиваться. Этайн тихонько хихикает, лиловеет, прижимает уши, с трудом подавляя звонкий смех: больно уж нелепо сочетаются друг с другом пафосное ?леди? и панибратское ?Танька?. Да и Ладди улыбается и на сестру этак ехидно поглядывает. Чего доброго, так впредь именовать и будет, ужас... Но Охад О'Десси, сравнительно новый работник дома Хранительницы — Боже упаси, не слуга и тем более не раб, такое здесь не принято — со стилистическими тонкостями употребления сидовских имен, увы, незнаком. С его точки зрения, честно говоря, лучше бы леди Этайн звалась всегда полным именем. Хорошее имя, памятное для всех местных ирландцев-десси, да и не только для них. Младшая сида появилась на свет под Рождество, вот и окрестили ее в честь героини, павшей в Рождественской битве. А что такое ?Танька?? Еще и выговорить попробуй правильно! Вот хотел сделать приятное — старался, тренировался — а теперь над ним только смеются…Ну вот и всё, под ногами мостовая. Цокот удаляющихся шагов Уголька и Рыжухи, уводимых конюхом на выпас. Счастливец Кайл, сын Охада, приятель и, пожалуй, — ей это кажется все чаще — тайный поклонник Таньки: с лошадьми все время возиться может, а она сама себе детство укоротила. Могла б еще школьницей быть, а Университет — это совсем другое, с точки зрения свободного времени — увы, тоже.Теперь скорей домой, в башню! Благодарно чмокнуть Ладди в щечку — и бегом к себе в комнату. И срочно приводить себя в порядок! Отец мужской наряд сиды точно не одобрит — он все-таки человек классического воспитания, наверняка сочтет ее вид неприличным. К тому же он-то, поди, думает, что дочь чинно в дамском седле разъезжает, а Танька уже неплохо по-рыцарски скачет, не зря же Ладди ей кавалерийское седло настоящее подарил. Вот только и по?том лошадиным от нее пахнет отчаянно. Так что сперва в бочку с водой, а потом в три платья, одно на другое, как полагается хорошей правильной девушке. Раз уж поспешила во взрослые записаться — изволь соответствовать! И все-таки в ранних подъемах тоже есть свои преимущества: лишних глаз мало.Ко времени завтрака Таньку не узнать: истинная леди. Даже ведьминская прическа благопристойности не вредит. Верхнее платье салатно-зеленое, расшитое желтым и белым, из-под него видны два нижних — тоже желтые и белые, в тон. Под воротником — красно-желтая ленточка Монтови, да еще — вполне допустимая вольность — тонкой резьбы деревянные бусы, те самые, из тулмена, якобы сработанные древними сидами. Для полноты образа недостает только изящных сережек в ушах, но тут уж ничего не поделать: во-первых, мочек у ушей просто нет, во-вторых, тонкий инструмент беречь надо, ни в каком месте прокалывать не сто?ит. В столовую младшая сида входит чинно: спина выпрямлена, уши, насколько возможно, спрятаны в волосах и совершенно неподвижны, сама идет мелкими шажками, из-под платья и кончика шосса не увидишь.Ну, и стоило оно того? Матери дома, конечно, уже нет: носится по городу, проверяет, как всегда, всё ли в порядке. Видимо, что-то где-то приключилось: неспроста же задержалась и к завтраку, вопреки обыкновению, не поспела. А сегодня и отец куда-то запропастился: должно быть, отправился спозаранку в Универ — готовить свой факультет к началу занятий. Не у всех же, как у брата, отпуск.А вот Ладди уже на месте, за столом. Как обычно, ехидно поглядывает на сестру. Конечно, сида понимает: вся его ирония напускная, на самом деле брат Этайн любит и, по крайней мере иногда, ею даже восхищается. А когда тебя любят, что еще для счастья-то и надо?