- 1697г. ДРСпб: Санкт-Петербург, Амстердам (слэш, PG-13) (1/1)

Конец 1697 года. С самого детства Ниен[1], будучи довольно слабым и болезненным, находился под опекой более старших олицетворений, главным из которых был его отец, Великий Новгород. Вячеслав уже множество веков вёл в этих местах настоящую войну с Выборгом, чья страна, Швеция, также претендовала на карельские земли и вынашивала планы продвижения на восток. Именно из-за того, чтобы как можно быстрее занять спорную территорию, застолбить, заселить олицетворением, Господин Великий и принял решение о том, чтобы пополнить свою и без того уже большую семью ещё одним ребёнком. Он понимал, что это, скорее всего, непоправимо ослабит Ладогу, уже родившую ему ранее девочку, но отступить от этой идеи так и не смог. Разрешение сложной ситуации в Приладожье объективно было важнее её здоровья, однако Новгород всё-таки любил свою строптивую скандинавку, и потому медлил с исполнением своего замысла до последнего. Пётр родился ещё до Столбовского мира[2] со Швецией. Как олицетворению, ему досталось очень странное место: с одной стороны, оно было топким, болотистым и мало пригодным для жизни, но с другой — это было устье Невы, единственный выход для России в Балтику, из-за которого страна так часто сталкивалась в интересах с соседними шведами. Эти извечные войны с бывшими викингами в конце концов дали о себе знать, и ослабленная Смутой Московия всё-таки не смогла им противостоять. Так совсем ещё юный Пётр очутился дома у Выборга, которому пришлось принять его в качестве пасынка и пожить вместе с ним, хотя и он, и сам Петя едва ли получали от этого хоть какое-то удовольствие. Был недоволен и Господин Великий, и с помощью своих людей он всё-таки смог выкрасть у неприятеля своего самого младшего и любимого сынишку. Самого Петю — но не его земли, и они всё ещё находились под властью Выборга. А юный Ниен, меж тем, оказавшись в России, готовился стать её царём. Огромная страна этого пока не знала, но то, что ей нужны были обновление и коренная переделка всего жизненного уклада, было очевидно всем. А уж Петя, видя огромный контраст жизни между Швецией и Родиной, понимал это как никто другой. Великое посольство стало для юного Петра настоящим приключением. Конечно, ведь он впервые ехал в Западную Европу: ту самую настоящую Европу, о которой часто рассказывал ему отец и люди, прибывшие из далёких стран для работы в России. Сказать, что Петя был очарован — не сказать ничего. Особенно нравилось ему слушать о Голландии: о том, как на раскинувшихся до самого горизонта полях алеют тюльпаны, как, выглядывая одна из-за другой машут своими лопастями ветряные мельницы, но, главное, о том, как на далёких верфях Северного моря строят корабли для Голландской Ост-Индской компании, которые пойдут потом к далёким-далёким берегам Азии и Америки, будут участвовать в грандиозных сражениях и перевозить множество невиданных товаров. Знал Петя и о том, что где-то далеко у берегов всё ещё весьма нового и чужого европейцам континента как раз расцветала эпоха пиратства…[3] Пётр уже давно бредил морем. Может быть, так влияла на него его же земля, ведь ещё более хорошее место для порта вряд ли можно было бы сыскать во всей России, а, может, и нет, — сам Петя об этом не задумывался. Он просто восхищался этими грандиозными парусными машинами и страдал от того, что информация о них на его родине была крайне скудна. Да и самих их было крайне мало, и, хоть проект по постройке государственного российского парусного флота уже готовился[4], в нём оставалось ещё много неточностей и проблем. Нет, конечно иностранные специалисты что-то рассказывали, показывали, но… Но это было всё не то: хотелось знать больше, понимать весь процесс постройки парусных кораблей, хотелось… даже спустить на воду свой. Москва и Великий