Джон/Мартин, PG-13, эпизод 39 (1/1)

Джон говорит - быстро, сбивчиво, словно боится не успеть сказать - или передумать, сказать что-то другое, что-то что сказал бы “скептик Джон”. Что-то, что снова возведет перед ним стену, рухнувшую сейчас в одно мгновение - совсем как стена в Архивах под натиском сотен тысяч копошащихся склизких тел.

У Мартина перехватывает дыхание от такого Джона: тяжело дышащий, с огромными хлещущими чернотой зрачками, с подрагивающими ресницами и искусанными губами. Наверное, вцеплялся в них зубами, чтобы не орать, когда Саша доставала из него червей - думает Мартин отстраненно. Впрочем, не помогло - они все орали. Вкручивать в тело штопор оказалось даже больнее, чем вырезать червей ножом.- Мне страшно.Говорит Джон, срывающимся голосом, словно наконец отпуская себя - и у Мартина сердце ухает куда-то сквозь пол. Сейчас можно, да, Джон, ты действительно думаешь, что мы умрем? - Мысль стучит в голове, пугая больше, чем даже чертовы черви и чертова Прентисс; то, что Джон вот такой, откровенный, искренний, растерянный - это пугает до дрожи в коленях и до замершего в груди дыхания.“Мы умрем. Мы сейчас умрем”. А следом приходит четкое и осознанное “я хочу успеть”. Пусть хотя бы так - в любое другое время он не решился бы абсолютно точно, но сейчас, когда между ними и Прентисс только тонкая дверь, когда саундтреком к их скорой смерти - только собственное дыхание, шелест мерзких склизких тварей и шум кассетного магнитофона - сейчас самое время делать то, чего боишься больше всего.Мартин целует его, и слова Джона превращаются в “Я думал ме-мх-м-м”.

У Джона действительно сухие, горячие и шероховатые губы. Именно такие, какими Мартин представлял их, когда решался подумать о их поцелуе. Джон не шевелится, не делает никаких попыток ответить, и в Мартине вскипает раздражение и упрямство: неужели он не может поддаться хоть сейчас, черт, да какая разница, даже если Мартин ему и вовсе противен, неужели хоть перед смертью нельзя один раз пойти на уступку хотя бы из жалости? Он кусает Джона за нижнюю губу и ловит ртом ошарашенный выдох - а потом чужие губы чуть приоткрываются, а прохладные подрагивающие ладони ложатся на спину, не притягивая, но и не давая отстраниться.Поцелуй выходит долгим, жарким, отчаянным - таким, каким он и должен быть в такой ситуации. По крайней мере в представлении Мартина.Когда они оба отстраняются друг от друга, губы у Джона влажно блестят и выглядят покрасневшими и припухшими. Мартин быстро и коротко целует их еще раз - впечатывая в свою память так, что никакими червями не выесть.

- Я…Мартин сам не знает, что именно хочет сказать, но Джон - снова обычный, почти не перепуганный Джон, с окровавленным бедром и крово разорванной тканью брюк, с осмысленным взглядом и легкой морщинкой между бровей - уже спрашивает о том, что происходит за дверью.И Мартин смотрит, описывает происходящее, и чувствует - неожиданно, глупо, неуместно и невозможно сильно - радость. Наверное, он уже давно свихнулся. Наверное, они все свихнулись. Наверное, он совсем не против такого безумия.