1 часть. Ублюдок... (1/1)

Линч сидел у себя дома, смотрел телевизор. Делать ему было нечего и он просто умирал от скуки, стараясь хотя бы не заснуть и привлечь своё внимание к телевизору, который всё это время выступал в роли фонового радио. Вдруг, его телефон в кармане завибрировал и комнату, заглушая телевизор, заполнила привычная мелодия. Егор достал гаджет из кармана и посмотрел на экран, где было написано знакомое имя: ?Лили?. Журналист не раздумывая ответил на звонок: — Привет, Лили. — Привет. Слушай, не мог бы ты мне помочь? Меня не было месяц, ну ты и сам знаешь, поэтому дом весь в пыли. Одними с Луксор нам не справиться. — Да, конечно, уже еду. Если Джон не занят, то и его позову. — Да, давай. Чем больше людей - тем быстрее управимся. Пока, жду. — девушка положила трубку. Линч тут же набрал изученный номер, прокручивая в мыслях фразу, которую должен произнести. Разговор Егора и Джона оказался ещё короче, чем разговор первого с сестрой. Писатель, стоило журналисту закончить фразу, тут же не задумываясь согласился. Ему также было скучно. Тогда парни быстро попрощались и отправились к дому Лили. Уже через пару часов они были у неё и стояли напротив входной двери. Из дома послышалось громкое: ?Входите!?, давшее парням понять, что двери открыты. Они вошли внутрь, в прихожую, после чего повернулись налево, в гостиную, на звуки. Лили, с задранными рукавами и в резиновых перчатках, протирала мокрой тряпкой окна, а Лукас бегал по всей комнате на четвереньках, протирая тряпкой пол. Девушка перевела взгляд сначала на пришедших, затем на своего сына, а потом снова на парней и сказала: — Будьте добры, принесите из кладовой швабры. Мне туда страшно идти, поскольку там могли завестись крысы... И откройте двери, а то здесь уже жарко. — И тебе привет, Лили! — в шутку сказал Джон, по-доброму ухмыляясь. — Хорошо, Лили. — кратко взглянув на писателя, ответил Линч. Парни открыли двери. Писатель - входную дверь, а Егор - ей противоположную. После этого парни пошли во двор, а там уже и в кладовую. Её двери со скрипом открылись, впуская их в тёмную, пыльную, маленькую комнатку, забитую различным хламом. Прокашлявшись, среди гор старых тряпок и мебели парни стали искать две, а может и больше швабр. Где-то через минуту парням удалось найти одну швабру, которую они тут же поставили снаружи возле дверей, чтобы потом вновь не потерять и принялись искать дальше. Вдруг, подул сильный ветер. Зажигалка журналиста, которую он до этого зажёг, чтобы хоть что-то разглядеть в темноте этой комнатки, потухла, двери с грохотом захлопнулись, а после послышался приглушённый звук удара дерева об металл. Видимо, швабра упала и, судя по звуку, на ручку двери. Линч вновь зажёг зажигалку и подёргал за ручки обеих дверей. Ни одна не поддалась. Парни заметили, что между дверьми есть щель. Они решили найти что-то длинное и тонкое, по типу спицы, чтобы просунуть это в щель и отодвинуть швабру. Всё-таки, ни двери, ни швабру ломать не хотелось.Вдруг, из-за стены, со стороны дома, послышались крики, визжания, вопли, плач, грохот, топот, треск и прочее. Тут адреналин, словно быстро действующий яд, вплеснул в кровь и стал расходиться по венам, заставляя волнение и страх за близких людей поражать мозг, как какой-нибудь червь-паразит. Парни, уже ни о чём не задумываясь, начали выламывать двери. Где-то через несколько секунд, благодаря совместным усилиям, у них это вышло. Швабра сломалась пополам, а двери с грохотом раскрылись, из-за чего парни чуть не упали, но оттолкнулись от земли кончиками пальцев и побежали в дом. Но было уже поздно. Возле окна, в луже собственной крови, сидел труп Лили. Она была вся исцарапана, кровь до сих пор продолжала вытекать из ран, одежда разорвана, а на шее виднелись уродские ожоги, в виде тёмно-оранжевых волдырей. На её лице застыла гримаса ужаса, а на щеках застыли тонкие дорожки слёз. Рядом с ней, на спине, также в луже своей крови, лежал труп Лукаса. Его тело также было всё исцарапано, одежда также разорвана, а на лице, не давая разглядеть его выражение, были такие же уродские ожоги. Джон, от увиденного, отшатнулся назад и закрыл рот рукой, останавливая рвотный позыв. Егор же упал на колени, в ужасе раскрыв глаза, из которых через секунду ручьём полились немые слёзы. В горле застрял какой-то противный, давящий ком, не позволяющий издать и звука. Журналист просто молча дрожал и плакал, неотрывно смотря на трупы любимых и родных ему людей. Писатель с соболезнованием посмотрел на друга, подмяв губы, после чего достал из кармана джинс телефон и набрал номер полиции. — Полиция ****. Что у вас случилось? — послышался нежный женский голос с той стороны трубки. — Убийство... Двое погибших - Лили Линч и Лукас Линч... Пришлите патруль на адрес *****... — однозначно гарусным и чуть хриплым голосом ответил Джон. — Оставайтесь на месте и ожидайте приезда помощи в течении пяти минут. — протараторила девушка, после чего сбросила трубку.