1.2 (1/1)

1.2Сэхун долго умывался в туалете, чтобы избавить лицо от национальных цветов. Краска попалась стойкая и отмывалась неважно, что не улучшало и без того испорченное настроение Сэхуна.Утром директор Ю забирал его из полицейского участка, куда Сэхун угодил по вине Гао, облажавшегося с элементарной кражей велосипеда. Мелкий гадёныш не только не смог расправиться с замком, но даже на шухере сел в лужу, почему Сэхун и влип под фанфары. Влип позорно, ведь Сэхун спокойно угонял тачки, а тут погорел из-за какого-то гадского велосипеда, чтоб ему пусто было. И Гао — тоже. Прямо сейчас Сэхун пылал жгучей ненавистью к дяде Кёсу в частности и ко всему миру в целом. Дядя провинился тем, что поручил именно Сэхуну проэкзаменовать Гао, а весь мир провинился тем, что оказался несправедливой скотиной. Ненавидеть мир было проще. Всё-таки с дядей Кёсу толком и не поспоришь, так можно доспориться и оказаться на том свете раньше срока — в лучшем случае, а в худшем — в борделе "нежно любимого" дядюшки. А ещё Сэхуну встреча с дядей только предстояла. В сравнении с этим беседа с директором Ю тянула на детский лепет. Сэхун изучил лицо в зеркальном отражении, счёл, что пригоден для выхода в люди, и вывалился из туалета. Оставаться в колледже было рискованно, поскольку дяде наверняка уже доложили об аресте племянника. Сэхун прекрасно знал: чем быстрее попадётся дяде на глаза, тем легче отделается. Потому он выскочил на крыльцо и оглядел красовавшийся рядом автомобиль. Ухоженная машинка, аккуратная. Не новая, но и не старьё. На похожей разъезжал директор, правда, прикатывал к колледжу редко, ещё реже оставлял машину без присмотра. Жизнь приучила Сэхуна к тому, что удобным случаем следует пользоваться. Он без колебаний достал из кармана складную "бабочку", повертел на ладони и заученным движением продырявил колесо в самом тонком месте, чтобы наверняка. Ещё жизнь научила Сэхуна тому, что нарываться следует с умом, так что он переборол желание напакостить с размахом и ограничился всего одним колесом. С чувством выполненного долга Сэхун сложил "бабочку" и зашагал прочь от колледжа в родной квартал. — Не запылился, сявка, — буркнул торчавший на углу попрошайка с жестяной чашкой у ног. Сложил ладонь ковшиком и подкурил смятую сигарету. Сэхун хмуро смотрел на попрошайку и ждал, что ему ещё скажут. Попрошайка на самом деле был стрёмщиком и работал на дядю, как почти каждый в этом грёбаном квартале. Со стрёмщиками Сэхун не ссорился никогда — они частенько подбрасывали ему полезные сведенья, которые помогали Сэхуну уберечь шкурку от выделки.— Ковыляй уже, шарик. А то дымится. Пусть пронесёт быстро да недолго. Отгремит и стихнет, а то, сам знаешь, потом цапнет так, что весь квартал протрясёт.Сэхун устало кивнул и вновь принялся переставлять ноги по тротуару. Старался идти достаточно быстро, хоть и не тянуло. Помедлил он только перед самой ремонтной мастерской, но толкнул боковую дверь и юркнул в цех. Здесь он время от времени помогал потрошить краденые тачки. Хорошо, что помогал редко, потому что к делу душа не лежала. В детали он никогда не вникал, потому и помощником был паршивым. Дядя заставлял его помогать с потрошением тачек только тогда, когда рук ощутимо не хватало. Так-то больше ставил стрёмным к бывалым или водилой к молодняку. Хотя что так, что эдак — всё равно шестёрка, и для Сэхуна это — потолок.— Ждёт, — коротко бросил Сэхуну центровой по цеху и махнул рукой в сторону убегавшей вверх железной лестницы. Сэхун нога за ногу поднялся до упора — офис дяди ютился под крышей. Он дважды стукнул в дверь из тонкой фанеры, зашёл внутрь и приготовился к скандалу.