Часть 1 (1/1)

Хэ Тянь не понимал, почему его всегда так сильно тащило к морю. Это началось где-то там, в детстве, в то время, когда была жива мама, когда он знал, что такое семья, когда умел улыбаться и смеяться, и сердце у него еще было. Тот первый раз, когда увидел море, Хэ Тянь помнил удивительно четко, хотя был в то время еще совсем мелким. Три года, четыре? Но в память надежно врезалось ощущение по-детски чистого, искристого восторга при виде величественно накатывающих волн; при виде горизонта, который днем временами куда-то исчезал, сливаясь с водной гладью; при виде солнца, падающего вечерами не за линию земли, а практически в никуда. Он был таким маленьким – а море было таким большим, бесконечным, и хотелось бежать в его объятия, бежать и бежать, но теплые мамины руки и ее не менее теплый смех останавливали, подхватывали личной волной у самой кромки воды. С тех пор прошли годы. Хэ Тянь вырос, теперь он знал, что море совсем не бесконечное, хотя оставался все еще ничтожно мал в сравнении с ним. Но благоговейный трепет ушел, восторг растворился где-то во времени, зато сама тяга к морю никуда не исчезла. Остался ее концентрат. Не будучи романтиком, Хэ Тянь не находил красоты в исколотом звездами небе или в том, как лунный свет вскрывает морскую рябь. Но его пустая, изгнившая душа продолжала искать покой в запахе соли, в жесткости гальки под стопами, в тишине штиля и шуме прибоя. Когда, повзрослев и вырвавшись из-под властной руки отца, Хэ Тянь получил возможность выбирать, он бессознательно поселился у моря, и только позже оценил иронию. Посмеялся. С морем были связаны его самые теплые детские воспоминания, которые кажутся будто вырванными из чужой жизни с тех пор, как не стало мамы – все с тем же морем связана его самая большая, пусть и непонятная самому Хэ Тяню грусть. Теперь он приходил сюда почти каждый вечер, всегда, когда у него, под завязку нагружающего себя учебой и работой, находилось на это время. Он ничего не делал. Просто проводил пять минут, час, два, бездумно глядя на морскую рябь, и что-то злое, мрачное в грудине всегда затихало, успокаивалось, пусть и приходилось бороться с непривычными для него приступами меланхолии. Но тем вечером покой найти не удалось. Тем вечером Хэ Тянь пришел к пирсу, когда солнце давно уже скрылось за горизонтом и оставило после себя только мягкую черноту, приятной тяжестью оседавшую на плечах. Он устал; откровенно заебался, если совсем уж начистоту. День был выматывающий, сложный – как и день до него. Год до него. Пожалуй, жизнь до него. И тот факт, что на привычном месте уже кто-то был, настроение не улучшил. Раздраженно передернув плечами, Хэ Тянь бессознательно сделал шаг вперед. Можно было бы просто уйти: найти себе другой безлюдный угол, или вовсе отправиться домой – пусть ?дом? и слишком громкое слово для тех безликих и серых, фонящих тоской четырех стен, в которых он существует. Но там есть душ. Есть кофе. Там можно выдрать себе несколько часов хоть какого-то подобия сна. Звучит, как порядком опостылевший – но сносный, вполне рабочий вариант. Вот только Хэ Тянь никогда не умел уступать. Эта мерзкая, ублюдочная часть характера подгадила ему в жизни куда больше, чем помогла, и сейчас именно она заставляла его подходить все ближе и ближе. Наконец, оказавшись у самой кромки моря, он застыл и на секунду прикрыл глаза, вслушиваясь в бархатистый шелест накатывавших на берег волн. А после встряхнулся весь и перевел взгляд на человека рядом. Моргнул. Хмыкнул. Перед