Часть 4 (1/1)

Дело в том, что теперь Хэ Тянь не в состоянии был перестать замечать – и это могло бы стать проблемой. Вот только на деле проблемой стал тот факт, что раньше он замечать отказывался. И за это Хэ Тянь себя ненавидел. Ненавидел, когда снова и снова выхватывал взгляды Рыжего, направленные туда, далеко-далеко, за горизонт и в морскую глубь. Ненавидел, улавливая мелькавшую боль на лице Рыжего – когда тот был уверен, что этого не увидит никто, – и то, как иногда он начинал прихрамывать, со временем все чаще, а на любые вопросы только отмахивался. Ненавидел в тот миг, когда обрушивался кулаками на дверь ванной, уже собираясь вырывать ее с мясом; Рыжий не выходил оттуда три часа, не подавая никаких признаков жизни, и отозвался только когда слетевший с катушек, испуганный Хэ Тянь сорвался на крик. Ненавидел, потому что, пока позже сидел обессиленным преданным псом на полу, привалившись спиной к этой самой двери, зарывшись пальцами в волосы и заставляя себя дышать – он вдруг осознал, что Рыжий тем больше времени проводил в ванной, чем больше времени проводил в этой квартире. И это вроде как не должно было иметь никакого смысла, это не должно было иметь никакого значения… Вот только оно имело. Ненавидел. И только когда Рыжий вышел из ванной, посмотрев на него своими полными грусти и солнца глазами; спросив беспокойным, чуть хрипловатым голосом: – Порядок? Ненависть наконец на секунду отпустила вожжи, ослабила тиски, позволив сделать вдох и не таща за собой волоком хотя бы считанные, мать их, мгновения. Иногда Рыжий казался куда старше своего возраста, будто у него на плечах был вес неба, и он, в целом, вполне к этому привык. А иногда он казался сущим ребенком, не знавших элементарных вещей и порой приходившим в восторг от чего-то совершенно обыденного и привычного, как от ?Звездных войн? – и абсолютно неумело пытался это скрыть. Выражение лица, с которым Рыжий отпрыгнул от заработавшего холодильника еще в тот, первый свой день в квартире Хэ Тяня, до сих пор вызывало в самом Хэ Тяне смесь веселья и тревоги. Тревоги, потому что… Кого вообще может так сильно испугать и удивить что-то настолько рутинное? Одна из крохотных деталей, тихих, но пронзительных звоночков, которые Хэ Тянь игнорировал раньше – не мог игнорировать больше. И теперь, когда Рыжий все чаще был рядом, когда они проводили все больше времени вместе, когда все больше времени – здесь, в этой квартире. Таких странных, тревожащих мелочей тоже становилось все больше. И Хэ Тянь ненавидел себя, снова и снова задаваясь вопросом: каким, сука, образом он вообще мог.Не видеть.Раньше? Алые следы на паркетном полу, на белых простынях, на бежевой обивке дивана… они исчезали снова. И снова. И снова. Они снова, снова и снова оседали тяжестью где-то там, внутри Хэ Тяня, рвали ему нутро, как бумажное полотно, и заставляли истекать алым изнутри. Временами казалось, что он попросту сходит с ума. Временами он надеялся, что попросту сходит с ума. Когда Хэ Тянь во второй раз успел вовремя присесть на корточки и перехватить стопу Рыжего, заметив мелькнувший на ней, такой знакомый алый след – он поднял взгляд и спросил, размазывая между пальцами этот алый, растягивая губы в фальшивой горькой улыбке: – Соус? Рыжий поморщился. Рыжий сглотнул. Рыжий выдавил из себя с таким очевидным усилием, будто это стоило ему взорванных подреберными минами легких: – Ага. И одно это слово поставило точку в сомнениях Хэ Тяня. Нет, он не сходил с ума. Нет, он не галлюцинировал. Да, он действительно видел то, что видел – и Рыжий одним только болезненным, убитым выражением лица все подтвердил. И никакого намека на долбаное облегчение от этого осознания. Черт возьми. Хэ Тянь кивнул. Встал. Толкнул Рыжего на диван, пригвоздив его к месту мрачным тяжелым взглядом, и, не сказав больше ни слова, отправился за аптечкой. Чтобы следующий десять минут