Полиция приехала, как и говорила диспетчер, через пять минут. Один из копов вывел парней на улицу, на задний двор, а остальные занялись исследованием трупов и ограждением зоны убийства. Линча усадили на скамейку, а писатель остался стоять, сложа руки на груди. Полицейский начал допрос парней, а если быть точнее, допрос Джона, поскольку Егор не был в состоянии говорить. Он просто сидел на скамейке, облокотившись руками о колени и пустым взглядом смотрел в никуда. Писатель же был более живой, по сравнению с другом, но его голос дрожал от страха и волнения, а в глазах виднелось беспокойство граничащее с паникой. Джон постоянно нервно отстукивал ногой какой-то быстрый ритм, видимо тем самым проявляя психоз или просто успокаиваясь. Допрос, как казалось, тянулся очень долго, но на деле занял не больше десяти минут. Когда он закончился, полицейский попросил парней покинуть зону преступления, предварительно спросив, в состоянии ли писатель водить машину. Тот ответил положительно, а после перевёл грустный взгляд на друга, который сейчас и ходить с трудом может, а вождении речи и не идёт. Джон чуть коснулся плеча журналиста, выводя того из своих мыслей, после чего сказал, что они поедут на его машине. Линч в ответ как-то растерянно, вяло кивнул, встал и пошатываясь поплёлся к машине писателя. Он завалился в салон, садясь на пассажирское сидение, закрыл дверь и облокотился на неё, застыв в этом положении. Егор даже не подумал о том, чтобы пристегнуться. В целом, ему сейчас не до этого. Джон дотянулся до ремня друга и, аккуратно, стараясь того лишний раз не трогать, пристегнул его. Журналист даже глазом не моргнул на это действие. После, писатель и сам пристегнулся и машина тронулась в направлении дома Линча.По дороге парни ни о чём не разговаривали, не включали радио. Джон не хотел отвлекаться на какие-либо посторонние звуки, а лишь прислушивался к звукам, издаваемым другом. Тихие вздохи, всхлипы, шмыганье и им подобные. Писателю это было важно. Было важно знать, в сознании ли ещё Егор или уже отрубился от усталости и сильной эмоциональной нагрузки. Было важно знать, просто ли сидит он на месте или бьётся головой об стекло от отчаяния и безысходности. Всё это нельзя оставлять без внимания, ведь журналисту сейчас нужна помощь и поддержка, от которых, зная его характер, он будет упорно отказываться, говоря, что всё в порядке. Линч всегда лечил всё временем и это помогало, но сейчас другой случай, который он, в силу своего упорства, будет лечить точно также. Джон был готов стать для друга хоть личным психологом, хоть козлом отпущения, лишь бы помочь тому. Да, писателю тоже сейчас не просто, но он понимал, что человеку сидящему справа от него сейчас в разы хуже, поэтому стремился помочь хоть чем-нибудь.Через пару часов машина уже стояла напротив дома Егора, но никто не спешил из неё выходить. Джон сильно сжимал руками руль и подминал губы, решаясь что-то сказать, а журналист из последних сил сдерживал наворачивающиеся слёзы и рвотные позывы. В какой-то момент писатель тяжело, протяжно выдохнул и с соболезнованием в голосе произнёс: — Слушай, я понимаю, тебе не легко, по- — Нихрена ты не понимаешь! — злобно крикнул Линч, резко обернувшись на Джона. Его глаза были широко раскрыты, в них виднелось раздражение и отчаяние, а блеск от слёз, вот-вот собирающихся сорваться с ресниц, придавал взгляду ещё больше эмоций. Брови были сведены к переносице и еле заметно подрагивали, а губы растянулись в обратной улыбке, также слегка подрагивая. Егор вышел из машины и быстрым шагом направился к дому, игнорируя стекающие по щекам слёзы. Писатель тяжело, грустно, растерянно, но ни в коем случае не обиженно, вздохнул. Ему сейчас просто нельзя обижаться. Да, на него наорали, да, это неприятно и оставляет раздражающий осадок, да, хочется наорать в ответ, но нельзя. Журналисту тяжело, ему нужно выговориться и выплеснуть накопившиеся эмоции, поэтому Джон просто не имеет права обижаться или злиться из-за этого. Он молча вышел из машины, закрыл её и последовал за другом.