This is how I go (1/1)

Взгляд у Джерарда внимательный и усталый, пожалуй, слишком спокойный для привязанного к странице книги мертвеца, но Джон совершенно точно не считает себя кем-то, кто может судить о нормальности происходящего.Вокруг оглушительно стрекочут цикады, воздух пахнет пылью и сухой травой, и Джон чувствует как усталость накатывает душными волнами, от которых сознание на несколько мгновений становится зыбким. Порыв сухого, горячего ветра растрепывает волосы, треплет полы расстегнутой рубашки, помогает вернуть зрению четкость.Ему нужно поспать, нужно перевести дыхание, но на это нет времени?— отдых давно превратился в роскошь. В последние месяцы Джон чувствует себя так, словно пытается наебать законы вселенной и обогнать само время, да все никак не выходит.Джерард спрашивает его про способности, а потом уточняет, словно это самый обычный и логичный вопрос:—?Тебе это нравится?Как это вообще может нравиться?Как может нравиться ощущение раздираемого на части рассудка, который пытается сопротивляться чему-то необъятному и ужасному, что прорывается в реальный мир, используя его разум, словно дверь?Чувство липкого, безнадежного страха затапливает его, стоит Джону подумать о том, что именно он теперь способен делать, и сколько еще ему неизвестно о природе своих свежеприобретенных способностей.Это не может нравиться, но Джон отвечает честно, насколько болезненной и неправильной эта честность не ощущалась бы:—?Я не знаю. Я никогда не задумывался об этом. Да, я… я думаю, что нравится.Крупицы могущества, которые он обменивает на собственную человечность, такая смешная цена за знания, за ответы на вопросы, которые он задает. Его ли это мысли или что-то шепчет в его разум, играет с его рассудком?Но это ощущается правильно?— то, как мир меняется, подчиняется его воле, как его дар срывает покров тьмы с секретов и лжи, позволяя ему знать, в самом истинном смысле этого слова.Воспоминания поднимаются из глубин памяти, яркие и осязаемые, такие, что кажется?— протяни руку, и сможешь вернуться в то мгновение.Они с Мартином столкнулись тогда в комнате отдыха?— приглушенный теплый свет лампы, тишина пустующих в поздний час Архивов. Мартин улыбнулся ему, устало, но искренне и так тепло, что Джон не смог не улыбнуться в ответ.Они перебросились ничего не значащими фразами, обсудили какие-то организационные моменты, словно в самом начале их работы по приведению Архивов в порядок, за месяцы до того, как мир сошел с ума.Мартин вдруг сбился на середине слова, замер на мгновение, прежде чем сделать два шага ближе, так, что Джон успел рассмотреть отражение собственного усталого лица в его зрачках. Мартин осторожно обхватил запястье Джона пальцами, чуть приподнял рукав его рубашки и охнул, когда мешанина шрамов от ожогов на его ладони предстала во всей красе.—?Господи, Джон.Мартин никогда его так не трогал раньше?— максимум мимоходом хлопал по плечу, но сейчас все совсем иначе, потому что между ними едва ли расстояние в шаг, и Джон заметил и обкусанные практически до крови губы, и усталые синяки под глазами Мартина.—?Я в порядке, правда.Его смешок прозвучал слишком нервным даже для него самого, но Мартин ничего не сказал, коснулся подушечкой большого пальца широкого росчерка шрама на его запястье, там, где так быстро колотился пульс, и Джон тут же забыл, что собирался сказать. Прикосновение было едва ощутимым, таким бережным, что Джон почувствовал себя сбитым с толку этой нежностью.Он ведь мог просто спросить. Мог спросить, вложив эту темную, тягучую силу, что плещется внутри, и Мартин сказал бы ему правду?— даже если ни за что в своей жизни не сделал бы этого добровольно.Джон только несколько секунд спустя осознал, о чем именно подумал, и тошнота накатила приступом, заставляя его сделать шаг назад, разрывая прикосновение, отгораживая пустым пространством себя от Мартина, который тут же отвел глаза.Возможно, он уже зашел далеко за пределы всех возможных границ, но это… это слишком неправильно даже для него.Джон заставляет себя вынырнуть из воспоминаний, трясет головой, подбирая слова для следующего вопроса, вдыхает полной грудью сухой горячий воздух, чувствуя, как дорожная пыль скрипит на зубах.Джерард никак не комментирует его ответ, разглядывает только его лицо несколько мгновений, и Джон заставляет себя собраться.Он здесь для того, чтобы получить ответы на свои вопросы, а не заниматься бесполезным самоанализом, который все равно ничего не изменит.***Раньше Джон не слушал свои записи?— но в последние недели сменил привычки, и время от времени слушает те кассеты, что оказались у него под рукой.Джон то и дело включает запись их с Джерри разговора, переслушивает неожиданно успокаивающие интонации его голоса и собственные ответы и вопросы, находя странное утешение в пойманном на пленку моменте.Даже если он растеряет остатки человечности, ему хочется надеяться, что они останутся здесь?— в шумных записях на кольцах пленки, и может быть, когда мир найдет свой конец, это станет тем, что поможет ему вспомнить, кто он.Или кем был когда-то, возможно, целую бесконечность назад.Но надежда давно не входит в список вещей, которые он может себе позволить, и Джон щелкает кнопкой воспроизведения, поправляет наушники и закрывает глаза, позволяя ритму чужого голоса увести себя в темноту, которая не приносит ни отдыха, ни облегчения.Нет покоя грешникам, как говорится, если понятие греха вообще имеет какое-то значение в мире, в котором он открывает глаза по утрам.