провести, старательно обрабатывая стопы Рыжего – пусть даже зная, что никаких ран он там не отыщет. Просто эти бессмысленные механические действия – антисептик, ватный диск, бинт – предоставляли хоть какую-то иллюзию действия. Иллюзию того, что он хоть чем-то может помочь Рыжему. Пусть даже не зная, какая именно помощь ему нужна. Спустя полчаса Хэ Тянь заглянул в мусорное ведро, чтобы увидеть там выброшенные им же ватные диски и бинты – вновь стерильно белые. Блядь. Если раньше отпускать от себя Рыжего было тревожно и сложно – то теперь это становилось попросту страшно. Превращалось в оживший личный кошмар. Хэ Тянь чувствовал, как медленно, но уверенно превращается в долбанного параноика. Впустив Рыжий в свою квартиру, которая не имела никакого значения, Хэ Тянь, сам того не осознавая, впустил его куда-то гораздо глубже. Открыл ему дверь, которую давно считал надежно спаянной сваркой, превратившейся в литую стальную стену. И если раньше одна короткая, но цепкая мысль, жившая на периферии его сознания, была эфемерной и зыбкой; ее удавалось легко игнорировать, легко сглатывать ужас, который эта мысль приносила вместе с собой – то теперь она остановилась монолитной. Превращалась в фундамент всего его мышления, осознанного и бессознательного. В фундамент всей его гребаной жизни. Мысль, что однажды, расставшись, они больше уже не встретятся. Что однажды наступит тот день, когда, сколько бы Хэ Тянь ни искал. …он никогда больше не найдет. Что, однажды Рыжий и сам исчезнет, как… Черт. Черт возьми. Мелькнувшую же на периферии мысль о том, что вывихом сознания мог быть не след алого на пальцах, а сам Рыжий, Хэ Тянь отмел сразу. В конце концов, едва ли его воображение было способно создать что-то настолько восхитительно совершенное в своем несовершенстве, как Рыжий. Кто-то внутри него верил, впервые просто верил, что Рыжий реален, реальнее всего долбаного мира – и впервые с этой абсолютной верой не хотелось ничего делать, не хотелось бороться с ней, не хотелось от нее отказывался. Хэ Тянь не думал, что когда-нибудь верующим станет. А потом в его жизни появился Рыжий. Впрочем, даже если бы Рыжий вывихом психики оказался – это был бы лучший вывих из возможных. Хэ Тянь никогда добровольно от него не отказался бы. И вручая Рыжему ключ от своей квартиры, Хэ Тянь не сомневался ни секунды. Он не думал о том, что они знакомы считанные недели. О том, насколько глупо доверять кому-то малознакомому так сильно – больше, чем самому себе. Не думал. Все циничное и обозленное внутри, что правило бал всю его жизнь, в эти секунды милостиво помалкивало – оно вообще всегда умолкало, когда Рыжий был рядом. Просто Рыжий, казалось, с первой же секунды, ворвавшись в существование Хэ Тяня, занял в этом существовании слот, вечность пустовавший для него и ради него – и существование вдруг превратилось в жизнь. Хэ Тянь лишь недоверчиво, глумливо оскалился бы, скажи ему кто-то месяц назад, что так бывает. Но вот же оно – перед ним, в его руках, клеймом на его костях. И принять это получилось проще, чем потребность дышать. Хэ Тяню было совершенно не страшно отдавать что-то Рыжему. Хэ Тяню было страшно, что Рыжий это может не принять. Что Рыжему это может оказаться не нужным. Хотя, на самом-то деле, решение дать Рыжему полный доступ в собственный дом, который до Рыжего домом и не ощущался – оно было продиктовано вполне рациональными доводами и эгоистичными мотивами. Это не стало эмоциональный порывом, какой-то юношеской блажью, проснувшейся с изрядным опозданием. Просто Хэ Тянь все сильнее боялся отпускать Рыжего из зоны своей видимости. Просто Хэ Тянь все явственнее чувствовал тяжесть чужой крови на собственных пальцах. Просто Хэ Тянь все яростнее нуждался в этом знании – Рыжему будет, куда пойти, если понадобится. Просто Хэ Тянь все еще о Рыжем почти ничего не знал, не знал даже его имени, и оставались