Зайдя в дом писатель увидел, как Линч сидит на диване понурив голову и тихо плачет. Видимо, всё это время он сдерживался. Егор всегда был из тех, кто старается скрывать свои чувства, старается казаться всегда уверенным и спокойным, пусть в душе всегда боится и паникует больше остальных. Журналист в целом эмоциональный человек, поэтому, может, и старается это сдерживать, чтобы не выглядеть идиотом или слабаком. Джону от этого стало ещё больше жалко друга. Он пошёл на кухню, где заварил чёрный чай с мятой. Это должно помочь Линчу успокоиться. Писатель пришёл обратно к Егору и поставил кружку на стол, прямо перед его носом. Журналист поднял взгляд, увидев кружку выпрямился, взял её в руки и чуть-чуть отпил, после чего вяло сказал: — Спасибо... — он сделал ещё глоток и продолжил. — Можешь оставить меня одного? — Я боюсь, что ты можешь навредить себе, поэтому... — Слушай, просто оставь меня одного, ладно? — перебил Линч Джона, судя по тону начиная злиться. — Линч, я не могу. Я... — Я сказал: Оставь меня одного! Слышишь, проваливай! — злобно крикнул Егор, вскочив с дивана и указав пальцем на дверь. Писатель сделал несколько шагов назад, понимающе помотал головой, после чего кратко и как-то грустно сказал: — Ладно... — а затем ушёл из дома журналиста, сел в машину и поехал к себе домой. Да, ему по прежнему было страшно оставлять Линча одного, но он не может ничего сделать. Джон просто молился, чтобы с Егором ничего не случилось, надеясь, что его услышат.Через два дня состоялись похороны. Это были самые ужасные два дня за всю жизнь журналиста. Он не мог спать, поскольку просыпался от кошмаров. Он не мог есть, поскольку даже через силу в него ничего не лезло и он не мог заставить себя и чайную ложку в рот взять. Он постоянно вспоминал тот ужасный день и впадал в истерику, начиная выдирать волосы на голове, кричать и биться в конвульсиях. На похороны он приехал на такси, надев на себя всё чёрное: костюм, туфли, рубашка, носки и даже бельё. Всё было чёрным. Всё, кроме тёмно-синих очков, которые он впервые за долгое время натянул со лба на лицо, чтобы по возможности скрыть опухшие красные глаза и огромные синяки под ними. Там было много людей. В их числе и Джон, и родители, и друзья Лили, и друзья Лукаса. К слову, мать с сыном похоронили в одном гробу, поэтому могила была одна. Когда все были в сборе, церемония началась. Священник говорил про какое-то попадание в рай, про встречу там с близкими и другую ерунду, но Линч его практически не слушал. Он был зациклен лишь на одной мысли: как бы не заплакать. Егор не был готов ко всему этому. К смерти сестры и племянника, к их похоронам, к своей психической нестабильности и прочему. Ему было слишком тяжело всё это принять. Настолько, что он был готов расплакаться в любой момент, но стойко держался, по возможности не подавая вида.По окончанию похорон все разошлись, предварительно озвучив свои соболезнования родственникам погибших. Разошлись все, кроме журналиста и писателя. Линч остался, чтобы никто не видел его слёз, а Джон, чтобы поддержать. Очки Егора намокли от слёз, поэтому он задрал их на лоб. Благодаря этому писатель увидел, что журналист даже сейчас сдерживается, стараясь не издавать и писка. Тут Джона снова захлестнула жалость и, почему-то, вина. Он схватил Линча за плечо, развернул к себе, другую руку положил ему на затылок и притянул к своему плечу. Писатель был как раз на голову выше Егора, поэтому его плечо второму идеально подходило. Журналист сначала пытался оттолкнуться, но потом Джон наклонился и нежно, прямо на ухо ему прошептал: ?Не сдерживайся. Здесь только мы и больше никого.? И Линч размяк. Он обнял писателя, крепко сжимая пальцами его пиджак на уровне лопаток, уткнулся в плечо и заплакал навзрыд. Джон чувствовал, как медленно намокает ткань пиджака, а за ней и рубашка. Слышал, как Егор кричит, всхлипывает, скулит и хнычет, отдавая в это все свои эмоции, всего себя. Писатель ни в коем случае не смеялся над этим, не считал журналиста жалким и тряпкой. Ему было искренне жаль Линча, но он с тоской понимал, что всё, что он сейчас может сделать - это молча прижимать Егора к себе, нежно поглаживая его по волосам. Когда журналист успокоился, Джон заглянул ему в глаза, по-доброму улыбаясь, даруя уверенность. Они простояли так около нескольких секунд, просто пялясь друг на друга, после чего писатель предложил подвести Линча до дома. Егор на это охотно согласился. Всё-таки лишний раз тратить деньги, пусть и на такси, не хотелось.