ним оказался парень. Он валялся в отключке, нелепо раскинув по всю ширь свои длинные руки-ноги, и одет был в одни льняные штаны. На секунду Хэ Тянь почувствовал, как под ребрами глухо кольнуло незнакомым ему беспокойством; но тощая грудь мерно вздымалась и опадала, видимых повреждений не было, и беспокойство схлынуло так же неожиданно, как появилось. Это же как нужно было обдолбаться? – подумал Хэ Тянь, и с удивлением поймал себя на том, что почти улыбается, присаживаясь на корточки рядом. Принимаясь беззастенчиво, нагло разглядывать, почти лапать глазами – хотя было бы, что лапать. С другой стороны, если не врать хотя бы себе – вообще-то, было. Хэ Тянь быстро понял, что первое определение, пришедшее в голову – ?тощий?, оказалось не совсем верным. Не откровенно тощий – сухопарый, костлявый, но крепкий и подтянутый. Широкие плечи, узкие бедра. Ребра отчетливо просматривались под молочно-белой кожей, отдающей синевой в лунном свете; один только взгляд на них всколыхнул в голове неожиданную мысль – накормить бы его. Это точно было последним, чего Хэ Тянь ожидал от себя. Пришлось сглотнуть приступ колючего смеха. А взгляд уже скользнул выше. К ключицам, будто высеченным в мраморе, как у античных статуй. К длинной, жилистой шее с выпиравшим кадыком, от вида которого почему-то пересохло во рту. К лицу. И. Оу. Парень не был красив в привычном смысле этого слова. Резкие, местами откровенно жесткие черты. Болезненно тонкие, заостренные скулы. Неожиданно яркие губы, даже сейчас поджатые в недовольстве. Иглы-ресницы, дрожащие в лунном свете и отбрасывающие эфемерные тени. Сочетание всего этого должно отталкивать; образ, выстроенный шаг за шагом, как карточный домик, только стены у этого домика вылиты стали и не осыпаются даже под действием сна. Хэ Тянь слишком многое знал о масках, чтобы не распознать одну из них. Слишком многое знал о сосредоточении дерьма в жизни, чтобы не распознать того, у кого – так же. Чего он не знал – так это почему, почему, черт возьми, он все никак не мог отвернуться от этого лица. Почему взгляд, зацепившийся за родинку на виске, тут же принялся выискивать новые, жадно шаря по скулам, по плечам, голодно впиваясь в ключицы. Почему, когда он смотрел на хмурую складку между бровей – по ней хотелось бережно, едва уловимо провести пальцами, чтобы разгладить. Утешить. Чтобы… Блядь. Стоило осознать, как сильно его несет – и Хэ Тянь тут же резко одернул себя, оборвав поток бессвязных мыслей. Раздражение колюче вспыхнуло в солнышке, растеклось под ребрами алой злостью. Сейчас было самое время для того, чтобы встать и уйти. Этот парень – не его проблема. Вся эта тема с альтруизмом не по части Хэ Тяня. Он был эгоистом до мозга костей. Он давно научен тому, что кроме тебя самого о тебе больше никто не подумает, что бессмысленная доброта к другим, конечно, всегда возвращается. Бумерангом. По затылку. Иногда до проломленного черепа. Так что, нет, Хэ Тянь не собирался беспокоиться и заботиться о странном незнакомце, найденном посреди пляжа. Ночью. В одних льняных штанах. Кому здесь вообще было до него дело? Точно не Хэ Тяню. Точно, блядь, не… – Эй. Просыпайся, обдолбыш, – вот только, не успел он закончить мысль – а собственная рука уже тянулась вперед, грубо встряхивая чужое плечо. Едва удержавшись от того, чтобы выругаться вслух, Хэ Тянь длинно выдохнул сквозь стиснутые зубы и принялся ждать, но парень все никак на него не реагировал. Беспокойство снова глухо заворочалось под ребрами, с пугающей легкостью