ему лишь крошечные, тревожные признаки, которые сам собирал, как части пазла – но чем больше этих частей становилось, тем более запутанной и страшной казалась общая, все еще скрытая от него картина. Рыжий продолжал быть весьма скуп на информацию о собственной персоне. Он ничего и никогда не рассказывал о родных или друзьях, а Хэ Тянь никогда и ни с кем его не видел. И, чем больше он думал об этом – тем яснее и отчетливее в голове формировалась неприятная догадка. Что, если Рыжему попросту некуда пойти? Не к кому пойти? Что, если ему попросту не о ком рассказывать? А Хэ Тянь – он ведь эгоист. Он с радостью, с абсолютной готовностью стал бы для Рыжего всем. Как Рыжий стал всем для него. Хэ Тянь хотел бы предложить Рыжему сейчас же переехать к нему, хотел бы оставить его только себе, хотел бы возложить к его ногам весь этот долбаный мир, который, кажется, абсолютно не понимал, какое сокровище ему досталось. Но он прекрасно знал, что любыми попытками на Рыжего давить добьется только того, что тот отпрыгнет от него на пропасть-другую, и пропасти эти начнут зиять непроницаемой чернотой между ними. Когда именно это знание пришло к нему, Хэ Тянь все еще понять не мог – казалось, он просто знал всегда. Это знание жило в нем веками, лишь ожидая возможности себя явить. Казалось, он всегда знал Рыжего. И вместо ультиматумов или давления, вместо того чтобы заставлять и принуждать, Хэ Тянь хотел дать Рыжему выбор – и протянул ему ключ. Только позволил себе шепнуть: ?Пожалуйста?, – когда заметил, как упрямо поджал губы Рыжий, явно готовясь либо спорить, либо попросту выдать безальтернативное ?нет?. А потом Рыжий посмотрел на него. И Рыжий несколько раз вдохнул-выдохнул. Рыжий демонстративно закатил глаза и, буркнув под нос ласково-раздраженное: – Идиот доверчивый, – выхватил из руки Хэ Тяня ключ, пока сам Хэ Тянь чувствовал, как незнакомо бурлящее яркое счастье долбится ему в ребра, грозясь разломать их к чертям в попытке вырваться на свободу и залить собой весь мир. В ответ на это кончики ушей Рыжего так знакомо очаровательно покраснели, и он отвернулся, явно смущенный – потому что эмоции свои Хэ Тянь, возможно, впервые в жизни скрыть не пытался, и, возможно, впервые в жизни его улыбка была настолько оглушительно искренней. Просто до Рыжего у этой улыбки не было поводов искренней быть. Но потом Рыжий сделал шаг. И второй. И Хэ Тянь почувствовал, как улыбка стекает с его лица, как гаснет маленькое личное солнце за его ребрами, утаскивая за собой счастье и оставляя на его месте лишь тревожные грозовые тучи. Ноги уже сами привычно несли его к аптечке. Хэ Тянь гуглил. Гуглил, что может значить кровь на стопах – это всегда, всегда были стопы, – если видимых повреждений нет. Гуглил, может ли кровь исчезать спустя какое-то время. Гуглил, что могут значит долгие ванные процедуры – и хмыкал в диапазоне от веселья до брезгливости, читая ответы. Гуглил, почему людей может так сильно тянуть к морю. Гуглил, какие травмы могут привести к хромоте. Гуглил. Гуглил… И пока ответы приводили его в разную степень скептицизма и ужаса, Хэ Тянь думал, что, возможно, стоит просто схватить Рыжего за шкирку и потащить в больницу, и неважно, как громко он будет в ответ рычать, как яро сверкать глазами. Неважно, если этим он что-то испортит, разрушит что-то важное и ценное, но все еще хрупкое, выстроенное между ними за эти недели. Неважно. Потому что это касалось жизни Рыжего. Касалось того, насколько эта жизнь будет долгой, в конце-то концов! Хотя где-то там, глубоко за ребрами, жило абсолютное знание, ничем не подтвержденное – но почему-то неопровержимое: если бы Хэ Тянь попросил, Рыжий бы уступил. Рыжий сделал бы для него все, как и сам Хэ Тянь сделал бы все для Рыжего. Аксиома. Константа. Что-то, не требующее доказательства, как и сотни других крошечных знаний о Рыжем, которые вновь и вновь подтверждались