— Его не ждали, а он пришкандыбал, — ожидаемо завёл шарманку дядя, похожий на румяный пирожок в своём дурацком квадратном кресле. — Ну что вылупился? Может, ты и вовсе жить попляшешь за плетень? Харчи и тряпки будут даром, а спальное место кормой отработаешь или свистком. Зато у меня мозоли натирать не будет. Ну почему всякий раз, стоит тебе поручить что-то более или менее рыбное, ты вечно лажаешь?! Что я должен сделать, чтобы хоть чему-то тебя научить? Или мне спровадить тебя в бордель, чтобы ты хоть часть возместил того бабла, что я на тебя угрохал? За что мне такой непутёвый племянник? Твоя семья живёт и за крышу над головой не отстёгивает. Я сам тебя одеваю и обуваю, защищаю твою текущую корму буквально собственной грудью, учу жизни да уму, а ты что? Всякий раз, стоит мне на тебя понадеяться, ты лажаешь. Сколько мне ещё терпеть, безмозглая бестолочь? Пока конец не вставишь, мозги не почешутся, да?Сэхун стоял и молчал, разглядывая собственные кроссовки. Но язык чесался напомнить дяде, что его защита имела свои пределы. И что для дяди Сэхун был такой же разменной монетой, как любой в этом квартале. Не будь он таким худым, с вечно грязными и обломанными ногтями, лохматым и мурзатым, постоянно в синяках и царапинах, дядя давно бы уже отправил его в бордель, наплевав на родство. Потому Сэхун был именно таким и привычно держал лицо невозмутимо-мрачным — это надежнее всего гасило интерес к нему у альф. Омеге полагалось быть покладистым и послушным, но играть по таким правилам Сэхун не собирался.— Извинения вообще будут, потаскуха? — загремел дядя.— Это Гао облажался, а не я, — тут же показал зубы возмущённый Сэхун.— Оно и видно! Какого ж рожна в участке ты куковал, а не Гао? Гао хоть мелкаш ещё, его бы турнули быстро, а тебе уже двадцать один, дурака кусок! Если захотят что пришить, так уже пришьют. Возрастом не отмашешься, бестолочь. Сэхун снова промолчал, но тут возразить нечего было. — Пошёл вон! Чтоб я тебя сегодня не видел, морда бесстыжая. Неси свою корму домой и носа не высовывай. И только попробуй куда слинять. Не окажешься под рукой при нужде, сложу и оставлю в канаве. Хрен тебя потом кто опознает, а схоронят в общей могилке и без цветочков с музыкой. С глаз сдёрнул, ну?!Сэхун счёл за благо шмыгнуть за дверь и припустить домой. Знал отлично, как именно дядя относился к родственникам. Внешний фасад — не больше. Будь Сэхун ухоженным и милым, дядя без разговоров отправил бы его в бордель, а всю выручку забирал бы себе. Как возмещение. За призрачную заботу, которой не существовало.Родители Сэхуна пахали с утра до ночи оба, чтобы кормить и одевать Сэхуна и двух младших. Разве что за крышу над головой в самом деле не платили, но и тут Сэхун мог поспорить с дядей, потому что папа имел право на дом, который по документам отходил ему в качестве приданого. Но папа — омега, потому в глазах дяди существо безмозглое и прав не имеющее вовсе. Как и сам Сэхун. Как вся их семья, потому что одни омеги, не считая отца, а отец дяде никто, так, плюсиком к папе. И ничего не поделаешь, потому что жить как-то надо, а дядя — хозяин квартала. И под дядиным крылом немного, но лучше, чем вовсе без всякой защиты.Дома Сэхуна ждали мелкие и папа. Папа как раз собирался на работу: пронёсся мимо ввалившегося в прихожую Сэхуна и на бегу велел мелких покормить, позаниматься с ними, вечером помыть и уложить в кровати.Сэхун бессильно сполз по стенке и уселся на полу. Домашние заботы его не пугали, но он бесконечно уставал от вопросов мелких, почему им нельзя купить то и это, почему в школе к ним относятся иначе, что означают те прозвища, почему именно их так называют, почему им нельзя-нельзя-нельзя... У мелких вопросов хватало, а Сэхун никогда не умел на эти вопросы отвечать. В своё время на такие же вопросы ему тоже ничего не отвечали. А ещё Сэхун устал от того, что отец и папа о нём постоянно забывали. Думали только о мелких, а Сэхун как будто перестал существовать, едва дядя приставил его к делу. Так, нянька для мелких. На мелких Сэхун не обижался — они в заботе нуждались больше, но Сэхун хотел, чтобы всё было как раньше. Чтобы он вообще существовал хотя бы для родных.— Ох, вставай, остолоп! Продукты в холодильнике, на столе список... Шевелись, Бога ради!Сэхун в Бога не верил. Он вообще ни во что не верил, но кое-как поднялся, привычно послал всё куда подальше и поплёлся к себе, чтобы бросить сумку у двери и переодеться.