гася собой злость; в этот раз отмахнуться от него не получилось. Хэ Тянь наклонился ниже, теперь потянувшись пальцами к щеке, чтобы похлопать по ней. Будто со стороны услышал, что собственный голос стал на пару тонов мягче, теплее, стоило заговорить опять. Но сейчас ему не было до этого дела. – Эй… В следующую секунду ему уже пришлось уворачиваться от чужого кулака. Только отличные рефлексы, отточенные еще в подростковые годы, спасли Хэ Тяня от сломанного носа. Но не спасли от иррационального прилива уважения – все-таки, своими длинными руками кое-кто явно умел довольно неплохо управляться. Тем временем этот кое-кто, перестав наконец размахивать кулаками, вдруг гортанно застонал – черт, – и схватился за голову, морщась; вскочил и сел он явно слишком быстро. Хэ Тянь бы посочувствовал, правда, если бы не отвлекся на его губы и на кончик языка, мелькнувший между ними. Черт возьми. – Какого?.. – до ушей донесся незнакомый голос, глубокий и сиплый. Приятной вибрацией стекавший по позвоночнику и выверенно, отточено поджигавший что-то внутри. Черт. Возьми. – Вообще-то, когда тебе пытаются помочь, принято говорить ?спасибо?, – как можно небрежнее произнес Хэ Тянь, но уже собственный голос звучал низко, хрипло; защекотал трахею навязчиво, выдавая что-то личное. Личное настолько, что даже Хэ Тянь, кажется, о существовании этого не знал. Черт. Черт. Черт. Спустя какое-то мгновение парень резко вскинул голову. Так, чтобы наконец-то – глаза в глаза. Взгляд его: растерянный и расфокусированный, но упрямый, дерзкий, и следующий вдох почему-то – в щепки, так, чтобы занозами по нутру. И это – контрольный в висок. Потому что сейчас, впервые в своей жизни заглядывая в эти глаза, Хэ Тянь отчетливо ощутил тот самый момент падения; или полета, это с какой стороны посмотреть. Когда с края выступа – в пропасть, а парашют за спиной то ли не предусмотрен, то ли проебан, то ли кольцо, которое нужно выдернуть, оказалось в чужих руках. Хэ Тянь падал в эти глаза, а сознание уже отмечало отстраненно: ?Карие?. Но что-то там, дальше, глубже, где-то за грудной клеткой, куда мягче шептало: ?Теплые?. Вселенные схлопнулись, весь Млечный путь разъебало миллионами миллионов сверхновых и Хэ Тянь попытался вспомнить, как нужно дышать. Парень же моргнул пару раз, его зрение наконец сфокусировалось на лице напротив; считанные доли секунды – и взгляд карих глаз вспыхнул таким чистым, абсолютным страхом, что Хэ Тянь непроизвольно отшатнулся, освобождая его личное пространство. Дышать стало еще тяжелее; легкие стянуло жгутом, не давая глотнуть кислорода. Но секунда схлынула, страх схлынул вслед за ней и скоро Хэ Тянь уже не был уверен, не привиделось ли ему. Потому что теперь перед ним уже сидел угрюмый и мрачный, весь какой-то взъерошенный парень, который до глупого храбро, едва ли не с вызовом супился из-под хмурых бровей – какой уж тут страх? В эти секунды он напоминал обиженного котенка настолько, что пришлось прикусить губу, борясь с внезапной улыбкой, дернувшей за уголки губ. – А тебя никто не просил мне помогать, – рыкнул парень раздраженно, огрызнулся так ребячески, что Хэ Тянь не выдержал все-таки – коротко хохотнул, чего не делал так давно, что смех с непривычки вырвался острым хрипом. Парень тут же зашипел на него раздраженно, весь на дыбы встал и была бы у него шерсть вдоль загривка – точно встопорщилась бы. В груди потеплело так ясно, так солнечно и отчего-то так знакомо, хотя Хэ Тянь был уверен, что годами уже ничего подобного не