на практике. Хэ Тянь не понимал, откуда это бралось. Не понимал природы этого. Но все его инстинкты, все его псиное чутье воплотилось в Рыжем, и Хэ Тянь не мог бороться с этим. Справедливости ради – он даже не пытался. Но в любом случае, даже если бы Хэ Тянь ошибался, если бы Рыжий ему такого не простил и Хэ Тянь этим разрушил все, всю свою жизнь, все свое гребаное нутро – он бы все равно рискнул и потащил Рыжего в больницу. Если бы хотя бы на секунду поверил, что в этом есть смысл. Что врачи смогут дать ему ответы. Вот только он не верил. Он снова и снова продолжал гуглить, продолжал исследовать сеть в поисках ответов – но никакие из них, самые страшные, самые невероятные, самые абсурдные даже на йоту не приближались к тому, что могло бы казаться правдой. А Рыжего тем временем в его жизни становилось все больше. Чисто технически, они все еще не жили вместе – и Хэ Тянь старался вовсе не поднимать эту тему, чтобы не спугнуть. Потому что, на практике, в какой-то момент они начали вместе жить. Хэ Тянь не знал, когда именно этот момент случился, просто он вдруг осознал, что все в этом месте, в его – в их – квартире, дышит Рыжим. Просто он вдруг осознал, что диван, на котором Рыжий спал, в самый первый раз оставшись здесь на ночь – конечно же, он отказался тогда занять кровать Хэ Тяня и пригрозил, что уйдет, если тот продолжит настаивать, – этот диван окончательно стал принадлежать Рыжему, потому что вот уже больше недели он ночевал только здесь. И не только диван окончательно стал Рыжему принадлежать. Хэ Тянь даже скрытно освободил пару полок в своем шкафу для Рыжего, вот только оказалось, что они не особенно ему и нужны – потому что вещей у Рыжего почти не было. Всего-то пара футболок и пара джинсов, в которых он вечно таскался. Да еще те самые льняные штаны, в которых Рыжий был, когда они встретились впервые. С огромным удовольствием Хэ Тянь исправил бы это, но деньги всегда становились причиной их споров, стоило только заикнуться о них – и Рыжий ментально отпрыгивал на фут-другой. А иногда и физически. Его работа официантом в забегаловке неподалеку неимоверно раздражала Хэ Тяня, но единственная попытка доказать, что Рыжий достоин большего, что Хэ Тянь вполне способен позаботиться о них обоих, что у него достаточно денег… В целом, последующие тридцать шесть часов без Рыжего, за которые Хэ Тянь едва не сожрал себя живьем изнутри и постарел на сотню-другую лет, наглядно продемонстрировали ему – это того не стоило. Но – вот оно. Теперь Рыжий был здесь, в его квартире. Теперь дом Хэ Тяня был домом Рыжего, даже если прямо они об этом никогда не говорили. Теперь Хэ Тянь мог позаботиться о Рыжем, пусть не прямо, пусть короткими маленькими жестами – но от одной мысли об этом легче дышалось. Однажды, вернувшись с работы, Хэ Тянь обнаружил Рыжего на своей – на их – кухне, готовящего для них ужин с таким видом, будто делал это тысячу раз, будто это и впрямь его собственный дом, будто это было так обыденно и привычно для него… Что-то внутри Хэ Тяня самым восхитительным образом обрушилось. А когда он попробовал то, что Рыжий готовил – обрушилось во второй раз. И в третий, когда он принялся абсолютно искренне и заслуженно нахваливать готовку Рыжего – а сам Рыжий, до этого странно беспокойный и неуверенно ерзавший, в ответ вдруг засветился таким несвойственным ему образом, так ярко и так чисто, что Хэ Тянь прожил бы целую жизнь, лишь сутками глядя на него – такого. Хотя, справедливости ради. Он бы с удовольствием сутками лишь смотрел на любого Рыжего. И иногда, за всеми этими крохотными, но важными и ценными моментами, Хэ Тянь забывал. Забывался в этом абсолютном искрящемся счастье – и переставал искать ответы. Забывался в Рыжем – и переставал замечать то, что не замечать у него права не было. Когда Рыжий целовал его – это ощущалось, как целая вселенная только для них