Новгород тоже видели необходимость перемен, и потому, взяв с собой юного Петю, в начале марта отправились в Европу. Ну, а дома, в России, за главную осталась Тула, так как только ей Михаил, нынешний царь, мог доверять такое ответственное дело. Сам же нынешняя столица имел в путешествии и свою цель: он должен был найти союзников против Швеции и Турции, а также, по возможности, разрешить польский вопрос. Планировалось добраться до Голландии через Прибалтику, в дороге посетить Латвию, Восточную Пруссию и Бранденбург, Англию и Австрию. Пётр хотел и в Польшу, но её было решено объехать стороной из-за начавшейся в ней борьбы за власть. Ну, а после севера, посольство собиралось на юг — через Венецию, также известную своими корабелами[5], в Рим, где Третий Рим смог бы наконец-то встретиться лицом к лицу с Первым. И, кто знает, может быть, показать ему и Четвёртого?.. В путешествии Петю интересовало буквально всё. Ещё бы, ведь он впервые отъезжал настолько далеко от дома! И пусть в Риге, принадлежавшей в то время шведам, ему и нужно было скрываться ради своей же безопасности, зато потом, когда после более-менее привычно-знакомых латышских земель он повернул к немецким, Ниен решился сбежать от лишних проблем и обязанностей и передвигаться самостоятельно, следуя слегка впереди посольства. Тем более, что немецкий язык он знал уже давно — ему его научил ещё Выборг. О том, что его мог кто-то узнать, он и не волновался: он обеспечил себе новую личность ещё в Москве, во время подготовки, и теперь он был никем иным, как обычным младшим офицером, Петром Михайловым[6] — будущим русским портовым городом. Переживал он только за то, что его отец, Новгород, вряд ли бы погладил его по головке за такой произвол с побегом, однако чувство свободы взяло верх над страхом наказания и всеми остальными запретами. Вот так впереди основного двора он и въехал в радушно принявший его Кёнигсберг, потом — в Пиллау, где учился артиллерии, а затем, через Бранденбург, направился в вожделенную Голландию. Когда он добрался до Амстердама, уже было начало августа, и потому город встретил его во всей своей летней красе. Здесь всё было маняще и непривычно: тёмные и уютные улочки утопали в зелени и цветах, а дома, стоявшие вдоль улиц монолитными стенами, своими высокими окнами глядели Петру прямо в душу. В неё же запало и олицетворение Амстердама — очень высокий и по-северному прекрасный мужчина, чьи светлые ниспадавшие до плеч волосы лежали в небольшом беспорядке, но оттого были только ещё более красивыми. А в его глазах отражалось небо, и то и дело мерцали какие-то странные огоньки, от которых у Петра по спине бегал табун мурашек каждый раз, когда его взгляд встречался со взглядом этого гостеприимного, но словно бы что-то скрывавшего господина. И, хоть Петя и поселился по началу в более тихом и удобном для судостроения Заандаме[7], со временем он начал замечать, что бывает в Амстердаме всё чаще. А потом крупнейший город Республики Соединённых провинций пригласил его переехать в его черту, и, когда он, сверх того, выхлопотал ему жильё, Пётру ничего не оставалось, как согласиться. Здесь, отдельно от прибывшего позже посольства, он и прожил последовавшие четыре месяца, наполненные знаниями и весельем, кораблями, медициной, артиллерией и ещё великим множеством различных уникальных и интересных вещей, о существовании которых будущий император у себя в стране даже и не догадывался. Особенно потрясли его лекции по анатомии и соответствующий театр в Лейдене, и Пётр даже подумал о том, что было бы хорошо иметь нечто подобное и дома.[8] Но было и ещё кое-что, что понравилось Ниену с первого взгляда. Той же зимой, в те дни, когда на всех водоёмах уже установился лёд, способный выдержать вес человека, он, прогуливаясь мимо одного из городских каналов, вдруг увидел, что на берегу было необычайно людно. Более того — также было и на самом льду. Они скользили по нему на каких-то странных приспособлениях с лезвиями, привязанных к их обуви ремнями. ?