испытывал. Возможно, не испытывал никогда. Откуда-то появилась уверенность, что если бы парень захотел – он мог бы выглядеть по-настоящему угрожающе, мог бы запугать одним взглядом, мог бы… Вот только он почему-то не хотел, вместо этого предпочитая корчить из себя обиженного ребенка. Судорожный глоток воздуха живительно растекся в грудине. – Тебе кто-нибудь говорил, что ты бесконечно очаровательный, когда злишься? – игриво поинтересовался Хэ Тянь, удивляясь собственному настроению, скакнувшему на сотню-другую делений вверх. В ответ он получил именно ту реакцию, на которую рассчитывал: недовольно поджатые губы, хмурый взгляд, и, к особенному удовольствию Хэ Тяня, слабый румянец, окрасивший самые кончики ушей. В солнышке кольнуло больной, почти животной потребностью узнать – а какой он, когда до предела смущенный, когда мягко-домашний, без этой встопорщенной шерсти и злого рыка. Когда разрумянится весь, от макушки до пят, скулами своими тонкими и ниже, ниже… Блядь. Этой мысли хватило, чтобы Хэ Тянь почувствовал, как внутренности затопило ядовитым страхом, разъедающим жилы, ребра; отчаянно сжимавшуюся сердечную мышцу – в пепел. Он думал, что давно разучился бояться – но и нуждаться в чем-то, тем более в ком-то разучился тоже. Слишком долго пытался разучиться, слишком многое на это поставил, себя до основания разрушил – а сейчас… Каких-то несколько минут, какой-то хамоватый, нахальный пацан с этими глазами своими теплыми, с ключицами дурацкими, с языком бритвенно-острым – и жизнь под откос. Поворот на сто восемьдесят. Небо поменялось местами с землей. Блядь. Не выдержав, Хэ Тянь все-таки отшатнулся назад в попытке заглушить липкую панику, смазано заструившуюся по венам. Парень его движение заметил. Конечно, блядь, заметил. Его взгляд, успевший смягчиться, заострился заново; в нем что-то отразилось – сожаление? Растерянность? Разочарование? Черт возьми. Стальные стены упали так быстро, закрывая чужие эмоции от Хэ Тяня, что не вышло до конца разобрать; в этот момент он окончательно убедился, что видел ровно столько, сколько ему позволялось видеть. Почему-то ощущение того, что он проебался, провалил финальный тест – не отпускало. А когда парень буркнул беззлобно, как-то даже грустно, что ли: – Придурок, – и резво вскочил на ноги, ощущение только окрепло. Хэ Тянь не успел ничего сделать. Он не знал, что именно сделать хотел бы, и потребовались считанные секунды – слишком долгие, слишком ключевые секунды, чтобы не столько понять, сколько инстинктами, какой-то собачьей чуйкой ощутить, что нужно, чего жаждет нутро. Чтобы дернуться вперед. Чтобы протянуть пальцы вперед и попытаться… Но парень, резко развернувшийся на пятках и унесшийся в темноту, за эти считанные секунды успел в ночи раствориться. Как призрак. Мираж. Жестокая шутка подсознания, наебенившегося чем-то в хлам. Пальцы схватили лишь воздух. Все, что осталось Хэ Тяню – сидеть на месте, потерянно вглядываясь в темноту с нелепо вскинутой вперед рукой и чувствуя, как нарастает ощущение тотального поражения. Ощущение, что он нашел то, что всю свою жизнь искал у моря. И тут же это упустил. *** Той ночью уснуть ему так и не удалось. Той ночью он все пялился, пялился, пялился в потолок, ввинчиваясь в него взглядом озлобленным, и ворох мыслей разогнать не мог. Первая сигарета. Вторая. Третья. Легкие жалобно скулили, требуя еще и еще, чтобы сигаретной смолой – до отказа, и с прошедшими часами к первой пустой пачке присоединилась еще одна. И еще. А сознание все продолжало швырять из крайности в крайность, пока одно и то же лицо раз за разом вспыхивало под закрытыми веками и Хэ Тянь не знал, чего хочет больше. Прямо сейчас сорваться в ночь и бежать, бежать, бежать, пока не найдет, пока не получит яростью в карих глазах – наотмашь, пока не схватит, чтобы не отпускать. Но. Господиблядьбоже. Хэ Тянь же не подросток гормональный, чтобы верить в ?