двоих. Как концентрированный свет. Как разрядом дефибриллятора по давно остановленному безжизненному сердцу – заставляя его нестись вскачь, как впервые. Их поцелуи становились все более жадными, откровенными теперь, когда им не приходилось искать укрытие в темноте переулков и темноте ночи. Рыжий становился все более любопытным и жаждущим – и с каждым разом ступал на шаг дальше, местами неуклюже и смущенно, но всегда упрямо. Решительно. А Хэ Тянь… Хэ Тянь продолжать хотеть большего – но все еще не давил. Он всегда считал, что результат важнее процесса, но Рыжий заставил его пересмотреть свои взгляды на слишком многие вещи. И научиться процессом наслаждаться. Наслаждаться тем, как Рыжий смело, перебарывая себя, ступал все дальше и дальше, как наслаждался каждой их секундой вместе, как его швыряло из сладкой, разрушающей Хэ Тяня нежности – в оглушительную кусачую жадность, от которой Хэ Тяню сносило крышу… Блядь, – думал Хэ Тянь, утопающий в Рыжем, и это все, на что это хватало. Снова и снова Рыжий целовал его так, будто каждый раз – последний, что, наверное, должно было насторожить. Но вместо этого Хэ Тянь забывался. Забывался. Забывался… Забывал об алом на собственных пальцах, забывал о полных тоски взглядах, направленных вглубь морской ряби. Забывал о том, что прошлое Рыжего оставалось скрыто для него и о собственном треморном, оглушительном страхе того, что однажды это прошлое может вернуться в их жизнь и забрать у него Рыжего. Что он, Хэ Тянь, может оказаться недостаточно силен, чтобы помешать этому. Что даже его готовности ради Рыжего швырнуть себя на амбразуру может оказаться недостаточно. Хэ Тянь забывался. Но потом вновь видел след алого на пятке Рыжего – и вся его иллюзия абсолютного нерушимого счастья рассыпалась карточным домиком. Оставляя за собой тошнотворное ощущение грядущего конца. *** А потом это ощущение затихло и растворилось, схлопнулось в чистый искрящий восторг, чтобы, казалось, – казалось, – исчезнуть навеки, когда Рыжий сделал тот самый. Последний. Ключевой шаг. И небо поменялось местами с землей. *** Их первый раз случился в начале августа. Их первый раз кололся ласковыми улыбчивыми звездами, падающими им в глотки с чернильного августовского неба. Их первый раз дышал теплым августовским воздухом, врывающимся в открытые окна и целующим кожу мягкими касаниями. Их первый раз – это сладкий персиковый смех и море нежности, обволакивавший их собой; и в этот момент слово ?море? не пугало Хэ Тяня; и в этот момент Хэ Тянь знал, что сможет нырнуть вслед за Рыжим на любую глубину. Их первый раз не был первым для Хэ Тяня – но все равно непостижимым образом ощущался первым; потому что секс вдруг перестал быть просто сексом – чистая физика и немного химии, ничего личного; потому что впервые из фразы ?заниматься любовью? ушел весь ее пафосно-приторный оттенок. Их первый раз совершенно точно был первым для Рыжего. Хэ Тянь давно знал это, давно понял, и не имело бы значения, даже не будь он для Рыжего первым – но от одной мысли что-то внутри сдавливало и скручивало, и дышать становилось тяжело, и испортить все становилось страшно. Потому что он для Рыжего, кажется, был первым во всех смыслах. И Рыжий так искренне отдавал, все свое отдавал – что оглушительно хотелось уберечь. И взамен тоже отдать. Все свое отдать. Август мягко дышал им в затылки, подталкивая, направляя, даря уют и легкость летней ночи – а Хэ Тянь мягко улыбался, пока неуклюжий и смущенный, но упрямый, жаркий, жадный Рыжий исследовал, и касался, и кусал губы самым очаровательным образом. И Хэ Тяню губы тоже кусал. И Хэ Тянь перецеловал каждый дюйм его тела, Хэ Тянь оставил метку везде, где смог дотянуться, Хэ Тянь ловил и прятал себе в сокровищницу за ребрами хриплые хрустальные стоны Рыжего, пока выцеловывал созвездия августовского неба на его бедрах. И наконец Хэ Тянь был в Рыжем. И Рыжий был