Коньки, — догадался Пётр. — Я слышал о них, но никогда не видел их прежде. Как же красиво! И какие тут есть мастера выписывания фигур!? — Не хотел бы тоже прокатиться? — Заворожённый Ниен буквально очнулся от красивого и мягкого голоса, словно обволокнувшего всё пространство вокруг него самого в кокон. А следом до него донёсся и тонкий, но всё равно неприятно пощипывавший ноздри запах табака. Конечно, это был Амстердам. Кто ещё в этой стране стал бы разговаривать с ним по-немецки ввиду плохого ещё понимания им голландского, одновременно курить и… и да, заставлять едва ли не терять голову только от одного присутствия рядом. — Наверное, да. — Кивнул Пётр, а затем пожал плечами. — Но я же не умею… — Так я научу. — Амстердам расплылся в мягкой улыбке, выпуская в воздух колечко дыма из трубки. — Я всё же немного боюсь. — Петру было явно как-то не по себе, отчего он даже начал смущаться. — А если я упаду? А вдруг под лёд, он ведь ещё может быть тонким?.. — Да не волнуйся ты так, — снова улыбнулся голландец. — Я ведь буду рядом, а потому всё будет хорошо. Сказав это, почти что двухметровый мужчина положил на плечо Петра руку в знак поддержки, и тот только теперь заметил, что на ней на ремнях висели две пары лезвий, словно Амстердам, заранее зная, куда сегодня отправится русский, и впрямь рассчитывал затащить его на лёд. Будущий Петербург развернулся к голландцу, украдкой поднял на него взгляд и невнятно прошептал, что согласен. И в следующее же мгновение был утащен за руку в сторону ближайшей лавки. О, что это были за коньки! Самое настоящее произведение искусства, и никак иначе! Всё лезвие было покрыто тонкими рельефами сценок из жизни и узорами, а с сильно загнутых и слегка подкрученных вовнутрь носов свисали небольшие бубенчики. Только теперь Петя обратил внимание, что подобные были и на других коньках, а затем прислушался — и да, точно, вся морозная округа тоненько звенела от множества катавшихся людей. И, чем более разнообразные фигуры рисовали они на льду, тем более интересной получалась и издаваемая коньками мелодия. — А разве лезвие не должно быть соединено с обувью?[9] — после пары минут раздумий Ниен озвучил то, что показалось ему самым странным. — Крепить ремнями — это ведь не вполне надёжно, а вот если сам ботинок будет уже с лезвием, то можно будет и не волноваться по пустякам. Амстердам посмотрел на него с удивлением, и только теперь выпустил изо рта трубку. — Ты знаешь, я и сам думал об этом, но пока не рискнул попробовать. К тому же, для простого народа удобнее лезвие привязать, чем тратить на развлечение дополнительную пару обуви. Он усмехнулся, и Петя не мог не залюбоваться тем изяществом, с каким Амстердам владел своей мимикой. — А что, если ты потом подобные и испытаешь? Но сначала я научу тебя кататься на тех, что есть! С этими словами мужчина, закончив закреплять ремнями свои лезвия, поднялся с лавки и, видя что Пётр не вполне справляется с приготовленными для него, сделал шаг к нему и опустился на оно колено. А через минуту его ловкие руки уже зафиксировали ремешки в нужном положении на ногах у русского. — Ну-ка, подъём! Очередная улыбка Амстердама сгладила весь Петин ужас, и он попытался встать. Вышло совершенно неуклюже, но благодаря поддерживавшему его голландцу, он всё-таки смог устоять и даже ровно встать. — Ну, как ощущения? — Это очень… странно. Но мне нравится! — Просиял в ответ Ниен. Просиял — и тут же был подтолкнут в сторону замерзшего озера. — Но я… Не… — В любом деле главное — практика, так что лучше не возражай. — Донёсся до него откуда-то со спины всё такой же весёлый голос Амстердама. — Должен же ты попробовать