с первого взгляда – и навсегда?. Чтобы бежать, высунув язык как псина дурная, за первыми… льняными штанами. Было бы смешно, если бы не было так паршиво. Но второй вариант казался куда рациональнее, адекватнее: забыть. Убедить себя, что неважно, не имеет значения – потому что действительно не имеет, потому что этот парень всего лишь один из тысячи тысяч, а Хэ Тяня просто зациклило, так бывает, случается. Навязчивая идея. Выверт сознания. Нужно просто перетерпеть. Нужно убедить себя… Блядь. Убеждать получилось все хуже. До боли оглушительно хотелось бежать, как дурная псина с ее дурным высунутым языком. Как гормональный подросток – за первыми льняными штанами. Блядь. Блядь. Блядь. Как результат, к утру в зеркале – озлобленная кислая рожа, и кто-то сегодня определенно от этой рожи огребет. К утру внутри – ярость, жгучая и слепая; на себя, на мир, на хамоватого пацана, который не успел под руку подвернуться, как тут же сбежал, черт бы его побрал. Холодный душ дал возможность структурировать мысли в относительно ровный ряд, но помогло это мало. Нихуя не помогло, если уж начистоту. Позже Хэ Тянь уже брел улицами знакомого города, и даже не сразу понял, какую дорогу выбрал, а стоит понять – выругался мысленно. Уже вслух выругался, когда осознал, что взгляд то и дело возвращается к одному и тому же месту, а шаг непроизвольно замедляется. Что глаза против воли выискивают в толпе знакомый силуэт. И штаны льняные. И глаза теплые. Они всего лишь карие, придурок, – язвительно поправил его голос в голове, почему-то звучавший очень уж знакомо. Таких же тысячи тысяч, – еще язвительнее, насмешливее. Теперь это окончательно стало походить на помешательство. Возможно, ответ гораздо проще, и все, что привиделось ночью действительно было сплошь миражом, вывертом психики; давно протекшая крыша Хэ Тяня всего лишь окончательно ебнулась, ничего нового, давно пора. Это действительно много что объяснило бы. Объяснило бы, но… Черт. Но все казалось слишком реальным. Ощущения были слишком реальными. Странно прохладная кожа под его пальцами, когда грубо встряхивал за плечо – слишком реальной. Но ведь все сумасшедшие на деле верят, что они нормальные, правда? А в следующую секунду любые мысли основательно вышибло из головы, когда Хэ Тянь, отвлекшийся и не смотревший вперед, в кого-то врезался. Или кто-то врезался в него – такой вариант ему нравился сильнее, он оставлял больше пространства для маневра. Например, для возможности вылить всю накопившуюся, гнилую злость на того, кто перед ним. Резко остановившись и с трудом удержавшись от падения, Хэ Тянь проморгался, прогоняя черные точки, рытвинами изъевшие мир перед глазами; он уже открыл рот, готовясь воплотить свой охуительный план в жизнь. Но потом увидел, кто именно стоит перед ним. И пропал. Уже знакомое ощущение падения. Вниз. Вниз. Вниз. Через земную твердь и магму, прямиком к центру земли, и дальше, дальше, куда-то в гулкую, эхом голосящую пропасть. Прямиком в карие – теплые-теплые-теплые – глаза. Рука непроизвольно дернулась вперед – схватить, остановить; убедиться, что живой, не призрак и не мираж; не дать опять