в Хэ Тяне. И они так прочно переплелись друг с другом, так основательно друг в друга проникли, что Хэ Тянь уже не мог бы сказал, где заканчивался один – и где начинался другой. И ничего совершеннее в жизни Хэ Тяня никогда не случалось. А потом Хэ Тянь уснул, умиротворенный и счастливый, уткнувшись носом Рыжему в ключицу и прижимая его к себе так крепко, как это было возможно – и снился ему сон. И в том сне у него были длинные темные волосы – августовская ночь, развившаяся за его спиной, – и непривычно тонкие изящные запястья; и бежал он по залитой золотом солнца поляне за другим солнцем, за его знакомой и нужной рыжиной, и он узнал бы эту рыжину в тысяче миров и тысяче жизней, и он смеялся, и вторил ему такой родной, хриплый хрустальный смех… И в том сне он снова бежал – по пепелищу, залитому грязным багрянцем крови, и у него вновь были привычно короткие волосы и налитые силой руки; и в ушах у него звенело от взрывов, и он не разбирал, куда бежит, не знал, от чего – знал только, что там, перед ним, знакомая рыжина, и надо только догнать, надо спасти, и вот он, последний рывок – притянуть к себе, прикрыть, и почувствовать, как со вспышкой боли в плече по нутру разливается облегчение… И в том сне все было странным и непривычным, чудные машины, чудные люди; и он опять бежал, и мир вокруг был таким большим, а он был таким лишь крохотным слабым ребенком, будто букашка, прижми пальцем – раздавишь; и это было бы страшно – но бок о бок с ним бежал кто-то еще; и он повернув голову – и облегченный позорный визг вырывался из горла, и крохотная ладонь решительно сжала его руку, и эта решительность привычно засияла в родных карих глазах, пока рыжина сияла солнцем… И в том сне сменялись декорации. Сменялись времена года. Сменялись поколения и эпохи. И в том сне вечным оставалось лишь одно. Они с Рыжим. Всегда. Пусть разные. Пусть принадлежащие разным эпохам. Разным поколениям. Пусть иной раз такие непривычные, с длинными волосами, с округлыми бедрами, со шрамами на лицах, с выжженным пепелищем во взгляде, с беззаботностью на улыбчивых лицах, с силой в бицепсах, обретенной с годами и опытом. Разные. Разные. Разные. Неизменно отыскивавшие друг друга. Бегущие друг за другом. Бегущие рядом. Вместе. Всегда. Из сна Хэ Тянь вынырнул с хриплым долгим выдохом, и взгляд его прикипел к темноте августовской ночи, еще недавно казавшейся совершенной. Он тут же повернул голову набок, почувствовав, как сердце за ребрами на секунду тревожно сбилось в тремор – но тут же затихло, успокоенное, стоило столкнуться с внимательным цепким взглядом теплых карих глаз. Таких знакомых. Таких нужных. Хэ Тянь тут же принялся скользить ладонью по постели, ища чужую руку; переплел свои пальцы с чужими и с облегчением почувствовал ответную хватку. Опора. Константа. Заземление. Его личные крылья. Просто вдруг понадобилось физическое доказательство этого – он здесь. Он рядом. Это не сон. Не мираж. Не сумасшествие. Они вновь друг друга нашли. Рыжий его нашел. Просто вдруг понадобилось подтверждение того, что Рыжий не исчезнет, не растворится, стоит Хэ Тяню заговорить. Стоит задать свой вопрос. Хотя главный ответ он уже знал. Пазл сложился. Искристая живая мозаика перед его глазами простиралась бесконечным полотном. Вдруг стало понятно, почему с первого взгляда – и основательно. Почему без сомнений. Почему Хэ Тяню постоянно казалось, будто он знает о Рыжем что-то – знает все – до того, как удавалось убедиться во всем на практике. Откуда взялось это ощущение, что они знакомы годами. Откуда взялась эта тихая монолитная уверенность вечности на двоих. Но Хэ Тянь все равно спросил – чтобы дать Рыжему возможность ответить. Чтобы услышать всю историю, если Рыжий наконец готов был ее рассказать. Его мир за считанные секунды разрушился – а потом собрал себя заново. Цельнее и совершеннее, чем был когда-либо прежде. – Кто ты?