здесь всё, а не только медицину да корабли! И, невзирая на слабое сопротивление и ещё пока наивную и детскую ругань Петра в адрес своего уже, кажется, больше, чем друга, голландец настойчиво повёл его на природный каток. Вопреки своим же ожиданиям, на коньки Петя встал довольно быстро, и к концу первого же катания, он, хоть и попадал уже, кажется тысячу раз, всё же чувствовал себя намного увереннее. А, главное, несмотря на то, что его тело уже было усыпано синяками, будущий император всё-таки был счастлив. Это был совершенно новый для него опыт, и в том, что он обязательно сделает это развлечение массовым в России, он уже не сомневался. — А-а-а-а! Ну почему именно сейчас! Пётр уже устал и направился было к берегу, как его же собственная неосторожность в который уже раз за тот день сыграла с ним злую шутку. В этот раз он не заметил вмёрзшую в лёд ветку у берега, и одно из лезвий неудачно наехало на неё. Петя пошатнулся и, молясь о том, чтобы упасть не на один из уже набитых им синяков, уже был готов снова встретиться с относительно ровной и холодной поверхностью, как вдруг… Пронёсшийся за его спиной вихрь резко подхватил его и, закружив, заставил забыть не только о боли, но и обо всех остальных проблемах. Пётр чувствовал себя словно внутри бури, какого-то бурана — настолько стремительно носило его по озеру. Но холодно не было — напротив, стало очень даже тепло, хорошо и приятно, а чуть позже даже и обжигающе-горячо, и потому Ниен, прижимаясь к Амстердаму, с улыбкой и наблюдал за тем, какие кульбиты выписывает его личный ?буран? на льду, да ещё и вместе с ним же на руках. Да, юноша, конечно, знал, что Амстердам катался мастерски, но чтобы настолько! Но, как бы ни было Петру хорошо, его голова всё-таки слегка закружилась — больше с непривычки к таким-то почти акробатическим движениям, и он, снова смущаясь, попросил Амстердама отвезти его к лавке. Путь снова пролегал мимо того места, где чуть не упал Петя, но голландец, как истинный знаток местности, умело обошёл коварное препятствие. А затем, опустив русского туда же, где ещё часа четыре назад Амстердам закреплял ему ремни, гостеприимный хозяин поспешил избавить гостя от пут и дать возможность твёрдо стоять на земле. И, снова почувствовав под ногами ровную поверхность, будущий император виновато улыбнулся. Он уже был не в силах говорить что-то ещё, кроме простого ?спасибо?. Улыбнулся в ответ и Амстердам и, достав из кармана зимнего сюртука припрятанную ранее туда трубку и снова задымив в ней табак, он ткнул её концом прямо в рот Петру. Тот вдохнул — больше ради интереса — и тут же закашлялся. — Тьфу-ты, зачем?! — Прерываясь на откашливание, прохрипел Петя. — Чтобы ты больше походил на простого офицера, Питер Михайлов. — Засмеялся голландец. — Твой чин обычно подобным не брезгует. А ты, кажется, тот ещё белоручка, странно, что грязной работы не чураешься. Уже в который раз смутившись, Пётр только и решил, что прикурить ещё раз и закашляться снова, чтобы хоть как-то переключить внимание Амстердама с его же слов. Он ведь должен был оставаться в путешествии инкогнито, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания и не навлекать на себя опасность. Но, неужели его новый голландский друг его уже раскрыл? Или же он просто блефует? Жаль, что по его прекрасным в своей чистоте глазам этого не прочитать — научился, пройдоха, прятать свои истинные эмоции. А, может, Пете ещё пока что не хватало для этого опыта. В любом случае, эта поездка с каждым днём нравилась будущему императору всё сильнее, а с того дня — и подавно. И он уже был совершенно не против зайти с Амстердамом дальше, чем просто дружеские отношения. Зайти — и окончательно потерять голову от того, какой жар скрывался внутри того, за этим холодным внешне телом и нордической внешностью. Впервые в жизни будущий Петербург почувствовал, что влюбился. И, кажется, голландец отвечал ему взаимностью. По крайней мере, последовавший за столь неудачной попыткой Пети закурить лёгкий поцелуй в губы от Амстердама натолкнул русского на подобные мысли. ?