сбежать. Хэ Тянь едва успел себя остановить. Только выдохнул хрипло, севшим, основательно прокуренным за ночь голосом: – Ты… – а потом добавил первое, под язык подвернувшееся, потому что мысли разбегались, как крысы с ебучего Титаника, и ухватиться хотя бы за одну не представлялось возможным. – Ты преследуешь меня? Ты идиот, – с мрачным весельем проговорил голос в его голове, но Хэ Тянь отмахнулся от него, хоть и признал правоту – его куда сильнее волновал тот же голос в реальности. Только тогда парень наконец поднял на него глаза. Секунду-другую моргал непонимающе, а потом взгляд карих глаз сфокусировался, и он нахмурился еще сильнее – Хэ Тянь не знал, то ли это из-за его дурацкого вопроса, то ли просто из-за того, что Хэ Тянь – это Хэ Тянь. Первый вариант устраивал сильнее. Он решил остановиться на нем. – Это ты себе такое самомнение отрастил, или оно у тебя от рождения? – фыркнул парень язвительно, почти с тем же интонациями, какими говорил в его голове, и от облегчения Хэ Тянь едва не обрушился, не развалился на части прямо там, где стоял. Почему-то именно в этот момент удалось до конца поверить – настоящий. Живой. Существует. Хэ Тянь понял, в какой широкой улыбке сами собой расползлись его губы, только когда скулы начали болезненно ныть. – Сколько бы ты ни пытался корчить из себя злобного засранца, ты все остаешься бесконечно очаровательным, Рыжий. Смирись, – довольно мурлыкнул он, подкрадываясь ближе и с таким солнечным, ярким приливом счастья в подкорку замечая, как знакомо заалели кончики ушей. Теперь уже знакомо. Черт. Но в какой-то момент, споткнувшись о какое-то из слов Хэ Тяня, парень вдруг вздрогнул всем телом и глаза его на секунду плеснули отчаянием прежде, чем он успел взять себя в руки и опять закрыться. Хэ Тянь резко затормозил, попытался понять, что именно сказал не так; с глухой тоской наблюдая за тем, как чужие плечи опустились, как теплые глаза потемнели на пару тонов и устремились куда-то к морю, беспокойному сегодня, обрушивающемуся злыми волами на берег; как в сторону дернулась рука с длинными музыкальными пальцами, но тут же вернулась обратно в карман джинсов. Да, сегодня на нем были джинсы. И футболка белая, едва не сливающаяся с этой молочной, почти не тронутой солнцем кожей. Одежда простая, ничем не примечательная, но отчего-то в ней парень смотрелся настолько же неуместно, неуютно, насколько уместно и уютно он смотрелся в своих дурацких льняных штанах. От довольства, которым искрило внутри Хэ Тяня считанные секунды назад, не осталось и следа. Захотелось подойти. Пальцы опять тянуло к хмурой складке между бровей. К плотно сжатым губам. Хэ Тяню пришлось тоже сунуть руки глубоко в карманы, чтобы не сотворить какую-нибудь дичь. – Я не рыжий, вообще-то, – вдруг приглушенно, со знакомой будоражащей хрипотцой отозвался парень, и удивленный взгляд Хэ Тяня устремился вверх. И правда, не рыжий. Цвета волос вообще было не разобрать, они оказались скрыты под повязанной на голову банданой. – А вчера… – начал было Хэ Тянь, но тут же остановился. Закончил неожиданным для самого себя: – Неважно. Ты похож на рыжего. Пораженно понял, что и впрямь – похож. Хэ Тянь не был уверен, откуда взялась эта мысль – он в источнике как минимум половины своих мыслей об этом парне не уверен, – но оставалось в нем, таком хмуром, нелюдимом, сложно идущем на контакт что-то, из-за чего о нем думалось, как о пламени, о солнце, о тепле. Может, дело было во вспыльчивом, спичкой вспыхивающем с пол-оборота характере, или в