- 1775г. УЦ: Уфа, Челябинск (1/1)

Середина июля 1775 года. Камера, в которой его содержали, ничем не отличалась от камер других заключённых, за исключением того, что сам преступник в этот раз был необычным. В этот раз суть была даже не в том, что он был олицетворением?— куда важнее была роль одного из главарей восстания, которую он играл ещё в недавнем прошлом. Стены, пол и потолок помещения, сложенные из камня и потому отдававшие холодом и сыростью, создавали в камере полумрак. Нагнетаемая ими темнота едва разбавлялась небольшими источниками света, главным из которых было маленькое окошко, находившееся на одной стене едва ли не у самого потолка. Уфа был подавлен. Он присоединился к восстанию ради благой цели, и потому ныне и сидел здесь, наедине с собой и своими мыслями. Измотали его и допросы, совсем недавно проведенные по очереди Казанью и Оренбургом. Он не сказал им того, что они ожидали услышать, и из-за этого сейчас чувствовал себя ещё более уставшим. Смертельно уставшим. Предоставленный самому себе, отделённый от входа прутьями решётки, он, наконец-то, мог спокойно осмыслить всё произошедшее. Погружённый в воспоминания, он даже не сразу заметил, как в помещение кто-то вошёл. Решив, что это для очередного столь осточертевшего ему допроса, он не спешил поднимать взгляд на своего гостя, но, поняв, что тот почему-то не начинает, всё же решился. Перед ним стоял его Челябинск. Челеби, которому он отдал столь многое. Челеби, который предал его во время осады. Уфа уже думал и о нём: он знал, что неприятного разговора избежать не удастся. Башкир много раз представлял, что и как он скажет Челябинску, но теперь, когда тот был так близко и наедине с ним, он не знал, с чего начать. Лишь только злость и обида, снова поднявшиеся в нём, выдавали его всего через взгляд. —?А, это ты,?— наконец начал он, когда молчание затянулось,?— и какими судьбами? —?Я пришёл попросить прощения. —?Челеби старался сделать голос ровным, но он всё равно звучал тише и будто сдавленнее, чем обычно. —?Ну и что мне теперь, радоваться? —?Голос же башкира в мгновение стал твёрдым. —?А ты подумал, нужно ли оно мне сейчас? Я пойман, меня допросили, меня высекут и клеймят… —?Я всего лишь поступал так, как мне казалось нужным! —?Гость слегка повысил голос. Явно для того, чтобы скрыть волнение,?— понял Уфа. —?Я… Я могу попросить за тебя! Оренбург сейчас чувствует себя должником, и я мог бы попробовать облегчить твою судьбу. Или же можно поговорить с Казанью… —?С Казанью, из-за которого я здесь? —?При имени брата башкир презрительно скривился. —?С Оренбургом? Да что ты можешь о них знать, особенно о первом?! А вот я их хорошо знаю: всё, всё, что они из себя представляют, всё их гнилое нутро. Поверь мне, ты ничего не добьешься от них: Камиль уже давно пёс этого европейского царька, а что до твоего урыса, то он просто мелкая самодовольная пешка, вообразившая, будто может диктовать другим условия жизни! —?Он исполнял приказ императора. —?Что? —?Уфа устало засмеялся, и Челябинск с содроганием заметил мурашки на своей коже. —?Ты серьёзно так думаешь? А вот я знаю наверняка, что некоторую часть законов он выдумал сам лишь только с той целью, чтобы навредить мне. Пока я терпел, он вёл со мной одностороннюю игру на выживание, но, когда я включился в неё тоже, он просто ничего не мог сделать. И не смог бы и дальше, если бы ты не помог ему в осаде! Челеби молчал. А что, если его отец действительно был во всём прав? Почему он сам так серьёзно задумался обо всём этом только сейчас? Нет, конечно, такие мысли и раньше занимали его голову, но в полной мере последствия своего поступка он смог понять и оценить лишь теперь. —?Пап, пойми меня правильно. —?Спустя пару минут продолжил он. —?Я всегда старался делать так, как для тебя будет лучше. —?То есть, по-твоему, ?лучше??— это гнить где-то на каторге на другом конце империи? —?Желая задеть Челеби ещё сильнее, усмехнулся башкир. —?Совсем нет. Просто я думаю, что нам бы стоило принять более сильную власть. В конце концов, за русскими же будущее, развитие, неужели нельзя было как-то ?влиться? в страну? Почему у дяди Казани получилось, например, а мы не можем? Чем мы хуже, а, пап? —?Мы хуже тем, что мы были за правду и за справедливость, Челеби. —?Угрюмо ответил Уфа и замолчал. В этот раз тишина длилась дольше. Было ясно, что у башкира ещё было, что сказать своему нерадивому отпрыску, но Челябинск не понимал, почему Уфа не продолжал. —?Не называй меня больше отцом. —?После долгого молчания с горечью произнёс он наконец. —?Я не твой отец, как бы ни хотел им стать. —?И, вздохнув, башкир добавил. —?И твои поступки говорят об этом как нельзя лучше… Как бы ни хотел Челябинск верить в то, что это неправда, что-то в глубине души, а также пустота, в мгновение образовавшаяся в ней и начавшая пожирать его изнутри, не позволяли ему это сделать. Уфа не врал ему никогда. Это он сам всегда считал его своим отцом и даже не допускал мысли о том, что это не так. Да как такое вообще возможно?! Кто, если не он?! Движимый каким-то неясным желанием, Челябинск бросился к прутьям решётки и, схватившись за них, тихо позвал Уфу. Он просил башкира сказать, что соврал или пошутил, но в ответ получал лишь тишину и взгляд, в котором уже не было ненависти. Казалось, что, высказавшись, узник снова стал прежним Уфой, который его воспитал и научил всему, но теперь, несмотря на то, что их с Челябинском разделяли только железные прутья да пара метров вглубь камеры, парень уже не чувствовал в нём родного. Будто зная это, башкир с сочувствием смотрел на него, и в его глазах Челябинск наконец-то увидел всю боль: от его собственного предательства и от этих слов, брошенных ему в ответ. Уфа уже знал, что завтра утром его клеймят как государственного преступника и всё-таки отправят в ссылку. Из-за этого он не знал, сколько он не увидит Челеби, и потому и решился сказать всё сегодня. Так у них обоих хотя бы будет время свыкнуться с новой мыслью. Так должно всем стать лучше. И, глядя на стоявшего так близко и так далеко парня, давно уже ставшего родным, Юлай знал, что отныне больше всего на свете он захочет снова услышать от него столь любимое им слово ?Папа?.