Интересно будет посмотреть на его лицо, когда он узнает, кто я.? — Мысленно засмеялся Ниен после, всё ещё ощущая на своих губах терпкий, но почему-то сладкий привкус табака. Он уже предвкушал этот момент. И, кивнув одновременно и самому себе, и Амстердаму, и в никуда, Петя затянулся уже в третий раз, и теперь, к своему удивлению, почувствовал, что кашлять хочется меньше, а по телу разлилась приятная умиротворявшая нега. ?Кажется, это всё-таки не так противно, как я думал по началу, — подумал он. — Интересно, как именно это делают? Надо будет это тоже взять с собой в Россию.?[10] Вот только возвращаться на родину, как и вообще ехать куда-то ещё, Петру уже совсем не хотелось. И он прекрасно понимал, почему, хоть пока ещё всё же стыдился своих чувств. С того дня его жизнь, словно росчерком лезвия коньков по льду, разделилась на ?до? и ?после?, и дороги назад уже не было. И именно ему, Санкт-Питер-Бурху[11], как позже назвал Ниен свой порт на голландский манер, и предстояло стать тем, что надорвёт уже и без того протёршуюся от времени занавеску, пока что всё ещё закрывавшую собою то самое окно в Европу и подарит царской старинной Руси свет образования, обновления и реформ.Сноски: [1] — Ниен (Ниенштадт) — шведское название русского Невского городка, с 1580-х годов располагавшегося в месте впадения реки Охта в Неву и вместе с построенной в начале XVII века крепостью Ниеншанц являвшегося непосредственным предшественником Санкт-Петербурга. [2] — Столбовский мир — договор о мире между Русским царством и Шведским королевством, закончивший русско-шведскую войну 1610–1617 годов. По нему Швеции отходили Ингерманландия (вместе с территорией будущего Санкт-Петербурга как олицетворения) и часть Карелии. [3] — Эра пиратства в Карибском море длилась с рубежа XVI–XVII веков по 1720-е годы. [4] — Строительство кораблей на деньги частных компаний (кумпанств) в России началось ещё до Великого посольства Петра I, в 1695 году, для его Азовских походов, но по началу показало свою неэффективность. Поэтому уже по возвращении из посольства было решено строить новые суда на государственные деньги, с помощью привезённых в Россию чертежей и иностранных специалистов. [5] — Корабельные мастера Венецианской республики на протяжении веков были известны на всём Средиземноморье как признанные мастера своего дела, а их галеры высоко ценились в Европе как за торговые, так и за боевые качества. [6] — Во время посольства Санкт-Петербург (как в реальности и сам Пётр I) взял себе псевдоним ?Пётр Михайлов?. [7] — Пётр I в первое время своего пребывания в Республике Соединённых провинций жил в Заандаме, небольшом городке, известном своей кораблестроительной деятельностью, на улице Кримп. В нём он изучал эту науку и даже спустил на воду свой первый купленный корабль и довёл его в Амстердам. [8] — Во время пребывания в Голландии Пётр I посетил и анатомический театр Бургаве в Лейдене, где в том числе и сам принимал участие во вскрытии трупов. Позже, уже в России, это увлечение найдёт отражение в создании первого русского музея — Кунсткамеры. [9] — Считается, что первым именно Пётр I для удобства катания на коньках предложил соединить лезвия и ботинки в одно целое. [10] — Пётр I, пристрастившийся к курению табака во время пребывания в Голландии, разрешил продажу его в России, наложив торговую пошлину на его распространение, которая шла в государственную казну. [11] — Первое название Санкт-Петербурга, ?Сан(к)т-Питер-Бурх? — ни что иное, как калька с голландского ?Sankt Pieter Burch?, обозначающего буквально ?Город Святого Петра?.