глазах его дурацких, из-за которых что-то омертвелое, пыльно-серое в груди плавилось и смягчалось. Или в нем самом. Во всем нем, от макушки, банданой повязанной, до кончиков пальцев ног. Вдруг стало неважным, видел ли Хэ Тянь вчера цвет его волос – а вспомнить все никак не удавалось, хотя воспоминания были такими яркими, четкими, впечатавшимися, казалось, клеймом в самые кости. Вот только о волосах там не осталось ничего. Просто Хэ Тянь смотрел на него, и думал – Рыжий. Просто Хэ Тянь смотрел на него, и казалось, что они знакомы долгие-долгие годы, знают о запертых на тысячи засовов мрачных уголках друг друга такое, чего не знают сами о себе. И сегодня это больше не пугало. Не когда взгляд парня едва уловимо просветлен и плечи его немного расслабились, хоть он и продолжил корчить эту свою угрюмую рожу – Хэ Тянь видел изменения. Ему самому от этих изменений в солнышке – светом. – Впечатляющая логика, – проворчал парень, но получилось совсем не так зло, как он пытался изобразить; а Хэ Тянь опять почувствовал, как губы царапнуло улыбкой – и куда делась вся злость, что сжирала его с утра? – Ты, вообще-то, мне должен, – легкомысленно заявил он, пока сердце в груди бахнуло о ребра особенно тяжело и больно, тревожно. Но Хэ Тянь не собирался опять совершать ту же ошибку и так просто отпускать того, к кому нутро тащило слишком настойчиво, жарко, что бороться с ним не было никаких сил; да и желания, в общем-то, тоже. – Хорошие мальчики обязаны благодарить красивых незнакомцев, мчащихся им на выручку. – Скромность не один из твоих пороков, да? – фыркнул в ответ парень, и взгляд его едва-едва заискрился там, под тонной тяжести, которую Хэ Тянь мог теперь распознать. Сердце в очередной раз бахнуло о грудную клетку и вдруг подумалось, что так и до сердечного приступа недалеко. А кое-кто наверняка даже не почувствует раскаяния. Засранец. – У меня вообще пороков нет, – зубасто оскалился Хэ Тянь, и солнышко согрело теплом, когда в ответ он получил беззлобное, мягкое хмыканье. – И скоро ты об этом узнаешь. Все-таки заставив себя оторвать взгляд от чужих глаз, Хэ Тянь проверил время – и тут же приглушенно выругался, осознав, что опаздывает. Вспыхнувшее раздражение смазало смутной тревогой – если он уйдет сейчас… Черт. Что, если он уйдет сейчас? Но потом Хэ Тянь поднял голову, упал в очередной раз в знакомые глаза – и тревога схлынула, оставляя после себя покой и тишину. Ответный взгляд был твердым. Ровным. Уверенным. Тотально успокаивающим шторм внутри, селящим под ребрами утешительный штиль. – Сегодня, – хрипло начал Хэ Тянь. – В девять. На нашем месте, – упор на слове ?нашем?, а в карих глазах опять – что-то слишком важное, что-то скрытое слишком быстро. А в солнышке опять – теплом. – Я буду ждать, Рыжий, – на выдохе, на нервном окончании. А мысленно: Даже если не придешь, все равно найду.Найду.Не отпущу. И все равно ответный кивок, казалось, отрастил крылья за спиной, чтобы окончательно убедиться: никогда не падал в карие глазах. В них летел на полной скорости, оглушительно, правильно. А парашют, оказывается никогда не был нужен. Заставить себя отвернуться и уйти получилось с таким трудом. Заставить себя не оборачиваться на каждом шаге – с еще большим. Только спустя десяток-другой ярдов до Хэ Тяня дошло, что он опять назвал парня Рыжим – а тот и не подумал возмутиться в ответ. *** Только спустя несколько часов до Хэ Тяня дошло, что такое спокойствие, которые он ощутил рядом с Рыжим, он чувствовал до сих пор лишь глядя на море.